Совсем неподалеку от лежки – целого конгломерата собранных из подручных средств хибар – протекала Мелочевка и виднелся маленький деревянный мостик через нее. Был он узок, и машины по нему не ездили, а за согнутую спину мосток прозвали Черепашкой. Малая Верхнегородская улица прямым проспектом рассекала многоэтажную часть города, и вот здесь, у реки, вдруг обрывалась, превращаясь в корявую узкую тропку, и в таком виде выходила на мостик. С моста виднелась дальнейшая цель этой тропинки – городское кладбище, всегда скрытое туманом.
Так как его собственная лежка была за полгорода от этих мест, добирался Васек долго, так что, когда впереди замаячил собранный из фанеры, гнилых досок и прочего хлама городок, солнце уже клонилось к рваной линии горизонта, напоминая каждой живой твари: ночь скоро, скоро станет совсем темно. А ночью на охоту выходят злобные хищники.
Из завешенного брезентом входного проема лился слабоватый свет – Жорик жег керосинку, справедливо пользуясь своей привилегией. Василий секунд пять постоял перед входом, потом сгущающаяся тьма подстегнула его, и он поспешно вошел внутрь.
А там вовсю шел развеселый праздник. Тяжелый дым стоял коромыслом, витал под потолком, просачивался в многочисленные дыры жорикова жилища. По земле были в беспорядке раскиданы рваные матрасы, потерявшие вид тулупы и прочая мягкая требуха, на которых сейчас возлежали участники пиршества – пятеро местных бродяг, королева бала – пятидесятилетняя тетка по кличке Шавка, и, наконец, сам хозяин лежки Жорик. Посередине активно коптил костер, над которым на палках была подвешена истекающая неаппетитными запахами паленого собачья тушка. Девять бутылок «Мелочной» и шесть сосудов «Пьяной лавочки» – подпольного некачественного портвейна, стоившего сущие гроши, валялись подле матрасов. В помещении витал тяжелый алкогольный дурман.
На вошедшего Васька уставились с пьяной недоброжелательностью, кто-то даже подхватил оставшийся полным сосуд с благостной влагой и поспешил убрать его с глаз долой. Потом кто-то сказал разочарованно: «Это ж Васек...» – и тут же был заглушён радостным воплем Жорика:
– Васек!!! Че встал?! – после чего последовал матерный глагол, служивший аналогом приглашения войти.
Василий согласно склонил голову и скромно присел на краешек одного из матрасов. Снулый, владелец матраса, уже пребывал в мире сновидений и потому прогнать не мог. Ваську повезло, Жорик сегодня пребывал в хорошем настроении, а, следовательно, мог нормально воспринять рассказ про обратившегося непонятно во что Витька.
– Васек, не стесняйся! – доверительно сообщил Жорик, наклоняясь в сторону названного. – У нас седня праздник! Вот ему, – корявый грязный палец атамана бездомных указал на Снулого, – вот у него седня юбилей! Ему седня... – Он мучительно задумался, собрав лоб в складки, после чего, грубо пихнув именинника, вопросил: – Слышь, Снулый, хрен, тебе скока седня?
Снулый заворочался, замычал что-то невразумительное, но был пихнут опять и вынужденно пробурчал требуемое. Сквозь нагромождение глаголов и междометий известного свойства явилась истина – Снулому исполнялся полтинник, а теперь дайте ему спокойно досмотреть свои имениннические сны.
– Во! – с видом величайшего первооткрывателя сказал Жорик и в знак величайшей милости протянул Ваську щербатую эмалированную кружку, наполовину наполненную «Пьяной лавочкой». – Спрысни...
Васек спрыснул и минуты на три забыл о цели своего прихода, штука была едучая, как уксус, а мощный запах сивушных масел вышибал непрошеную слезу. Жорик благосклонно внимал Васильевым мучениям, глаза его были мутны.
– Жорик... – слабо сказал Васек, еле отдышавшись после приема «Лавочки». – Жорик, я...
