Выход должен быть, как говорит популярное присловье: из каждой ситуации есть по крайней мере два выхода...
Но ведь он есть, так ведь? И лежит на поверхности. Мыло, пеньковая веревка или прыжок с пятнадцатиэтажки в центре, если пенька не сможет передавить мощные шейные мышцы. Есть еще Мелочевка с ее омутами и коварным течением подле моста.
И – никакого зверя, никакого Мартикова. Все. Смерть, Исход – называйте, как хотите.
– Постой! – окликнул его Сергеев.
Мартиков обернулся, стоя в дверях. Они больше не стояли в дальнем углу, как испуганные грозой овцы. Напротив – подошли ближе и смотрели на него, никто не тянулся к оружию.
– Мы действительно не знаем, как снять с тебя проклятье, – продолжил Владислав Сергеев. – Но, черт побери, ты же сам сказал, что в этом городе возможно все! А мы... мы не можем сейчас терять нужных людей.
Мартиков обернулся, ощущая, как деформированная его звериная пасть силится широко улыбнуться, обнажая блестящие пятисантиметровые клыки. Но никто из стоящих перед Павлом Константиновичем больше не вздрогнул. Даже Белоспицын.
10
В единый миг долгий и изматывающий бег Василия Мельникова подошел к концу.
Пять пар глаз уставились на него в немом изумлении.
– О! – произнес хилый юнец. – Еще один. У нас тут прямо гостиница.
– Люди к нам тянутся, – в тон ему сказал массивный детина с военной выправкой.
А жуткий волосатый недочеловек, что сидел чуть в отдалении, ничего не сказал и лишь осклабился понимающе, отчего вид его потерял последнюю цивилизованность и стал чисто звериным. Василий содрогнулся, но отступать было некуда, последние мосты сожжены, за неимением Рубикона полсотни раз была перейдена Мелочевка.
– Я так понял, ты из знающих? – произнес еще один из обитателей этой квартиры, человек со смутно знакомым лицом. Где-то Васек его уже видел, причем, судя по всему, в очереди за водой.
– Знающих? – удивился Василий. – Это смотря, что знать. А знаю я, что у вас тут типа клуба, что ли. Тех, кто несет своего монстра, – при этом он неосознанно кивнул в сторону волосатого, подразумевая, что это и есть один из монстров.
Смутно знакомый повернулся к военному, спросил:
– Монстра? Несут?
– Первый раз слышу, – сказал волосатый, чем несказанно удивил Мельникова.
– Ну, монстры! Беглецы! Дичь! – добавил Василий, сомневаясь уже, что пришел по адресу. – Да меня Хоноров послал! Евлампий Хоноров.
– Опять этот шизофреник! – резко сказал военный. Он обратил взор на Мельникова, спросил: – Ну, а сам-то ты кто такой? В армии не служил?
Васек покачал головой.
– Странно. Глядя на тебя, я бы сказал, что ты служил в спецназе.
– Да что вы! – воскликнул Мельников. – Какой спецназ, бомж я, Васьком кличут!
И заморгал растерянно, потому что все уставились на него, дружно разинув рты. Первым опомнился юнец, который, видимо от удивления, выдал грубовато:
– Бомж? Да ты на себя посмотри, бомж. Я думал, с таким лицом только киллеры ходят.
– Ну, Саня, – наклонившись к нему, сказал военный, – тут ты загнул!
– А что... с моим лицом?
– Саня, – сказал смутно знакомый, – принеси человеку зеркало. Пусть посмотрит. Я, впрочем, ему верю, в этом тронутом городе и не такое бывает. Все ведь с ног на голову.
Сказанное слегка успокоило Василия, все-таки они понимают. Все понимают. Бледный юнец вернулся с небольшим зеркалом, все в брызгах мыльной пены – явно из ванной. Подсунул под нос Ваську, довольно невежливо, но тот совсем этого не заметил, был поглощен собственным отражением.
