Но даже тогда...
– Что тогда?
– Просто не успели бы дойти до Арены. Сколько мы шли? Двадцать минут, тридцать, час?
– Это все туман! – мрачно сказал Дивер. – Он нас задурил. В нем был какой-то наркотик, все ведь чувствовали запах, да?
При упоминании тумана Сергеев резко обернулся, но увидел только уходящую вдаль Центральную улицу. Проспект был широк и почти не изгибался, так что можно было разглядеть горбик Старого моста над Мелочевкой. Загадка на загадке, ведь уходили они вверх по Школьной, с каждым шагом удаляясь от городского центра. Влад представил размеры круга, который они должны были сделать, и содрогнулся. Даже при хорошем пешем ходе на это ушло бы часа три-четыре. Город все-таки был не маленький.
– Что происходит! – почти вскрикнул Белоспицын. – Это же... не может быть!
Совсем рядом затарахтел двигатель, грянул гудок, и группа поспешно шарахнулась в сторону. С одной из боковых улиц вырулил кортеж из двух сверкающих темно-синей лакированной краской импортных автомобилей. Двигатели их работали во всю мочь, глушитель стрелял и испускал едкие сизые облака от некачественной солярки. За тонированными окнами смутно угадывались человеческие силуэты.
– Курьеры... – сказал Дивер, – вон как навострились!
– Собственно говоря, – произнес Сергеев, – нам дали понять, что выбора мы никакого и не имели. Мы хотели либо остаться, либо покинуть город. Так вот, мы остаемся и попробуем тут жить.
Дивер гневно шаркнул ногой. Белоспицын тоскливо уставился в нависающее небо. Степан хранил поистине буддисткое спокойствие.
– Это же кладбище! – сказал Севрюк глухо. – Как можно пробовать жить на кладбище?
– Спроси у меня... – произнес Степан Приходских. На этом грандиозное бегство из города четырех сообщников и завершилось.
На пути домой зашли в продуктовый магазин. Угрюмые небритые стражи с трофейным оружием, представившиеся наемной охраной магазина, обыскали горе-путешественников и временно конфисковали все огнестрельные единицы. На вопрос, завозят ли в город продовольствие, охрана ответила отрицательно, а один из небритых добавил в утешение:
– Ниче, до Исхода хватит.
С тем их и пропустили. Обозревая свою все так же уютно-обжитую комнату, Влад неохотно признался сам себе, что ни капельки не верил в благополучный исход побега.
8
– ...я сказал! И плевать я хотел на твоего Плащевика!!!
– Что ты сказал? – спросил Босх. Вкрадчиво так спросил.
Кобольд съежился и замолк, нервно вцепившись волосатыми лапками в подлокотники кресла. Восемь глаз уставились на него с холодным осуждением, к которому примешивалось подозрение и откровенная злость.
– Ты не прав, Кобольд, – мягко и интеллигентно сказал Босх.
– Да как он может быть прав, тварь дрожащая! – бросил Пиночет, что сидел как раз напротив Кобольда и поглядывал на того не обещающим ничего хорошего взглядом.
Босх коротко глянул на Васютко, и тот тут же примолк. Плащевик Плащевиком, но кто спасет его, Николая, ежели бывший бандит вдруг разбушуется?
Однако попал же тот в список спасенных. Ну чем он, спрашивается, это заслужил – жестокостью? А если бы Ангелайя остался в живых, тоже был бы здесь, за этим столом?
Комната, в которой велась красноречивая беседа, формой и пропорциями очень сильно напоминала обыкновенный гроб, если бы этот предмет увеличили раз в двадцать пять. Потолок был каменный, неровный и бугристый, в затейливых извилистых трещинах. Сквозь трещины просачивалась влага и капала на пол, так похожий на потолок, словно комната стояла на исполинском зеркале. Дальше воде впитываться было некуда, и она застаивалась вонючими лужицами. В прогнившем дереве суетливо извивались белесые червеобразные создания, изредка показывая на свет белую тупую морду. От воды в воздух неторопливо вздымались тягучие испарения.
Однако Плащевик, когда пригласил их сюда, сказал, что это убогое помещение – всего лишь прихожая, или Преддверие.
