– Я замерзаю! – не переставала она жаловаться.
Впрочем, между жалобами Фосс снабжала их клинической картиной своих симптомов, как они виделись изнутри сознанию, окончательно настроившемуся на медицинские детали.
В палате госпиталя были светло-зеленые стены и твердый пластиковый пол, покрытый пятнами засохшего антисептика. Окон не было. Лишь картина с горным пейзажем висела на стене, создавая иллюзию пространства за стенами стерильной комнаты. Линии проводов в сером изоляционном покрытии выходили из-под ложа Фосс, прячась в коробке электронной системы, наблюдавшей за ее жизненными показателями. Лишь одна прозрачная трубочка сбегала из капельницы в ее правую руку: раствор Рингера.
Со своего кресла возле ее кровати Бекетт мог держать в поле своего зрения и монитор, и пациентку. Губы Фосс шевелились. Звука не было, глаза закрыты. Губы шевельнулись снова, потом послышалось:
– Был наплыв той странной разновидности дезориентации, – прошептала она. – Вы уловили это?
– Да, Ари.
– И с Дореной тоже? Что она говорит?
Бекетт подвинул лампу ближе к тетради на своих коленях и сделал пометку.
– У нас скоро будет доклад от Джо, – сказал он.
– Скоро, – прошептала Фосс. – Что это означает?
– Через час или около того.
– Через час или около того меня уже здесь может не быть. Эта штука быстрая, Билл. Я это чувствую.
– Я хочу, чтобы вы мысленно вернулись назад, – сказал Бекетт. – Какой первый симптом заставил вас заподозрить, что это чума?
– На моей правой стопе этим утром появилось белое пятно.
«Белые пятна на конечностях», – записал Бекетт.
– А раньше ничего? – спросил он.
Фосс открыла глаза. Зрачки были остекленевшими, веки – опухшими. Ее кожа была бледной и бескровной, как у мертвеца. Почти такого же цвета, как и подушка под головой. Кукольные черты обрюзгли, вьющиеся волосы спутались и были влажными от пота.
– Вспоминайте, – приказал Бекетт.
Фосс закрыла глаза, потом прошептала:
– Ах, нет.
– Что? – Он склонился к ее голове.
– Это не могло быть симптомом, – прошептала она.
– Что?
– Позавчера я проснулась с мозолями, как у черта.
Бекетт быстро начал записывать.
– Вы это тоже протоколируете? – шепотом спросила Фосс.
– Вообще все, что может оказаться важным. Что еще?
– Я приняла ванну и… Иисусе! У меня болит кишечник.
Бекетт сделал пометку, потом сказал:
– Вы приняли ванну.
– Это было странно. Казалось, что вода никак не нагреется как следует. Я думала, что это проклятые сантехники, но была туча пара, и кожа у меня покраснела. Хотя мне было холодно.
«Сенсорное искажение», – записал Бекетт, потом:
– Вы не обливались холодной водой?
– Нет. – Фосс медленно качнула головой из стороны в сторону. – И я была голодна. Я съела два завтрака. Я думала, это просто весь этот беспорядок и… вы знаете.
– Вы не щупали себе пульс?
– Не думаю. Я не помню. Господи, меня это обеспокоило, так много есть. Меня всегда тревожит набираемый вес. Куда вы поместили Дорену?
– Чуть дальше по коридору. Мы поставили ультрафиолетовые излучатели и антисептические распылители в проходе между комнатами. Мы решили, что это хорошая идея… просто на всякий случай.
– На случай, если одна из нас получила порцию чумы, а вторая нет. Хорошая мысль. Что это за дрянь в капельнице?
– Просто раствор Рингера. Мы собираемся попробовать немного новой крови. Вам нужна лейкоцитарная стимуляция.
– Значит, она уже добралась до костного мозга.
– Мы в этом не уверены.
– Как только я увидела то белое пятно у себя на лодыжке, Билл, думаю, что уже тогда все поняла. У меня кишки стали, словно комок льда. Но мне не хотелось об этом думать. Вы заметили пятно у Дорены на руке?
– Да.
– Сделайте основательное вскрытие, – сказала Фосс. – Отыщите все, что сможете. – Она закрыла глаза, потом снова открыла.
– Я долго была без сознания?
– Секунду.
– Нет! Когда вы принесли меня сюда?
– Около часа.
– Это обрушилось, словно тонна кирпича, – сказала Фосс. – Я помню, как вы сажаете меня на край кровати, чтобы помочь надеть халат, а потом – ап!
– У вас упало давление.
– Я так и думала. А что с другими женщинами в ДИЦ? Это распространяется?
– Боюсь, что так.
– Дерьмо! – Она помолчала мгновение, потом: – Билл, не думаю, что от вашей антисептической обработки будет много толку. Я думаю, что носителями являются мужчины.