Когда он последний раз смотрелся в зеркало? Давно, очень давно, в те золотые времена, когда масса вещей, мелких бытовых радостей была доступна ему, как и всем нормальным людям. Чистая постель, теплая квартира, телевизор и радио, деньги не только на водку, и зеркало. Он постепенно утратил все это, жизнь стремительно сужала горизонты, в момент окончания школы казавшиеся неохватными, и, в конце концов, зациклилась на одной-двух интересующих его вещах. Сначала алкоголь, потом бег. Один его почти сгубил, а другой...
Кто был этот человек, что смотрел на него из зеркала – из безопасного портативного зеркальца, что не будет нападать на человека, а после поглощать его?
Василий себя не узнавал. Худое, скуластое лицо принадлежало явно не ему. Ну откуда, откуда у обрюзгшего пропойцы эти резкие, ястребиные черты? Куда подевались массивные уродливые мешки под глазами? Да и сами глаза... Бледно-голубые, они смотрели цепко и остро, словно беря на прицел каждого, кто попадал в поле их зрения. Где нездоровая желтизна и муть, сетка кровеносных сосудов на роговице? Ничего этого нет – и пристальный жестокий взгляд. К человеку с такими глазами Васек ни за что бы не рискнул подойти на улице, и эти глаза принадлежали ему! Прав был хилый – это глаза снайпера, наемного убийцы, воина со стажем.
Рот был плотно сжат, и подле него залегли глубокие тяжелые складки. В бороде было полно седины. Кто он теперь, бомж Василий? С этой бородой он похож на странствующего пророка, что пришел в веру прямиком из солдат удачи.
Васек отодвинул от себя зеркало. Он не верил, никак не мог поверить, хотя подлая мыслишка о том, что произошло, уже болталась где-то на краю сознания, настойчиво давала о себе знать.
Это что, бег? Это он сделал его таким? Когда Мельников последний раз смотрелся в зеркало много лет назад, в стекле отражался одутловатый стареющий мужик, с мутным взглядом и безвольно приоткрытым ртом. А ведь тогда Васек еще не достиг дна! Может ли дичь закалиться в бегу? Может ли она перестать быть дичью? Вечное преследование из слабых сделает сильных?
– Так... – неверяще помотал головой Васек, – так не бывает!
– Ну почему же, – возразил смутно знакомый. – Я уже говорил: в этом городе бывает все! Поверь, у тебя все еще не так плохо, а могло ведь стать, как с ним, – и он кивнул мохначу. – Кстати, меня зовут Влад, раз уж ты решил присоединиться к нашей компании. Мы ни от кого не бежим, но, похоже, все бегут к нам.
Васек кивнул. Сказал:
– Я, в общем-то, не просто так. Так получилось, что вы – моя последняя надежда. Я устал. Очень устал бежать.
– Ну что у тебя? – спросил военный. – Только не надо про магию и «сааб», тошнит уже, ей-богу!
– Не знаю никакого «сааба», – сказал Мельников. – У меня другое. Знаете, у меня был друг... Витек его звали, и он...
– Умер?
– Ну, в общем да, в некотором роде он умер. Его съели. Как в джунглях, только вместо хищника было зеркало!
– Час от часу не легче! – сказал юнец. – Теперь еще и зеркала на охоту отправились. Может, нам на улицу вовсе не выходить?
– А не загнул ты, друже? – спросил обретающийся на диване тип с неясным прошлым. – Чтоб зеркала кого-то жрали... это уж, брат, чересчур.
– Это не все. Оно, зеркало, осталось, и теперь в виде Витька идет за мной!
– Вот это я понимаю, крепкая дружба! – высказался военный. – Водой не разольешь. И что дальше?
– А я от него бежал... до сих пор бегу. Вот только он меня каждый раз находит. Мой монстр. Хоноров сказал, что у многих здесь есть свой монстр, страх, который предназначен только для него. Он человек и... зеркало одновременно!
– Стоп-стоп-стоп! – вмешался Влад. – Давай во избежание внесения в наши умы дальнейшей сумятицы помедленнее и поподробней.
Васек приземлился на табуретку у самой стены, открыл рот и рассказал свою историю, удивляясь параллельно, как дико она, история, звучит. В сущности, она казалась горячечным бредом постоянного клиента местной психиатрии, помешавшегося на собственном отражении.
