Опять голос из консервной банки:
— Она выживет, Мак.
— Я слышал, вы уходите, мистер Макдональд? — проговорил новый голос, принадлежащий, по-видимому, человеку не из круга Макдональда. — Не уходите, мистер Макдональд… Здесь ведь по-настоящему все зависит только от вас.
Голоса наполняли зал, уводя Роберта в прошлое.
Потом все перекрыл голос сегодняшнего Олсена.
— Видишь ли, записывалось все происходящее здесь с момента назначения Мака директором. Кто знает, а вдруг, в каком-нибудь разговоре кто-то случайно выскажет нечто, способное впоследствии оказаться ключом к некоей научной тайне. А мы здесь, как ты понимаешь, располагаем неограниченными возможностями, я имею в виду блок памяти и ассоциаций. Вот это, пожалуй, и означает использовать наш компьютер по назначению. Моя задача, — продолжал Олсен, — заключается в составлении программ, которые должны упорядочить информацию и при вводе запросов в компьютер, сделанных в том или ином контексте, отсеять лишнее — вроде как избавиться от информационного мусора.
— Неужели здесь записано все? — спросил Макдональд. — Все с самого начала?
Старческая рука в коричневых пятнах показала в сторону компьютерных стен.
— Все до единого слова, а впридачу и вся информация, накопленная в нашем мире. Все, написанное когда-либо по теме других миров, о языках, передаче сообщений и криптографии. «Кто знает, — часто говаривал твой отец, — где могут соприкоснуться фантазия и действительность?» Мак питал какое-то особое пристрастие к этим самым «кто знает». Это превратилось у нас в шутку: «Надо бы что-то съесть, — говорит, бывало, кто-нибудь, — кто знает, может, я проголодался». Мак смеялся, а все равно продолжал так говорить. Да, великий был человек. Прости меня, Бобби… то есть, Роберт. Наверняка ты уже сыт по горло всеми моими воспоминаниями о Маке и этим обращением, как звали мы тебя в детстве. Ты взрослый человек — мужчина, да и Мака давно уже нет с нами. А я просто запрограммировал здесь все для тебя, возможно, ты поймешь, каким он был в Программе, и постараешься разобраться, как и что он делал.
Старик уже не казался Макдональду впавшим в детство. Да, он стар, но ум сохранил ясный и быстрый. А этот его кропотливый труд по созданию из океана разрозненных данных единого логического целого должен непременно стать предметом исследований специалистов по информатике.
— Твой отец находился здесь, в этом зале, когда произошел первый серьезный срыв. Это случилось, когда твоя мать пыталась покончить с собой. Тогда он чуть не бросил Программу.
Макдональд сидел неподвижно, целиком поглощенный голосами своего прошлого.
— Можешь слушать, сколько захочется. Когда посчитаешь, что услышал достаточно, нажмешь вот эту кнопку:
Макдональд не заметил, как Олсен ушел. Он вслушивался в отцовский голос:
— Каждый человек должен верить в себя, точнее, в свой разум, дабы вовремя признать свое поражение и оставаться убежденным в собственной правоте, дабы выстоять — назло всем разочарованиям и необратимому, безжалостному ходу времени.
Другой голос, сухой и скептический:
— Эта Программа жива надеждой и верой…
— И еще статистической вероятностью, — произнес отец.
— Это просто другое название веры. А по прошествии более чем пятидесяти лет статистическая вероятность уменьшается…
— Пятьдесят лет — лишь мгновение, не более чем взмах ресниц на лике божества.
— Пятьдесят лет — это срок активной профессиональной жизни человека. Вы посвятили всему этому большую часть своей жизни. Я и не сомневался, что без боя вы сдаваться не собираетесь. Только вот ничего из этого сопротивления не выйдет. Ну так как, вы со мной станете воевать или все-таки предпочтете сотрудничество?
А затем, спустя минуту, — вавилонское столпотворение бесчисленных переплетающихся голосов, воодушевленно говорящих разом…
— Голос бесконечности, — произнес его отец.
И снова бормотанье, однако на этот раз знакомое и легко узнаваемое — отрывки из радиопередач тридцатых годов, — первые принятые межзвездные сигналы, — позывные, ретранслируемые с Капеллы, для привлечения внимания к посланию, — то самое бормотание, так эффективно использовавшееся радио и телевидением для оказания поддержки Программе…
— Мы не одиноки, — произнес чей-то голос.
И опять скептический голос, но на этот раз прозвучавший уверенно:
— Что они могут сообщать?
— Узнаем, — ответил его отец.