В этот самый момент доселе молчавшая Шавка подняла мутные очи и на пару с Проигрывателем, местным песняром-запевалой, грянула «Ой, мороз, мороз!», да так невразумительно, что со стороны казалось, что ее одолели жуткие судороги и теперь она помирает, исходя криком.
Сморщившись от режущего уши вопля, Василий попытался прокричать требуемое Жорику, но был совершенно заглушён. Худой и синюшный бомж Саша между тем полез к исходящей соком собаке, но отдернулся, встретив предупредительный взгляд атамана. Знал, тот бывает строг, даже жесток. Собаку оставили на потом.
Вонючий дым активно коптил крышу лежки, улетучивался в специально проделанное отверстие. Со стороны лежка выглядела странной смесью индейского вигвама с чукотской юртой, и длинный язык беловатого дыма, поднимающийся из ее макушки, только дополнял сходство.
Внимательно выслушав Васильевы вопли, Жорик кивнул, а потом со всей силы заехал Шавке по скуле, оборвав душевный напев. Проигрыватель заткнулся сам. Не обращая внимания на шавкин скулеж, атаман внятно сказал Василию:
– Говори.
И тот, вдохнув побольше вонючего воздуха, выдал:
– Витек перекинулся!
– Ну? – вопросил Жорик, было видно, что Витьков переход в мир иной не вызвал у него никаких горестных чувств.
– Не просто перекинулся, – усилил впечатление Васек, – Убили его. Зеркало убило!
Жорик выразил на лице целую гамму чувств. Тут было и удивление, и легкая заинтересованность, и снисходительная улыбка, адресованная ему, Ваську, и много чего еще. Впрочем, лицо у Жорика была такого сорта, что зачастую одна эмоция истолковывалась как совершенно противоположная.
Торопливо и внушительно размахивая перед собой руками, Василий начал свой рассказ, особо отмечая то, что чудовище, бывшее Витьком, каким-то образом чувствует его, своего бывшего напарника и собутыльника. Беглец так увлекся, что не заметил, как остальные участники пирушки сползлись поближе и стали заинтересованно слушать. А, и правда, что не хватало еще у этого пира – только хорошей байки! Бомж Саша снова сунулся к собаке, но был замечен неусыпно бдящим Жориком и на этот раз не отделался так легко. Жестокий атаман поймал его за руку и на секунду сунул ее в огонь. Саша не орал, только всхлипывал и поддерживал на весу поврежденную конечность.
– И он за мной идет! – закончил свое увлекательное повествование Василий. – Он меня ЧУЕТ! Не знаю как, но чует!
И он замолк, выжидательно глядя на Жорика. Тот был спокоен. Царственным жестом подозвал к себе Шавку, а потом, страшно перекосив лицо и воздев над собой скрюченные руки, произнес что-то вроде:
– А глаза – во! – спародировав часть рассказа Василия.
Шавка залилась смехом, ненатуральным и неестественным, а за ней и все остальные. Смеялись громко и с чувством, толкая друг друга локтями и утирая выступившие слезы. Даже Саша забыл про обожженную руку и присоединился к остальным, зашедшись в тоненьком поскуливающем смехе. Жорик смеялся громче всех и в припадке буйного веселья хлопал себя по коленям, покачивался из стороны в сторону и иногда тыкал пальцами в беглеца.
– Ну, Васек! – простонал он отсмеявшись. – Ну сказанул, а? Чует, да? А глазищи – ВО! – И, не выдержав, глава всех городских бездомных снова раскатисто захохотал.
Бомж Егор тыкал Василия в плечо кулаком, хихикал мелко, приговаривая:
– Совсем ты, Васька, допился. Из мозгов выжил. Зато как расска-а-азываешь! Прям писатель или поэт хренов!
В лежке было жарко и дышалось с трудом, тяжелые никотиновые клубы заставляли слезиться глаза. Свежий ветерок из-за занавески внутрь почти не проникал.