– Вот так, – сказал Мельников, – я очень устал бегать, кроме того, я косвенно являюсь соучастником все этих убийств. Витек, зеркало, он убил уже многих в погоне за мной. Не знаю, зачем он это делает.
– Это все? – спросил военный, которого остальные звали непонятным именем Дивер.
– Да, – ответил Мельников, – вернее, нет. Витек всегда идет за мной, и не разу еще не ошибался. Он – как служебная собака, взявшая след, так что через некоторое время он, скорее всего, явится сюда...
Все так и подскочили, Дивер потянулся к оружейной пирамиде, юнец нервозно оглянулся, и вид его был такой, словно он с удовольствием выпорхнул бы отсюда через окно, надели его природа таким полезным свойством, как умение летать.
– Что?! – заорал Севрюк. – Ты, марафонец! Ты, что, притащил за собой еще и монстра?! Как его, зеркало твое?!
– Это не я! – попытался оправдаться Мельников. – Он сам...
– Как же, сам! Не приди ты сюда, и тварь твоя зеркальная следом бы не заявилась!
– Что делать-то будем? – резко спросил Влад.
– Вытолкать, пока не поздно!
– Поздно... – осипшим голосом выговорил Василий Мельников, – я и так слишком долго нахожусь с вами. Он убьет всех, а потом все равно пойдет по следу.
– Ах, урод! – простонал Дивер.
– Веселая неделька выдалась, а? – сказал Владислав.
– И похуже бывали, – сказал тот, что на диване.
– Шлепнуть его, может, гадина со следа сорвется! – кричал Севрюк. Саня Белоспицын уже вовсю балансировал на грани паники.
– Нет, – крикнул Сергеев, – никаких убийств! Он сам пришел, за помощью.
– Да он нас всех за собой утащить пришел!!! Камикадзе!
– Нет! – закричал Мельников, вставая. – Не хотел я, не хотел! Мне Хоноров сказал, вы поможете...
– ...твоего Хонорова!!! – отчетливо произнес Дивер.
– Хоноров! – крикнул Влад. – Давай, быстро повторяй то, что он тебе сказал. Как эту тварюгу завалить?!
– Нельзя... только я! Я не помню! – тут взгляд Василия упал на лежащее на стуле подле дивана зеркальце. Тип в Зазеркалье утратил большую часть своей мужественности и выглядел напуганным до крайности.
– Зеркало! – воскликнул Васек.
– Нашел время смотреться!!! – заорал Михаил Севрюк.
– Хоноров сказал, что победить своего монстра я смогу только, если вспомню, отчего он внушает мне такой страх. Я вспомнил... зеркала!
– Рожа твоя уродская такая страшная была?! – возмутился Севрюк. Посидельщики нервно и испуганно переглядывались и бросали косые взгляды на дверь.
А Мельников не ответил. Не чувствуя плотным маревом повисшее в комнате напряжение, он снова смотрел в зеркало – крохотный кусочек стекла, таящий в себе микровселенную и несколько граммов амальгамы. Сейчас зеркальце отражало самого Василия и дверь со стеклянными вставками позади, в которой отражалось само зеркало, которое отражало Василия и дверь, которые...
Вот теперь все встало на свои места. Словно память ждала, что он придет в подходящее место, чтобы разом вскрыть все потайные комнаты. Раз – и из смутных обрывков воспоминаний возник образ, четкий и ясный, как будто кто невидимый повернул ручку настройки.
Вот оно – тьма позади двери, слабенькое отражение, в котором все сидящие выглядят как призраки. Но стоит лишь поднести зеркальце к глазам, как все становится на свои места: возникает тоннель. Нет, тут он очень слабенький, но в итоге картина та же.