– Мне сказали, что это коридор, – сказал Босх, входя, – но я то знаю, что это Чистилище.
– А дальше – ад? – спросил Стрый с дальнего конца стола.
– Для кого ад, а для кого и рай, все зависит от того, какую сторону ты держишь.
Уродливый антикварный стол стоял точно в центре комнаты и мрачно поблескивал полированной поверхностью. На нем лежало пять серебристых, отточенных до бритвенной остроты изящных ножей, все остриями к центру стола. Каждый из ножей лежал подле своего владельца и диковато отсвечивал от тусклой лампочки.
– Плащевик – он все знает, – произнес с фанатичной уверенностью Николай. – Видели бы вы его!
– Да видел я! – громко сказал Босх. – Ну и что? Ханурик какой-то в плаще – лица не видать.
Плащевика Босх встретил сразу после бегства с места гибели своей армии. Вороной «сааб» неожиданно подрезал его, вынудив резко тормознуть. От антрацитово-черной машины веяло чем-то таким нездешним и угрожающим, что даже крутой норовом глава битой армии не высказал никакого недовольства. Напротив, он, внутренне содрогаясь, вышел из своего дырявого броневика и на подгибающихся ногах подошел к замершему автомобилю, щуря глаза и пытаясь разглядеть что-либо за глухими тонированными стеклами. Тщетно – в полной тьме черное авто казалось порождением самой ночи. Только что-то красное помигивало в салоне, да остро пахло продуктами сгорания бензина, доказывая, что черный автомобиль – не сон. Фары «сааба» тускло светились.
С тихим, но неприятным, как шелест крыльев летучей мыши, шорохом скользнуло вниз стекло передней правой двери. За ним таилась тьма, из которой выскользнули негромкие слова:
– Ну что же ты, Леша?
– А? – спросил Босх, совершенно растерявшись.
– Ты бежал, оставил всех верных тебе людей умирать. Сбежал, спасая свою драгоценную шкуру. А они ведь погибли, все до единого мертвы.
– Я... нет... – пролепетал испуганно Босх, – они... победят!
За стеклом свистяще вздохнули, словно невидимый собеседник страдал астмой или экземой легких:
– Леша-Леша, ты же прекрасно знаешь, что они не победят, как не победят и сектанты. И ты знал это, отправляя своих людей в битву!
Босх потрясенно отшатнулся, ему одновременно хотелось бежать – и остаться здесь, выслушивая страшные откровения. И это трогательное обращение заставляло его, всесильного Босха, вновь почувствовать себя семилетним мальчиком Лешей Каточкиным, который так боялся чужих людей.
– Ну-ну, – шепнули из «сааба», – не все так плохо. Знаешь, нам нужны люди вроде тебя. Люди без принципов, которые в любом случае уцелеют и спасут самих себя. Поэтому тебе очень повезло, Леша, тебя выбрали для ответственной миссии. И нормальное ее выполнение позволит тебе остаться в живых после Исхода.
– Исхода? – спросил Босх ошеломленно. Позади в ярких дымных взрывах гибли последние его соратники.
– Да, Исхода. Потому что Исход переживут лишь немногие. Избранные. Большая часть их, – за окном что-то шевельнулось, может быть, невидимый собеседник указал в сторону красочной канонады, – не пережила бы.
Босх молчал. Позади небо окрасилось в дымно-оранжевый цвет, свойственный закатам накануне больших потрясений.
– Даже так, Леша... Так как ты – согласен выполнить условие? Это ведь даже не условие, так – условность... Тем более что подобную работу ты и делал последние десять лет!
Босх тряхнул головой, тяжело глянул на черное глянцевое стекло, похожее на нефтяную пленку над речной водой.
– Условие, гришь?! – спросил Босх злобно. – А ты кто такой, чтобы ставить мне условия?! Засел в тачке, как в танке! Выйди, покажи морду свою!
– Ты напрасно хорохоришься, – ответили ему усталым тоном опытного воспитателя капризному пятилетнему ребенку, – проблема ведь очень проста, и выбор твой невелик. Соглашаешься – живешь, нет – до встречи по ту сторону. Но если ты настаиваешь, я покажусь.