– Вы что?! – закричал Васек гневно, закричал прямо в эти раскрасневшиеся от хохота и спиртного рожи. – Вы не верите, да?!
Те смеялись только громче, и чем больше бесновался Василий, тем больше смеха вызывал он у бродяг. Смеялись так, что невзначай кокнули непочатую бутыль «Пьяной лавочки», но даже не заметили этого. Васек приподнял еще одну бутылку, на этот раз пустую, ему хотелось вскочить и засветить этим опустевшим сосудом прямо в испитое рыло хохмачу Жорику, потому что тот не знает, о чем смеется. Он не видел, как зеркало ест человека, он не прятался в ухоронке от непонятного чудища. Он... да что он понимает, он-то ведь не кончал школу с красным дипломом!
Почему-то этот придурковатый аргумент показался Ваську наиболее убедительным. Но все же он предпринял последнюю попытку и заорал, надрывая глотку:
– Да вы че, не понимаете?! Он ведь за мной придет, сюда!! К вам!!
– И с глазами! – простонал в восторге Жорик и взмахнул скрюченными руками: – ВО!
Василий без сил опустился на матрас. Ему было на все наплевать, «Пьяная лавочка» уже вовсю действовала, и мысли в голове плыли и путались.
– Собаку не пропустите, – сказал он тихо.
– О, – встрепенулся Жорик, – дело говоришь! А то все про глаза!
Основательно прожарившуюся собаку сняли с огня и, обжигаясь, распределили между оставшимися в сознании участниками попойки. Снулый к таковым не относился, и потому имениннику ничего не досталось. Под это дело уговорили всю «Мелочевку» и принялись за остатки «Лавочки». Впавший в депрессию Васек налегал на нее особенно. И уже минут через двадцать собственный рассказ стал казаться ему абсурдом. Здесь, среди людей, утренний бег казался каким-то жутковатым, но безвредным сном. А может, и не было ничего вовсе?
Потягивая из кружки «Пьяную лавочку» и закусывая удивительно жестким собачьим мясом, Василий успокоился и через некоторое время решил, что, пожалуй, сумеет заснуть. Веки отяжелели, и глаза уже с трудом различали через дымовую завесу такого же посмурневшего Жорика. Тот как раз наклонился и, еле ворочая языком, выдохнул:
– А Виттек за... за тобой идет. И глаза... ВО! Хха... а давай его позовем... – И Жорик, кое-как приняв вертикальное положение, заорал громогласно: – Витте-ек!! Витте-о-ок!! Иди к нам! Мы тя точно угостим!!
А Василий пьяно улыбнулся, погрозил Жорику пальцем и тоже проорал:
– Я тя не боюсь!! Иди к нам!!!
И в этот момент в хрупкую стену Жорикова жилища громогласно стукнули чем-то тяжелым. Словно кувалдой. А потом еще раз. Василий и хозяин дома враз онемели, вытаращившись на стену. Удар повторился совсем рядом с входной ширмой. На этот раз хрупкие фанерные панели дали трещину. Такую же трещину дало и чувство безопасности Васька.
– Иду... – хрипло и невнятно раздалось за стеной, а миг спустя третий удар проломил стену, явив того, кто пришел последним на пир.
В помещение шагнул Витек. Был он грязен и оборван даже сверх своего обычного состояния, сильно исхудал, и смертельно бледная кожа мертво обтягивала скулы. Витек широко и хищно улыбался, являя свету огромные белоснежные зубы. Раньше зубов у Витька почти не было, так как гнить и выпадать они начали еще в тридцатилетнем возрасте.
Глаз у него не было. Вместо этого в глазницах плескалось нечто похожее на жидкий хром, четко и явно отражая все внутренности задымленной хибары. В глазах было зеркало, да и сам Витек был зеркалом, которое каким-то образом приобрело человеческий облик.
– Я пришшел... – сообщил Витек, широко улыбаясь, и в каждой зеркальной глазнице его отразился испуганный образ Василия.
– Ты... ты... – промямлил Жорик в шоке, – глаза...