Знойный летний денек много-много лет назад, полдень. А Мельников, оказывается, неплохо помнит это время. Ему самому было тогда лет пять, и он ходил в коротких штанишках, которые современные дети сочли бы полным идиотизмом. Но тогда, почти пятьдесят лет назад, они были вполне нормальны. Как нормален был парк аттракционов, куда маленький Вася Мельников вместе с родителями, еще дружными, не ругающимися по пустякам, отправился субботним днем. Музыка из смешных доисторических репродукторов, немилосердно хрипевших, обшарпанные конструкции аттракционов, примитивные чудеса вроде комнаты смеха.
Василий шагал между родителями, разинув от удивления рот и впитывая каждый звук, каждый запах, каждую ноту этого чудесного дня. Маленьким детям немного нужно для счастья. Он засмотрелся на карусель, а его родители засмотрелись на что-то еще, поэтому не заметили, как их ребенок отстал. Пошли дальше сквозь сумятицу звуков и запахов, сквозь жаркий, погребенный ныне под спудом лет полдень.
Красивая карусель – вот ты садишься на крохотное, подвешенное на цепях сиденье и начинаешь кружиться, все быстрее и быстрее, так что, в конце концов, начинает казаться, что твои ноги смотрят куда-то в голубое безоблачное небо. Ветер шумит в ушах, голова кружится, ручонки судорожно хватаются за цепи – но все это здорово, так здорово!
А когда он отвернулся от карусели, то понял, что остался один. Не то чтобы он сразу испугался. Просто возникла в груди какая-то пустота, да мир вокруг вдруг тоже стал пустым, словно и не было сонмища веселящихся людей. Василий не заплакал, мать учила его не плакать. Он, насупив брови, медленно побрел куда-то вглубь ярмарки. Чудесный мир словно поблек, стал вульгарным, громким и угрожающим. Солнце немилосердно палило.
Спасаясь от него, Василий зашел в неработающий павильон – прохладный, утопающий в полутьме. Здесь было пыльно, но спокойно, именно то, что нужно потерявшемуся ребенку. Тут ничего не пугало, во всяком случае – на первых порах. Клочья древней, как мир, паутины в углах, битые бутылки, пыль на зеркалах.
Толстый Васька, большеголовый Васька, Васька с короткими ногами – для ребенка, незнакомого с телевизором и компьютером, чудеса просто удивительны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Но ведь он есть, так ведь? И лежит на поверхности. Мыло, пеньковая веревка или прыжок с пятнадцатиэтажки в центре, если пенька не сможет передавить мощные шейные мышцы. Есть еще Мелочевка с ее омутами и коварным течением подле моста.
И – никакого зверя, никакого Мартикова. Все. Смерть, Исход – называйте, как хотите.
– Постой! – окликнул его Сергеев.
Мартиков обернулся, стоя в дверях. Они больше не стояли в дальнем углу, как испуганные грозой овцы. Напротив – подошли ближе и смотрели на него, никто не тянулся к оружию.
– Мы действительно не знаем, как снять с тебя проклятье, – продолжил Владислав Сергеев. – Но, черт побери, ты же сам сказал, что в этом городе возможно все! А мы... мы не можем сейчас терять нужных людей.
Мартиков обернулся, ощущая, как деформированная его звериная пасть силится широко улыбнуться, обнажая блестящие пятисантиметровые клыки. Но никто из стоящих перед Павлом Константиновичем больше не вздрогнул. Даже Белоспицын.
10
В единый миг долгий и изматывающий бег Василия Мельникова подошел к концу.
Пять пар глаз уставились на него в немом изумлении.
– О! – произнес хилый юнец. – Еще один. У нас тут прямо гостиница.
– Люди к нам тянутся, – в тон ему сказал массивный детина с военной выправкой.
А жуткий волосатый недочеловек, что сидел чуть в отдалении, ничего не сказал и лишь осклабился понимающе, отчего вид его потерял последнюю цивилизованность и стал чисто звериным. Василий содрогнулся, но отступать было некуда, последние мосты сожжены, за неимением Рубикона полсотни раз была перейдена Мелочевка.
– Я так понял, ты из знающих? – произнес еще один из обитателей этой квартиры, человек со смутно знакомым лицом. Где-то Васек его уже видел, причем, судя по всему, в очереди за водой.