Блестящий, отражающий алое зарево борт машины рассекла длинная ровная трещина – открылась передняя дверь и стала распахиваться дальше с режущим уши ржавым скрипом. Босх попятился, неотрывно глядя в темное нутро открывающегося проема. На лбу бывшего главаря выступил пот, крупные капли текли по лицу, и казалось, что Каточкин плачет.
Он не понимал – не мог понять, почему так боится этих ночных пришельцев, но страх был – темный суеверный страх, родом прямиком из детства, когда верится, что в темной комнате тебя ждет монстр, а под лестницей бледное костистое создание только и ждет, чтобы ухватить тебя за ногу.
Потом из тьмы вышел человек. Он сделал еще шаг – и до половины оказался освещен фарами своей машины, так что стало видно, что одет он в поношенный плащ, тоскливого бежевого цвета, с ясно видимой заплатой. Плащ к тому же был заляпан сероватой подсохшей грязью, что образовывала на ткани уродливые, похожие на грибок разводы.
Голова так и осталась в непроглядной тьме, и, наверное, даже зоркие кошачьи глаза не смогли бы разглядеть черты его лица.
– Ну, – спросил обладатель плаща, – легче стало?
– Кто ты?
– Кое-кто зовет меня Плащевик, хотя и не все. Можешь звать так же.
– Из-за плаща?
В темноте усмехнулись:
– Может быть. Важно не это – вопрос скорее о жизни и смерти. Твоей, Леша, жизни и смерти. Это место скоро кардинально изменится – и не таким, как ты, его спасать. Да и не нужно это.
– Я согласен, – сказал Алексей Каточкин, – согласен!
Стоящий подле машины снова усмехнулся. А потом Босх услышал адрес и день, в который следовало этот адрес навестить. То, что место находится на территории медленно ветшающего завода, его совсем не удивило. Потустороннему – потустороннее – так ведь? Да он не удивился бы, назначь Плащевик встречу на городском кладбище или в жутком провале на территории дачного хозяйства.
В руки ему вручили толстый хрустящий лист качественной бумаги, после чего чрево «сааба» раскрылось и впустило в себя человека в плаще. Босх все стоял, сжимая листок в руках.
Тихо работающий двигатель иномарки вдруг взревел на повышенных тонах, фары вспыхнули во всю мощь, высветив улицу вплоть до пересечения с Большой Зеленовской. С визгом шин, в облаке стремительно испаряющейся влаги «сааб» пролетел мимо Алексея и рванул вниз по улице. Из хромированной выхлопной трубы стелился удушливый высокооктановый выхлоп, который наложился на запах пороха, доносящийся с площади.
Босх закашлялся, замахал руками и пребывал в ошеломленно-подавленном состоянии еще долго...
...Стрый поигрывал табельным ножичком. Вещица казалась ему угрожающей и потенциально опасной, как неразорвавшийся фугас, так что носить его с собой не хотелось, но... Плащевик не поймет – чем-то дороги ему эти ножи.
– А я вообще не пойму, о каком Плащевике вы треплетесь, – сказал Рамена с ленцой. После резни у Ангелайи он сильно себя зауважал. – Он что, слуга Ворона?
– Какого еще Ворона? – спросил Николай. – Почему Плащевик должен быть слугой какой-то птицы?
– Не просто птицы, а Птицы тьмы, – назидательно сказал Пономаренко. – Ворон – он всегда с нами. Да вон же он, смотрит на нас! – И уверенно ткнул пальцем в верхний правый угол комнаты, откуда на него пялились красные глаза Священной Птицы.
– Где? – нервно обернулся Кобольд и, вперившись в указанный угол, с облегчением заметил: – Да нет там ничего, пустой, даже паутины нет...
– Ну, там действительно ничего нет, – произнес Николай. – А ты не бредишь случаем, а, брат сектант?
– То, что вы не видите Ворона, – надменно сказал брат Рамена, – лишний раз доказывает, что вы не достойны его увидеть. Может быть, вы и Избранные, но явно Избранные младшего ранга, – помолчав, он добавил: – Вполне возможно, что вам не увидеть Гнездовья.