А Василий Мельников очень хотел жить. Обостренные долгим бегом чувства снова вернулись к нему, адреналин бил фонтаном. Поэтому, когда атаман завершил свой пассаж про глаза, Васек, не раздумывая, кинулся прочь. Единым скачком перепрыгнул он через костер (опалив обе ноги, но даже не заметив этого), миновал замершего в столбняке Егора, Сашка и Проигрывателя, а потом кинулся прямо на стену, прикрыв уязвимое лицо руками. Он чувствовал, как позади человек-зеркало пришел в движение, дернулся вслед, но поздно.
Васька спасла хрупкость стен Жориковой лежки. Как и его преследователь, он пробил хлипкие доски и вывалился наружу в прохладные ночные сумерки. Упал, окорябав руки, но тут же поднялся и кинулся прочь. И бежал все быстрее и быстрее.
Витек качнулся в сторону пролома, но потом будто раздумал и с той же улыбкой повернулся к остальным. И, не говоря не слова, оторвал Жорику голову. Убегающий прочь Василий слышал доносившиеся из лежки дикие крики и только прибавлял бегу. Инстинкт жертвы верно вел его прочь отсюда.
В течение ночи в городе не осталось ни одного бездомного бродяги, проблема бомжей была решена окончательно и бесповоротно. Они исчезли. Горожане только вздохнули свободней, и город продолжил свою мелочную и разностороннюю жизнь, словно Жорика, некоронованного короля бомжей Верхнего и Нижнего городов, в природе никогда и не было.
И следом была суббота – день, когда случилась дискотека в полуразрушенном городском доме культуры. Слухи и легенды еще долго ходили после того, как это случилось, причудливо искажались и переплетались друг с другом, являя в итоге совершенно искаженную картину происшедшего. Анонимные авторы слухов раз за разом увеличивали число людей, принимавших участие в междоусобной битве, пока их число не достигло поистине эпических размеров, приличествующих, пожалуй, лишь великим армиям древности.
Так, Егор Сергеевич Глушин, шестидесяти четырех лет, и через несколько лет с удовольствием рассказывал таким же престарелым слушателям о жутком побоище в доме культуры, в котором принимало участие никак не менее полутысячи озверелых до состояния невменяемости бойцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Так как его собственная лежка была за полгорода от этих мест, добирался Васек долго, так что, когда впереди замаячил собранный из фанеры, гнилых досок и прочего хлама городок, солнце уже клонилось к рваной линии горизонта, напоминая каждой живой твари: ночь скоро, скоро станет совсем темно. А ночью на охоту выходят злобные хищники.
Из завешенного брезентом входного проема лился слабоватый свет – Жорик жег керосинку, справедливо пользуясь своей привилегией. Василий секунд пять постоял перед входом, потом сгущающаяся тьма подстегнула его, и он поспешно вошел внутрь.
А там вовсю шел развеселый праздник. Тяжелый дым стоял коромыслом, витал под потолком, просачивался в многочисленные дыры жорикова жилища. По земле были в беспорядке раскиданы рваные матрасы, потерявшие вид тулупы и прочая мягкая требуха, на которых сейчас возлежали участники пиршества – пятеро местных бродяг, королева бала – пятидесятилетняя тетка по кличке Шавка, и, наконец, сам хозяин лежки Жорик. Посередине активно коптил костер, над которым на палках была подвешена истекающая неаппетитными запахами паленого собачья тушка. Девять бутылок «Мелочной» и шесть сосудов «Пьяной лавочки» – подпольного некачественного портвейна, стоившего сущие гроши, валялись подле матрасов. В помещении витал тяжелый алкогольный дурман.
На вошедшего Васька уставились с пьяной недоброжелательностью, кто-то даже подхватил оставшийся полным сосуд с благостной влагой и поспешил убрать его с глаз долой. Потом кто-то сказал разочарованно: «Это ж Васек...» – и тут же был заглушён радостным воплем Жорика:
– Васек!!! Че встал?! – после чего последовал матерный глагол, служивший аналогом приглашения войти.