– Знающих? – удивился Василий. – Это смотря, что знать. А знаю я, что у вас тут типа клуба, что ли. Тех, кто несет своего монстра, – при этом он неосознанно кивнул в сторону волосатого, подразумевая, что это и есть один из монстров.
Смутно знакомый повернулся к военному, спросил:
– Монстра? Несут?
– Первый раз слышу, – сказал волосатый, чем несказанно удивил Мельникова.
– Ну, монстры! Беглецы! Дичь! – добавил Василий, сомневаясь уже, что пришел по адресу. – Да меня Хоноров послал! Евлампий Хоноров.
– Опять этот шизофреник! – резко сказал военный. Он обратил взор на Мельникова, спросил: – Ну, а сам-то ты кто такой? В армии не служил?
Васек покачал головой.
– Странно. Глядя на тебя, я бы сказал, что ты служил в спецназе.
– Да что вы! – воскликнул Мельников. – Какой спецназ, бомж я, Васьком кличут!
И заморгал растерянно, потому что все уставились на него, дружно разинув рты. Первым опомнился юнец, который, видимо от удивления, выдал грубовато:
– Бомж? Да ты на себя посмотри, бомж. Я думал, с таким лицом только киллеры ходят.
– Ну, Саня, – наклонившись к нему, сказал военный, – тут ты загнул!
– А что... с моим лицом?
– Саня, – сказал смутно знакомый, – принеси человеку зеркало. Пусть посмотрит. Я, впрочем, ему верю, в этом тронутом городе и не такое бывает. Все ведь с ног на голову.
Сказанное слегка успокоило Василия, все-таки они понимают. Все понимают. Бледный юнец вернулся с небольшим зеркалом, все в брызгах мыльной пены – явно из ванной. Подсунул под нос Ваську, довольно невежливо, но тот совсем этого не заметил, был поглощен собственным отражением.
Когда он последний раз смотрелся в зеркало? Давно, очень давно, в те золотые времена, когда масса вещей, мелких бытовых радостей была доступна ему, как и всем нормальным людям. Чистая постель, теплая квартира, телевизор и радио, деньги не только на водку, и зеркало. Он постепенно утратил все это, жизнь стремительно сужала горизонты, в момент окончания школы казавшиеся неохватными, и, в конце концов, зациклилась на одной-двух интересующих его вещах. Сначала алкоголь, потом бег. Один его почти сгубил, а другой...
Кто был этот человек, что смотрел на него из зеркала – из безопасного портативного зеркальца, что не будет нападать на человека, а после поглощать его?
Василий себя не узнавал. Худое, скуластое лицо принадлежало явно не ему. Ну откуда, откуда у обрюзгшего пропойцы эти резкие, ястребиные черты? Куда подевались массивные уродливые мешки под глазами? Да и сами глаза... Бледно-голубые, они смотрели цепко и остро, словно беря на прицел каждого, кто попадал в поле их зрения. Где нездоровая желтизна и муть, сетка кровеносных сосудов на роговице? Ничего этого нет – и пристальный жестокий взгляд. К человеку с такими глазами Васек ни за что бы не рискнул подойти на улице, и эти глаза принадлежали ему! Прав был хилый – это глаза снайпера, наемного убийцы, воина со стажем.
Рот был плотно сжат, и подле него залегли глубокие тяжелые складки. В бороде было полно седины. Кто он теперь, бомж Василий? С этой бородой он похож на странствующего пророка, что пришел в веру прямиком из солдат удачи.
Васек отодвинул от себя зеркало. Он не верил, никак не мог поверить, хотя подлая мыслишка о том, что произошло, уже болталась где-то на краю сознания, настойчиво давала о себе знать.
Это что, бег? Это он сделал его таким? Когда Мельников последний раз смотрелся в зеркало много лет назад, в стекле отражался одутловатый стареющий мужик, с мутным взглядом и безвольно приоткрытым ртом. А ведь тогда Васек еще не достиг дна! Может ли дичь закалиться в бегу? Может ли она перестать быть дичью? Вечное преследование из слабых сделает сильных?
– Так... – неверяще помотал головой Васек, – так не бывает!