В полумраке компьютерного зала вместе с голосами струилось само время. Макдональд услышал бас:
— И все это лишь для того, чтобы прочесть единственное короткое послание?
— Истинному последователю Господа для этого достаточно веры, заключенной в сердце его.
— Наша вера, — произнес его отец, — объективно требует предоставления возможности воспроизведения всех результатов и данных всеми, кто использует ту же аппаратуру и аналогичные методы. И, хотя на свете немало истинно верующих сердец, думаю, все же, идентично воспринять послания им не под силу.
Прошло несколько секунд, и бас снова заговорил:
— Прости мне мое сомненье. Это — посланье Божие.
Сцены минувшего, записанные в дырочках перфокарт и на крошечных магнитах электрическими импульсами, хранимые для вечности в необъятной, бесстрастной памяти, в первозданной подлинности переходили от компьютера к разуму и чувствам Макдональда…
И снова кто-то говорил:
— Прошу вас, объясните мне, отчего вы так настаиваете на ответе? Не следует ли нам всем ограничиться признанием достижений Программы и факта подтверждения существования разумной жизни во Вселенной?
— Могу предложить доступное объяснение, — проговорил его отец, -
…однако у вас возникли обоснованные подозрения, не стоят ли за всеми этими аргументами мои очень личного свойства побуждения?.. До того, как капеллане получат наш ответ, меня уже не будет в живых. Однако хотелось бы, чтобы мои труды не оказались напрасными и исполнились мечты, в которые я верую, и тогда бы прожитая жизнь имела смысл… Я желал бы кое-что оставить миру и собственному сыну в наследство. Я не поэт и не пророк, не художник и не артист, не строитель, не государственный муж. Не занимаюсь и филантропией. Единственное, что я могу оставить после себя, — широко распахнутые двери, путь во Вселенную, вместе с надеждами на обновление, — послание, которое достигнет отсюда другой планеты в лучах далеких, чужих светил…
* * *
Его постоянно преследовал сон… впрочем, скорее, воспоминание, нежели сон… будто он просыпается один на большой кровати. На кровати его матери, позволившей ему взгромоздиться туда и, прижавшись к ней, мягкой и теплой, уснуть. Но просыпается он один, кровать пустая и холодная и ему становится страшно. В потемках он подымается с постели и более всего боится, как бы не столкнуться с чем-то страшным или не провалиться в бездонную дыру. В страхе и одиночестве он бежит в темноте через весь холл в гостиную с криком: «Мама!.. Мама!.. Мама!..» Перед ним маячит огонек — крошечный огонек, рассеивающий мрак, и в этом свете сидит его мать в ожидании возвращения отца. И он вновь ощущает себя таким одиноким…
И еще он вспомнил, как обрадовался отец, когда, вернувшись домой, увидел, они ждут его вдвоем — мать и сын. В тот самый миг все были счастливы…
* * *
И вновь раздался голос:
— Ваше присутствие здесь, мистер президент, — большая честь для всех нас.
— О нет! — ответил другой голос. — Это Роберт Макдональд оказал всем нам величайшую честь своей жизнью и трудом. Благодаря ему весь мир ждет ответа со звезд. И, если бы не он, мы вряд ли бы познали это удивительное состояние свободы и спокойствия, рожденное контактом с чуждыми нам существами. Именно он открыл для нас заново понятие подлинной человечности.
Минуту спустя Роберт узнал голос Джона Уайта:
— Рад твоему приезду, отец.
И похожий голос, но на этот раз пожилого человека:
— В свое время я разрешил Макдональду отправить послание, но никогда не считал, да и не говорил ему, будто верю в целесообразность такого поступка. И вот сейчас я говорю это.
И — хор голосов, будто в древнегреческом театре:
— А помните, как Макдональд велел установить магнитофон у кровати смотрителя, утверждавшего, будто ночью его искусственная челюсть принимает сообщения?
— А как он выдал замуж секретаршу за прибывшего с визитом конгрессмена?..
— …и в результате лишился лучшей из своих помощниц…
— А помните журналиста, явившегося сюда с намерением вогнать Программе нож в спину и превратившегося в самого горячего ее защитника и пропагандиста во всей прессе?
— А как…
— Или вот это…
Хор голосов постепенно становился торжественным:
— Он заслужил быть похороненным как национальный герой.
— В Вашингтоне.
— Или в Нью-Йорке — у Штаб-квартиры Объединенных Наций.
— Но… он же завещал, чтобы его, как и жену, кремировали, а пепел, — если это не покажется слишком обременительным делом, — развеяли.