– Да иди ты со своим Гнездовьем! – начал на повышенных тонах Кобольд. – Психопат!
– Молчать!! – рявкнул Босх. – Кобольд, еще раз пасть свою откроешь – не посмотрю, что Избранный, заткну!!
Бывший драгдилер сверкнул глазами и заткнул пасть. Сам он попал сюда очень прозаическим образом, и никакого Плащевика в глаза не видел.
– А почему он про какого-то ворона речь ведет, а? – сказал он тихо. – Никто никакого ворона в глаза не видел. Я и Плащевика-то не видел. Может, и нет его.
–.Но «сааб»-то ты видел? – спросил Николай.
– Видел... – признал Кобольд, – черный, как уголь, и ездит, словно у него табун под капотом.
С ним, Кобольдом, не церемонились. Он даже не успел залечить боевые раны, полученные в прыжке с пятого этажа (одна рука оказалась сломана, плюс растяжение связок на левой ноге), как напасти продолжились. Два дня спустя, когда он шел с бидоном воды в одну из пустых квартир, которую использовал теперь как дом, его сбил все тот же «сааб», но не убил и даже не покалечил. Речь из нутра машины была краткой и жесткой и напоминала ультиматум.
– Ты, Кобольд, избран, а если не хочешь быть Избранным, то жизненный путь твой закончится здесь, на сыром асфальте.
С малых лет обладающий недюжинной волей к жизни и повышенным чувством самосохранения, Кобольд тут же согласился и получил адрес первой явки, куда и пришел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Что тогда?
– Просто не успели бы дойти до Арены. Сколько мы шли? Двадцать минут, тридцать, час?
– Это все туман! – мрачно сказал Дивер. – Он нас задурил. В нем был какой-то наркотик, все ведь чувствовали запах, да?
При упоминании тумана Сергеев резко обернулся, но увидел только уходящую вдаль Центральную улицу. Проспект был широк и почти не изгибался, так что можно было разглядеть горбик Старого моста над Мелочевкой. Загадка на загадке, ведь уходили они вверх по Школьной, с каждым шагом удаляясь от городского центра. Влад представил размеры круга, который они должны были сделать, и содрогнулся. Даже при хорошем пешем ходе на это ушло бы часа три-четыре. Город все-таки был не маленький.
– Что происходит! – почти вскрикнул Белоспицын. – Это же... не может быть!
Совсем рядом затарахтел двигатель, грянул гудок, и группа поспешно шарахнулась в сторону. С одной из боковых улиц вырулил кортеж из двух сверкающих темно-синей лакированной краской импортных автомобилей. Двигатели их работали во всю мочь, глушитель стрелял и испускал едкие сизые облака от некачественной солярки. За тонированными окнами смутно угадывались человеческие силуэты.
– Курьеры... – сказал Дивер, – вон как навострились!
– Собственно говоря, – произнес Сергеев, – нам дали понять, что выбора мы никакого и не имели. Мы хотели либо остаться, либо покинуть город. Так вот, мы остаемся и попробуем тут жить.
Дивер гневно шаркнул ногой. Белоспицын тоскливо уставился в нависающее небо. Степан хранил поистине буддисткое спокойствие.
– Это же кладбище! – сказал Севрюк глухо. – Как можно пробовать жить на кладбище?
– Спроси у меня... – произнес Степан Приходских. На этом грандиозное бегство из города четырех сообщников и завершилось.
На пути домой зашли в продуктовый магазин. Угрюмые небритые стражи с трофейным оружием, представившиеся наемной охраной магазина, обыскали горе-путешественников и временно конфисковали все огнестрельные единицы. На вопрос, завозят ли в город продовольствие, охрана ответила отрицательно, а один из небритых добавил в утешение:
– Ниче, до Исхода хватит.
С тем их и пропустили. Обозревая свою все так же уютно-обжитую комнату, Влад неохотно признался сам себе, что ни капельки не верил в благополучный исход побега.
8
– ...я сказал! И плевать я хотел на твоего Плащевика!!!