– Ну почему же, – возразил смутно знакомый. – Я уже говорил: в этом городе бывает все! Поверь, у тебя все еще не так плохо, а могло ведь стать, как с ним, – и он кивнул мохначу. – Кстати, меня зовут Влад, раз уж ты решил присоединиться к нашей компании. Мы ни от кого не бежим, но, похоже, все бегут к нам.
Васек кивнул. Сказал:
– Я, в общем-то, не просто так. Так получилось, что вы – моя последняя надежда. Я устал. Очень устал бежать.
– Ну что у тебя? – спросил военный. – Только не надо про магию и «сааб», тошнит уже, ей-богу!
– Не знаю никакого «сааба», – сказал Мельников. – У меня другое. Знаете, у меня был друг... Витек его звали, и он...
– Умер?
– Ну, в общем да, в некотором роде он умер. Его съели. Как в джунглях, только вместо хищника было зеркало!
– Час от часу не легче! – сказал юнец. – Теперь еще и зеркала на охоту отправились. Может, нам на улицу вовсе не выходить?
– А не загнул ты, друже? – спросил обретающийся на диване тип с неясным прошлым. – Чтоб зеркала кого-то жрали... это уж, брат, чересчур.
– Это не все. Оно, зеркало, осталось, и теперь в виде Витька идет за мной!
– Вот это я понимаю, крепкая дружба! – высказался военный. – Водой не разольешь. И что дальше?
– А я от него бежал... до сих пор бегу. Вот только он меня каждый раз находит. Мой монстр. Хоноров сказал, что у многих здесь есть свой монстр, страх, который предназначен только для него. Он человек и... зеркало одновременно!
– Стоп-стоп-стоп! – вмешался Влад. – Давай во избежание внесения в наши умы дальнейшей сумятицы помедленнее и поподробней.
Васек приземлился на табуретку у самой стены, открыл рот и рассказал свою историю, удивляясь параллельно, как дико она, история, звучит. В сущности, она казалась горячечным бредом постоянного клиента местной психиатрии, помешавшегося на собственном отражении.
– Вот так, – сказал Мельников, – я очень устал бегать, кроме того, я косвенно являюсь соучастником все этих убийств. Витек, зеркало, он убил уже многих в погоне за мной. Не знаю, зачем он это делает.
– Это все? – спросил военный, которого остальные звали непонятным именем Дивер.
– Да, – ответил Мельников, – вернее, нет. Витек всегда идет за мной, и не разу еще не ошибался. Он – как служебная собака, взявшая след, так что через некоторое время он, скорее всего, явится сюда...
Все так и подскочили, Дивер потянулся к оружейной пирамиде, юнец нервозно оглянулся, и вид его был такой, словно он с удовольствием выпорхнул бы отсюда через окно, надели его природа таким полезным свойством, как умение летать.
– Что?! – заорал Севрюк. – Ты, марафонец! Ты, что, притащил за собой еще и монстра?! Как его, зеркало твое?!
– Это не я! – попытался оправдаться Мельников. – Он сам...
– Как же, сам! Не приди ты сюда, и тварь твоя зеркальная следом бы не заявилась!
– Что делать-то будем? – резко спросил Влад.
– Вытолкать, пока не поздно!
– Поздно... – осипшим голосом выговорил Василий Мельников, – я и так слишком долго нахожусь с вами. Он убьет всех, а потом все равно пойдет по следу.
– Ах, урод! – простонал Дивер.
– Веселая неделька выдалась, а? – сказал Владислав.
– И похуже бывали, – сказал тот, что на диване.
– Шлепнуть его, может, гадина со следа сорвется! – кричал Севрюк. Саня Белоспицын уже вовсю балансировал на грани паники.
– Нет, – крикнул Сергеев, – никаких убийств! Он сам пришел, за помощью.
– Да он нас всех за собой утащить пришел!!! Камикадзе!
– Нет! – закричал Мельников, вставая. – Не хотел я, не хотел! Мне Хоноров сказал, вы поможете...
– ...твоего Хонорова!!! – отчетливо произнес Дивер.