— Ну, разумеется…
А кто-то продекламировал:
…Когда же он умрет,
Изрежь его на маленькие звезды,
И все так влюбятся в ночную твердь,
Что бросят без вниманья день и солнце.
И снова — голос Джона Уайта:
— Я не могу припомнить, как вас зовут…
В ответ — стариковский бас:
— Иеремия.
— Я думал, вас уже…
— …нет в живых? Чепуха. Это Роберт Макдональд скончался. И все из моего поколения — тоже. А я жив. И солитариане живы.
Возможно, их и меньше стало, но духом своим и верой они крепки по-прежнему, и суждено им узреть единого Господа нашего — Того, кто сотворил человека по образу своему и подобию. Однако я прибыл сюда не для чтения солитарианских проповедей, но лишь единственно для того, дабы отдать последний долг Макдональду. Даром, видел он себя атеистом, — это человек правого духа, великой мечты и величайших дел. О нем должно сказать: истинный слуга Божий, хоть сам того он и не ведал…
Давно уже все окончилось, а Макдональд по-прежнему сидел в кресле, уставившись невидящим взглядом в пространство перед собой. Его губы шевельнулись один только раз:
In freta dum fluvii current, dum montibus umbrae
Lustrabunt convexa? polus dum sidera pascet,
Sempr honos nomenque tuum laudesque manebunt.
Он не услышал, как открылась дверь.
— Книга памяти прочитана, Боб, — сказал Джон Уайт, но, взглянув в лицо Роберта, сочувственно добавил: — О, прости. Ты плачешь…
— Да, — проговорил Макдональд. — Это грустно, но по-прежнему я оплакиваю самого себя. — Он чувствовал, как слезы текут по щекам, и не мог сдержаться. — Я ни разу не сказал ему, что люблю его. Он так и не узнал об этом, да и я сам, пожалуй, убедился в этом только сейчас, в эту самую минуту.
— Он знал, — возразил Уайт.
— Не нужно меня утешать.
— Говорю же тебе, он действительно знал, — настаивал Уайт.
— Теперь я знаю, — проговорил Макдональд, — придет такой день, когда я смогу оплакивать не себя, но его.
Он резко встал с кресла. Уайт протянул ему руку.
— Спасибо, что приехал. Так ты подумаешь об этом? О должности?
— Сейчас я совершенно не готов принять такое решение, — сказал Макдональд, пожимая Уайту руку. — Необходимо время все обдумать. К тому же в Нью-Йорке есть одна девушка, с которой мне хотелось бы увидеться; ждут и еще кое-какие дела. Пожалуй, ответ я тебе дам позже.
Уже в дверях Макдональд обернулся и еще раз окинул взглядом компьютерный зал. На какой-то миг ему вновь почудилось, будто в полутемном углу в кресле он видит очертания фигуры, такой знакомой и вечно молодой, сотканной из воспоминаний и записей отзвуков минувшего… Он встряхнул головой, и видение исчезло…
Снаружи день уже сменился ночью, и показавшееся днем изношенным и старым, в лунном сиянии вновь выглядело волшебным. Высоко воздетое Ухо Земли, подслушивающее нашептываемые Вселенной тайны, железная чаша, отполированная до зеркального блеска и готовая к новому улову звездной пыли… Макдональд замер, всматриваясь в декорации прошлого, но теперь уже глазами, избавившимися от дефектов зрения взрослого человека, и неожиданно пришла уверенность: он вернется сюда. Томительное ожидание уже завершилось для него, хотя весь мир по-прежнему жил в ожидании; впрочем, подумал он, мир не столько ждет, сколько сверяет свой пульс с ритмом межзвездного диалога — звездных переговоров, с, их девяностолетним циклом. «Я, — решил Макдональд, — наконец, отправился в путь, в собственное жизненное странствие. Отныне мне предстоит жить своей жизнью. Я вернулся домой».
— Роберт, — позвали его сзади. В освещенном проеме дверей стоял Олсен. — Ты видел его? Там, в кресле?
— Да, — ответил Макдональд. — Видел.
— Он будет там, — сказал Олсен, — покуда существует Программа. И будет находиться там, когда придет отзыв с Капеллы. Он будет всегда — до тех пор, пока мы помним его и пока он необходим нам.
— Да, — ответил Макдональд и сел на велосипед.
— Вернешься? — спросил Олсен.
— «Как ветер вольный…» — ответил Макдональд. — Но сперва необходимо прочитать все письма.
ДИНАМИКА КОМПЬЮТЕРА

Влекомый смутными предчувствиями, я отправился в опасное странствие и вот теперь узрел на горизонте новые земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35