– Боюсь, что вы правы, – Бекетт откашлялся.
– Какая температура?
– Сначала был жар, а сейчас снижается – девяносто девять и семь десятых. – Бекетт посмотрел на монитор. – Сердцебиение сто сорок.
– Собираетесь попробовать наперстянку?
– Я заказал немного ланоксина, но мы еще обсуждаем это. На Дорену он не слишком подействовал.
– Вскрытие, – прошептала Фосс. – Ищите фибробласты.
Он кивнул.
– Боже, – сказала она. – В печени ощущения, как в использованном футбольном мяче.
Бекетт сделал пометку.
– Вы пробовали интерферон… Дорене? – прошептала Фосс.
– Да.
– И что?
– С тем же успехом можно было применять дистиллированную воду.
– Я заметила, что моя сиделка – мужчина. Насколько плохо обстоят дела с другими женщинами?
– Плохо.
– Что вы делаете?
– Мы перекрыли все помещения. Нам повезло, что этот комплекс строился так, чтобы противостоять радиоактивному заражению.
– Думаете, любая из них может подхватить чуму?
– Слишком рано что-то говорить.
– Есть ли какие-то идеи насчет того, как это сюда попало?
– Любой из нас мог занести это. Лепиков думает, что это он. Он говорит, что никак не может связаться со своей семьей в Советском Союзе.
– Данзас из Бретани, – прошептала Фосс.
– Но он уже давно там не был.
– Лепиков, – сказала она. – Он получил все виды инструктажа, прежде чем был послан сюда. Годелинская на это жаловалась. Специалисты, эмиссары… Лепиков уверен, что у него ослабленная форма.
– У вас есть какие-нибудь симптомы? – спросила она.
– Небольшой насморк и легкая лихорадка, но это было еще пять дней назад.
– Пять дней, – прошептала Фосс. – А я уже умираю.
– Мы предполагаем, что инкубационный период не больше трех или четырех дней, – пояснил Бекетт. – Может быть, даже меньше. Мужчине может потребоваться пара дней, чтобы стать активным носителем.
– Легкая форма для мужчин, смертельная – для женщин, – прошептала Фосс, потом громче: – Этот Безумец – грязный сукин сын! Они все еще думают на О'Нейла?
– Никто в этом больше не сомневается.
– Думаете, он тоже носитель?
Бекетт пожал плечами. Не было смысла рассказывать ей про Сиэтл и Такому. С нее и так достаточно.
– Я бы хотел свести воедино ваши симптомы.
– Может быть, на это времени у нас больше не будет, так что давайте сейчас.
– Не сдавайтесь, Ари!
– Вам легко говорить, – она молчала почти целую минуту, потом сказала:
– Расстройство желудка в то утро, когда я чувствовала себя возбужденной. Потом жажда. У Дорены было то же самое?
– Идентично.
– Головная боль. Боже, временами это просто невозможно терпеть. Сейчас еще сносно. Вы даете мне какое-то обезболивающее через капельницу?
– Пока нет.
– У меня болят соски, – сказала Фосс. – Я вас уже просила, чтобы вы сделали лучшее чертово вскрытие в своей жизни?
– Я помню.
Тихонько зашел Данзас и шепнул Бекетту:
– Дорена Только что умерла.
– Я слышала, – сказала Фосс. – Вот еще одно, Билл. Обостренный слух. Все так чертовски громко! Вы можете привести мне рабби?
– Мы пытаемся, – начал Данзас.
– Прекрасное время для меня вернуться к… Проклятье! Мой трахнутый желудок в огне! – Она посмотрела мимо Бекетта на Данзаса. – Этот Безумец просто грязный садист. Он должен знать, в какой муке умирают его жертвы.
Бекетт раздумывал, не стоит ли ей рассказать о том, что большинство женщин впадали в кому и умирали, не просыпаясь. В конце концов он решил об этом умолчать. Не было смысла демонстрировать, что попытка сохранить Ариене жизнь лишь продлевала ее боль.
– О'Нейл, – прошептала она. – Интересно, чувствовала ли его жена какую-нибудь… – Фосс закрыла глаза и замолчала.
Бекетт приложил ладонь к артерии на ее шее. Он наклонился к монитору: кровяное давление шестьдесят на тридцать. Пульс падает.
– Каждый антибиотик, опробованный нами на Дорене, только ухудшал ее состояние, – пояснил Данзас. Но, возможно, мы могли бы попробовать какие-нибудь хемо-препараты…
– Нет! – Это была Фосс, голос ее был неожиданно громким и резким. Она повернулась и пристально посмотрела на Бекетта. – Ничего не рассказывайте моему мужу про боль.
Бекетт проглотил комок в горле.
– Я не буду.
– Скажите ему, что это было очень легко… очень спокойно.