– Хоноров! – крикнул Влад. – Давай, быстро повторяй то, что он тебе сказал. Как эту тварюгу завалить?!
– Нельзя... только я! Я не помню! – тут взгляд Василия упал на лежащее на стуле подле дивана зеркальце. Тип в Зазеркалье утратил большую часть своей мужественности и выглядел напуганным до крайности.
– Зеркало! – воскликнул Васек.
– Нашел время смотреться!!! – заорал Михаил Севрюк.
– Хоноров сказал, что победить своего монстра я смогу только, если вспомню, отчего он внушает мне такой страх. Я вспомнил... зеркала!
– Рожа твоя уродская такая страшная была?! – возмутился Севрюк. Посидельщики нервно и испуганно переглядывались и бросали косые взгляды на дверь.
А Мельников не ответил. Не чувствуя плотным маревом повисшее в комнате напряжение, он снова смотрел в зеркало – крохотный кусочек стекла, таящий в себе микровселенную и несколько граммов амальгамы. Сейчас зеркальце отражало самого Василия и дверь со стеклянными вставками позади, в которой отражалось само зеркало, которое отражало Василия и дверь, которые...
Вот теперь все встало на свои места. Словно память ждала, что он придет в подходящее место, чтобы разом вскрыть все потайные комнаты. Раз – и из смутных обрывков воспоминаний возник образ, четкий и ясный, как будто кто невидимый повернул ручку настройки.
Вот оно – тьма позади двери, слабенькое отражение, в котором все сидящие выглядят как призраки. Но стоит лишь поднести зеркальце к глазам, как все становится на свои места: возникает тоннель. Нет, тут он очень слабенький, но в итоге картина та же.
Знойный летний денек много-много лет назад, полдень. А Мельников, оказывается, неплохо помнит это время. Ему самому было тогда лет пять, и он ходил в коротких штанишках, которые современные дети сочли бы полным идиотизмом. Но тогда, почти пятьдесят лет назад, они были вполне нормальны. Как нормален был парк аттракционов, куда маленький Вася Мельников вместе с родителями, еще дружными, не ругающимися по пустякам, отправился субботним днем. Музыка из смешных доисторических репродукторов, немилосердно хрипевших, обшарпанные конструкции аттракционов, примитивные чудеса вроде комнаты смеха.
Василий шагал между родителями, разинув от удивления рот и впитывая каждый звук, каждый запах, каждую ноту этого чудесного дня. Маленьким детям немного нужно для счастья. Он засмотрелся на карусель, а его родители засмотрелись на что-то еще, поэтому не заметили, как их ребенок отстал. Пошли дальше сквозь сумятицу звуков и запахов, сквозь жаркий, погребенный ныне под спудом лет полдень.
Красивая карусель – вот ты садишься на крохотное, подвешенное на цепях сиденье и начинаешь кружиться, все быстрее и быстрее, так что, в конце концов, начинает казаться, что твои ноги смотрят куда-то в голубое безоблачное небо. Ветер шумит в ушах, голова кружится, ручонки судорожно хватаются за цепи – но все это здорово, так здорово!
А когда он отвернулся от карусели, то понял, что остался один. Не то чтобы он сразу испугался. Просто возникла в груди какая-то пустота, да мир вокруг вдруг тоже стал пустым, словно и не было сонмища веселящихся людей. Василий не заплакал, мать учила его не плакать. Он, насупив брови, медленно побрел куда-то вглубь ярмарки. Чудесный мир словно поблек, стал вульгарным, громким и угрожающим. Солнце немилосердно палило.
Спасаясь от него, Василий зашел в неработающий павильон – прохладный, утопающий в полутьме. Здесь было пыльно, но спокойно, именно то, что нужно потерявшемуся ребенку. Тут ничего не пугало, во всяком случае – на первых порах. Клочья древней, как мир, паутины в углах, битые бутылки, пыль на зеркалах.
Толстый Васька, большеголовый Васька, Васька с короткими ногами – для ребенка, незнакомого с телевизором и компьютером, чудеса просто удивительны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63