Василий согласно склонил голову и скромно присел на краешек одного из матрасов. Снулый, владелец матраса, уже пребывал в мире сновидений и потому прогнать не мог. Ваську повезло, Жорик сегодня пребывал в хорошем настроении, а, следовательно, мог нормально воспринять рассказ про обратившегося непонятно во что Витька.
– Васек, не стесняйся! – доверительно сообщил Жорик, наклоняясь в сторону названного. – У нас седня праздник! Вот ему, – корявый грязный палец атамана бездомных указал на Снулого, – вот у него седня юбилей! Ему седня... – Он мучительно задумался, собрав лоб в складки, после чего, грубо пихнув именинника, вопросил: – Слышь, Снулый, хрен, тебе скока седня?
Снулый заворочался, замычал что-то невразумительное, но был пихнут опять и вынужденно пробурчал требуемое. Сквозь нагромождение глаголов и междометий известного свойства явилась истина – Снулому исполнялся полтинник, а теперь дайте ему спокойно досмотреть свои имениннические сны.
– Во! – с видом величайшего первооткрывателя сказал Жорик и в знак величайшей милости протянул Ваську щербатую эмалированную кружку, наполовину наполненную «Пьяной лавочкой». – Спрысни...
Васек спрыснул и минуты на три забыл о цели своего прихода, штука была едучая, как уксус, а мощный запах сивушных масел вышибал непрошеную слезу. Жорик благосклонно внимал Васильевым мучениям, глаза его были мутны.
– Жорик... – слабо сказал Васек, еле отдышавшись после приема «Лавочки». – Жорик, я...
В этот самый момент доселе молчавшая Шавка подняла мутные очи и на пару с Проигрывателем, местным песняром-запевалой, грянула «Ой, мороз, мороз!», да так невразумительно, что со стороны казалось, что ее одолели жуткие судороги и теперь она помирает, исходя криком.
Сморщившись от режущего уши вопля, Василий попытался прокричать требуемое Жорику, но был совершенно заглушён. Худой и синюшный бомж Саша между тем полез к исходящей соком собаке, но отдернулся, встретив предупредительный взгляд атамана. Знал, тот бывает строг, даже жесток. Собаку оставили на потом.
Вонючий дым активно коптил крышу лежки, улетучивался в специально проделанное отверстие. Со стороны лежка выглядела странной смесью индейского вигвама с чукотской юртой, и длинный язык беловатого дыма, поднимающийся из ее макушки, только дополнял сходство.
Внимательно выслушав Васильевы вопли, Жорик кивнул, а потом со всей силы заехал Шавке по скуле, оборвав душевный напев. Проигрыватель заткнулся сам. Не обращая внимания на шавкин скулеж, атаман внятно сказал Василию:
– Говори.
И тот, вдохнув побольше вонючего воздуха, выдал:
– Витек перекинулся!
– Ну? – вопросил Жорик, было видно, что Витьков переход в мир иной не вызвал у него никаких горестных чувств.
– Не просто перекинулся, – усилил впечатление Васек, – Убили его. Зеркало убило!
Жорик выразил на лице целую гамму чувств. Тут было и удивление, и легкая заинтересованность, и снисходительная улыбка, адресованная ему, Ваську, и много чего еще. Впрочем, лицо у Жорика была такого сорта, что зачастую одна эмоция истолковывалась как совершенно противоположная.
Торопливо и внушительно размахивая перед собой руками, Василий начал свой рассказ, особо отмечая то, что чудовище, бывшее Витьком, каким-то образом чувствует его, своего бывшего напарника и собутыльника. Беглец так увлекся, что не заметил, как остальные участники пирушки сползлись поближе и стали заинтересованно слушать. А, и правда, что не хватало еще у этого пира – только хорошей байки! Бомж Саша снова сунулся к собаке, но был замечен неусыпно бдящим Жориком и на этот раз не отделался так легко. Жестокий атаман поймал его за руку и на секунду сунул ее в огонь. Саша не орал, только всхлипывал и поддерживал на весу поврежденную конечность.