– Что ты сказал? – спросил Босх. Вкрадчиво так спросил.
Кобольд съежился и замолк, нервно вцепившись волосатыми лапками в подлокотники кресла. Восемь глаз уставились на него с холодным осуждением, к которому примешивалось подозрение и откровенная злость.
– Ты не прав, Кобольд, – мягко и интеллигентно сказал Босх.
– Да как он может быть прав, тварь дрожащая! – бросил Пиночет, что сидел как раз напротив Кобольда и поглядывал на того не обещающим ничего хорошего взглядом.
Босх коротко глянул на Васютко, и тот тут же примолк. Плащевик Плащевиком, но кто спасет его, Николая, ежели бывший бандит вдруг разбушуется?
Однако попал же тот в список спасенных. Ну чем он, спрашивается, это заслужил – жестокостью? А если бы Ангелайя остался в живых, тоже был бы здесь, за этим столом?
Комната, в которой велась красноречивая беседа, формой и пропорциями очень сильно напоминала обыкновенный гроб, если бы этот предмет увеличили раз в двадцать пять. Потолок был каменный, неровный и бугристый, в затейливых извилистых трещинах. Сквозь трещины просачивалась влага и капала на пол, так похожий на потолок, словно комната стояла на исполинском зеркале. Дальше воде впитываться было некуда, и она застаивалась вонючими лужицами. В прогнившем дереве суетливо извивались белесые червеобразные создания, изредка показывая на свет белую тупую морду. От воды в воздух неторопливо вздымались тягучие испарения.
Однако Плащевик, когда пригласил их сюда, сказал, что это убогое помещение – всего лишь прихожая, или Преддверие.
– Мне сказали, что это коридор, – сказал Босх, входя, – но я то знаю, что это Чистилище.
– А дальше – ад? – спросил Стрый с дальнего конца стола.
– Для кого ад, а для кого и рай, все зависит от того, какую сторону ты держишь.
Уродливый антикварный стол стоял точно в центре комнаты и мрачно поблескивал полированной поверхностью. На нем лежало пять серебристых, отточенных до бритвенной остроты изящных ножей, все остриями к центру стола. Каждый из ножей лежал подле своего владельца и диковато отсвечивал от тусклой лампочки.
– Плащевик – он все знает, – произнес с фанатичной уверенностью Николай. – Видели бы вы его!
– Да видел я! – громко сказал Босх. – Ну и что? Ханурик какой-то в плаще – лица не видать.
Плащевика Босх встретил сразу после бегства с места гибели своей армии. Вороной «сааб» неожиданно подрезал его, вынудив резко тормознуть. От антрацитово-черной машины веяло чем-то таким нездешним и угрожающим, что даже крутой норовом глава битой армии не высказал никакого недовольства. Напротив, он, внутренне содрогаясь, вышел из своего дырявого броневика и на подгибающихся ногах подошел к замершему автомобилю, щуря глаза и пытаясь разглядеть что-либо за глухими тонированными стеклами. Тщетно – в полной тьме черное авто казалось порождением самой ночи. Только что-то красное помигивало в салоне, да остро пахло продуктами сгорания бензина, доказывая, что черный автомобиль – не сон. Фары «сааба» тускло светились.
С тихим, но неприятным, как шелест крыльев летучей мыши, шорохом скользнуло вниз стекло передней правой двери. За ним таилась тьма, из которой выскользнули негромкие слова:
– Ну что же ты, Леша?
– А? – спросил Босх, совершенно растерявшись.
– Ты бежал, оставил всех верных тебе людей умирать. Сбежал, спасая свою драгоценную шкуру. А они ведь погибли, все до единого мертвы.
– Я... нет... – пролепетал испуганно Босх, – они... победят!
За стеклом свистяще вздохнули, словно невидимый собеседник страдал астмой или экземой легких:
– Леша-Леша, ты же прекрасно знаешь, что они не победят, как не победят и сектанты. И ты знал это, отправляя своих людей в битву!
Босх потрясенно отшатнулся, ему одновременно хотелось бежать – и остаться здесь, выслушивая страшные откровения. И это трогательное обращение заставляло его, всесильного Босха, вновь почувствовать себя семилетним мальчиком Лешей Каточкиным, который так боялся чужих людей.