– Может быть, немного морфина? – предложил Бекетт.
– С морфином я не смогу думать. А если я не смогу думать, то не смогу и рассказывать вам, что со мной происходит.
В комнату вошел санитар в белой куртке поверх армейской формы. Это был молодой мужчина с мелкими невыразительными чертами лица. Его именная бирка гласила: «Диггинс». Он перепуганно уставился на неподвижную фигуру Фосс.
Бекетт мрачно посмотрел на него.
– Вы ищете подходящий тип крови с ослабленной инфекцией?
– Да, сэр. У донора подтвержденная инфекция мочевого пузыря. Он уже на кушетке.
– Количество лейкоцитов? – спросил Бекетт.
– Доктор Хапп сказал, что достаточно высокое. Точных цифр у меня нет.
– Тогда давай его сюда. Он просто вызвался сдавать кровь.
Диггинс остался стоять на том же месте.
– Это правда, сэр, что мы все переносчики этой штуки? Все мужчины здесь?
– Вероятно, – буркнул Бекетт. – Тот донор, Диггинс.
– Простите, сэр, но снаружи задается масса вопросов… закрытые двери и все такое.
– Нам придется это просто выдержать, Диггинс! Вы собираетесь доставить сюда донора?
Диггинс немного поколебался, потом сказал:
– Я посмотрю, что я могу сделать, сэр.
Он повернулся и поспешил прочь из комнаты.
– Дисциплина катится к черту, – улыбнулась Фосс.
Бекетт посмотрел на монитор – пульс восемьдесят три, кровяное давление пятьдесят на двадцать пять.
– Какое у меня давление? – спросила Фосс.
Бекетт сказал ей.
– Так я и думала. Я испытываю некоторые затруднения с дыханием. Мне холодно. Дрожат ли у меня ноги?
Бекетт приложил руку к ее правой ступне.
– Нет.
– А ощущение именно такое. Знаете, Билл, я кое-что поняла. Я не боюсь смерти. Умирание освободило меня от всего дерьма. – Фосс замолчала, потом добавила слабым голосом: – Не забудьте, дружок – лучшее чертово вскрытие…
Не услышав продолжения, Бекетт взглянул на монитор. Он мог почувствовать, как ее пульс угасает под его рукой. Монитор показывал десять ударов в минуту, и частота продолжала снижаться. Кровяное давление резко упало. Как раз пока Бекетт смотрел на приборы, он почувствовал, как пульс замер под его пальцами. Монитор издал резкий и продолжительный электронный визг.
Данзас обошел вокруг кровати и отключил приборы.
В наступившей внезапно тишине Бекетт снял свою руку с шеи Фосс. По его щекам катились слезы.
– Будь он проклят! Будь он проклят! – бормотал он.
– Мы договорились, что будем проводить вскрытие в операционной, – сказал Данзас.
– Отвяжись, ты, кровожадный французский зануда! – заорал Бекетт.
17
Я всегда испытывал определенный ужас перед политическими экономистами. Это началось с тех пор, как я однажды услышал заявление одного из них о том, что он боится, если голод 1848 года в Ирландии убьет не больше миллиона человек. А этого, мол, едва ли хватит для улучшения дел.
Бенджамин Джоуэтт, хозяин Баллиойля, Оксфорд
– Конечно, мистер президент, – заявил генеральный секретарь, – можно найти какой-нибудь способ, чтобы спасти то, что осталось от вашей Команды в ДИЦ. Кажется, они там прекрасно сработались.
Генеральный секретарь. Халс Андерс Берген, был норвежцем, получившим образование в Англии. С мужчиной на том конце телефонной линии он сыграл множество партий в гольф, во время которых они были друг для друга Хабом и Адамом. Но сегодня Адам Прескотт твердо уселся в своем кабинете президента Соединенных Штатов. В его голосе уже не осталось и следа дружеской теплоты.
«Что его так тревожит, помимо очевидного?» – размышлял Берген. Было что-то, о чем Прескотт не желал говорить без сложных предварительных переговоров. Президент выглядел весьма рассеянным. Зачем ему беседовать о процедурах стерилизации зараженных районов в то время, когда обсуждается трагедия в Денвере? Эти процедуры были выработаны и приняты всеми участниками. Не может ли быть чего-нибудь нового в издержках?
– Я согласен, сэр, что экономические реалии имеют первостепенную важность, – сказал Берген. Потом он просто слушал, пока Прескотт разыгрывал свой гамбит. Расходы, которые в тысячи раз превышали затраты на ликвидацию любого другого бедствия в истории человечества, явно были лишь частью непосредственных забот президента.
«Уж не думает ли он о стерилизации Денверского комплекса?» – размышлял Берген.
От этой мысли его рука с телефонной трубкой дрогнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80