– И он за мной идет! – закончил свое увлекательное повествование Василий. – Он меня ЧУЕТ! Не знаю как, но чует!
И он замолк, выжидательно глядя на Жорика. Тот был спокоен. Царственным жестом подозвал к себе Шавку, а потом, страшно перекосив лицо и воздев над собой скрюченные руки, произнес что-то вроде:
– А глаза – во! – спародировав часть рассказа Василия.
Шавка залилась смехом, ненатуральным и неестественным, а за ней и все остальные. Смеялись громко и с чувством, толкая друг друга локтями и утирая выступившие слезы. Даже Саша забыл про обожженную руку и присоединился к остальным, зашедшись в тоненьком поскуливающем смехе. Жорик смеялся громче всех и в припадке буйного веселья хлопал себя по коленям, покачивался из стороны в сторону и иногда тыкал пальцами в беглеца.
– Ну, Васек! – простонал он отсмеявшись. – Ну сказанул, а? Чует, да? А глазищи – ВО! – И, не выдержав, глава всех городских бездомных снова раскатисто захохотал.
Бомж Егор тыкал Василия в плечо кулаком, хихикал мелко, приговаривая:
– Совсем ты, Васька, допился. Из мозгов выжил. Зато как расска-а-азываешь! Прям писатель или поэт хренов!
В лежке было жарко и дышалось с трудом, тяжелые никотиновые клубы заставляли слезиться глаза. Свежий ветерок из-за занавески внутрь почти не проникал.
– Вы что?! – закричал Васек гневно, закричал прямо в эти раскрасневшиеся от хохота и спиртного рожи. – Вы не верите, да?!
Те смеялись только громче, и чем больше бесновался Василий, тем больше смеха вызывал он у бродяг. Смеялись так, что невзначай кокнули непочатую бутыль «Пьяной лавочки», но даже не заметили этого. Васек приподнял еще одну бутылку, на этот раз пустую, ему хотелось вскочить и засветить этим опустевшим сосудом прямо в испитое рыло хохмачу Жорику, потому что тот не знает, о чем смеется. Он не видел, как зеркало ест человека, он не прятался в ухоронке от непонятного чудища. Он... да что он понимает, он-то ведь не кончал школу с красным дипломом!
Почему-то этот придурковатый аргумент показался Ваську наиболее убедительным. Но все же он предпринял последнюю попытку и заорал, надрывая глотку:
– Да вы че, не понимаете?! Он ведь за мной придет, сюда!! К вам!!
– И с глазами! – простонал в восторге Жорик и взмахнул скрюченными руками: – ВО!
Василий без сил опустился на матрас. Ему было на все наплевать, «Пьяная лавочка» уже вовсю действовала, и мысли в голове плыли и путались.
– Собаку не пропустите, – сказал он тихо.
– О, – встрепенулся Жорик, – дело говоришь! А то все про глаза!
Основательно прожарившуюся собаку сняли с огня и, обжигаясь, распределили между оставшимися в сознании участниками попойки. Снулый к таковым не относился, и потому имениннику ничего не досталось. Под это дело уговорили всю «Мелочевку» и принялись за остатки «Лавочки». Впавший в депрессию Васек налегал на нее особенно. И уже минут через двадцать собственный рассказ стал казаться ему абсурдом. Здесь, среди людей, утренний бег казался каким-то жутковатым, но безвредным сном. А может, и не было ничего вовсе?
Потягивая из кружки «Пьяную лавочку» и закусывая удивительно жестким собачьим мясом, Василий успокоился и через некоторое время решил, что, пожалуй, сумеет заснуть. Веки отяжелели, и глаза уже с трудом различали через дымовую завесу такого же посмурневшего Жорика. Тот как раз наклонился и, еле ворочая языком, выдохнул:
– А Виттек за... за тобой идет. И глаза... ВО! Хха... а давай его позовем... – И Жорик, кое-как приняв вертикальное положение, заорал громогласно: – Витте-ек!! Витте-о-ок!! Иди к нам! Мы тя точно угостим!!
А Василий пьяно улыбнулся, погрозил Жорику пальцем и тоже проорал:
– Я тя не боюсь!! Иди к нам!!!
И в этот момент в хрупкую стену Жорикова жилища громогласно стукнули чем-то тяжелым. Словно кувалдой. А потом еще раз. Василий и хозяин дома враз онемели, вытаращившись на стену. Удар повторился совсем рядом с входной ширмой. На этот раз хрупкие фанерные панели дали трещину. Такую же трещину дало и чувство безопасности Васька.
– Иду... – хрипло и невнятно раздалось за стеной, а миг спустя третий удар проломил стену, явив того, кто пришел последним на пир.
В помещение шагнул Витек. Был он грязен и оборван даже сверх своего обычного состояния, сильно исхудал, и смертельно бледная кожа мертво обтягивала скулы. Витек широко и хищно улыбался, являя свету огромные белоснежные зубы. Раньше зубов у Витька почти не было, так как гнить и выпадать они начали еще в тридцатилетнем возрасте.
Глаз у него не было. Вместо этого в глазницах плескалось нечто похожее на жидкий хром, четко и явно отражая все внутренности задымленной хибары. В глазах было зеркало, да и сам Витек был зеркалом, которое каким-то образом приобрело человеческий облик.
– Я пришшел... – сообщил Витек, широко улыбаясь, и в каждой зеркальной глазнице его отразился испуганный образ Василия.
– Ты... ты... – промямлил Жорик в шоке, – глаза...
А Василий Мельников очень хотел жить. Обостренные долгим бегом чувства снова вернулись к нему, адреналин бил фонтаном. Поэтому, когда атаман завершил свой пассаж про глаза, Васек, не раздумывая, кинулся прочь. Единым скачком перепрыгнул он через костер (опалив обе ноги, но даже не заметив этого), миновал замершего в столбняке Егора, Сашка и Проигрывателя, а потом кинулся прямо на стену, прикрыв уязвимое лицо руками. Он чувствовал, как позади человек-зеркало пришел в движение, дернулся вслед, но поздно.
Васька спасла хрупкость стен Жориковой лежки. Как и его преследователь, он пробил хлипкие доски и вывалился наружу в прохладные ночные сумерки. Упал, окорябав руки, но тут же поднялся и кинулся прочь. И бежал все быстрее и быстрее.
Витек качнулся в сторону пролома, но потом будто раздумал и с той же улыбкой повернулся к остальным. И, не говоря не слова, оторвал Жорику голову. Убегающий прочь Василий слышал доносившиеся из лежки дикие крики и только прибавлял бегу. Инстинкт жертвы верно вел его прочь отсюда.
В течение ночи в городе не осталось ни одного бездомного бродяги, проблема бомжей была решена окончательно и бесповоротно. Они исчезли. Горожане только вздохнули свободней, и город продолжил свою мелочную и разностороннюю жизнь, словно Жорика, некоронованного короля бомжей Верхнего и Нижнего городов, в природе никогда и не было.
И следом была суббота – день, когда случилась дискотека в полуразрушенном городском доме культуры. Слухи и легенды еще долго ходили после того, как это случилось, причудливо искажались и переплетались друг с другом, являя в итоге совершенно искаженную картину происшедшего. Анонимные авторы слухов раз за разом увеличивали число людей, принимавших участие в междоусобной битве, пока их число не достигло поистине эпических размеров, приличествующих, пожалуй, лишь великим армиям древности.
Так, Егор Сергеевич Глушин, шестидесяти четырех лет, и через несколько лет с удовольствием рассказывал таким же престарелым слушателям о жутком побоище в доме культуры, в котором принимало участие никак не менее полутысячи озверелых до состояния невменяемости бойцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63