– Ну-ну, – шепнули из «сааба», – не все так плохо. Знаешь, нам нужны люди вроде тебя. Люди без принципов, которые в любом случае уцелеют и спасут самих себя. Поэтому тебе очень повезло, Леша, тебя выбрали для ответственной миссии. И нормальное ее выполнение позволит тебе остаться в живых после Исхода.
– Исхода? – спросил Босх ошеломленно. Позади в ярких дымных взрывах гибли последние его соратники.
– Да, Исхода. Потому что Исход переживут лишь немногие. Избранные. Большая часть их, – за окном что-то шевельнулось, может быть, невидимый собеседник указал в сторону красочной канонады, – не пережила бы.
Босх молчал. Позади небо окрасилось в дымно-оранжевый цвет, свойственный закатам накануне больших потрясений.
– Даже так, Леша... Так как ты – согласен выполнить условие? Это ведь даже не условие, так – условность... Тем более что подобную работу ты и делал последние десять лет!
Босх тряхнул головой, тяжело глянул на черное глянцевое стекло, похожее на нефтяную пленку над речной водой.
– Условие, гришь?! – спросил Босх злобно. – А ты кто такой, чтобы ставить мне условия?! Засел в тачке, как в танке! Выйди, покажи морду свою!
– Ты напрасно хорохоришься, – ответили ему усталым тоном опытного воспитателя капризному пятилетнему ребенку, – проблема ведь очень проста, и выбор твой невелик. Соглашаешься – живешь, нет – до встречи по ту сторону. Но если ты настаиваешь, я покажусь.
Блестящий, отражающий алое зарево борт машины рассекла длинная ровная трещина – открылась передняя дверь и стала распахиваться дальше с режущим уши ржавым скрипом. Босх попятился, неотрывно глядя в темное нутро открывающегося проема. На лбу бывшего главаря выступил пот, крупные капли текли по лицу, и казалось, что Каточкин плачет.
Он не понимал – не мог понять, почему так боится этих ночных пришельцев, но страх был – темный суеверный страх, родом прямиком из детства, когда верится, что в темной комнате тебя ждет монстр, а под лестницей бледное костистое создание только и ждет, чтобы ухватить тебя за ногу.
Потом из тьмы вышел человек. Он сделал еще шаг – и до половины оказался освещен фарами своей машины, так что стало видно, что одет он в поношенный плащ, тоскливого бежевого цвета, с ясно видимой заплатой. Плащ к тому же был заляпан сероватой подсохшей грязью, что образовывала на ткани уродливые, похожие на грибок разводы.
Голова так и осталась в непроглядной тьме, и, наверное, даже зоркие кошачьи глаза не смогли бы разглядеть черты его лица.
– Ну, – спросил обладатель плаща, – легче стало?
– Кто ты?
– Кое-кто зовет меня Плащевик, хотя и не все. Можешь звать так же.
– Из-за плаща?
В темноте усмехнулись:
– Может быть. Важно не это – вопрос скорее о жизни и смерти. Твоей, Леша, жизни и смерти. Это место скоро кардинально изменится – и не таким, как ты, его спасать. Да и не нужно это.
– Я согласен, – сказал Алексей Каточкин, – согласен!
Стоящий подле машины снова усмехнулся. А потом Босх услышал адрес и день, в который следовало этот адрес навестить. То, что место находится на территории медленно ветшающего завода, его совсем не удивило. Потустороннему – потустороннее – так ведь? Да он не удивился бы, назначь Плащевик встречу на городском кладбище или в жутком провале на территории дачного хозяйства.
В руки ему вручили толстый хрустящий лист качественной бумаги, после чего чрево «сааба» раскрылось и впустило в себя человека в плаще. Босх все стоял, сжимая листок в руках.
Тихо работающий двигатель иномарки вдруг взревел на повышенных тонах, фары вспыхнули во всю мощь, высветив улицу вплоть до пересечения с Большой Зеленовской. С визгом шин, в облаке стремительно испаряющейся влаги «сааб» пролетел мимо Алексея и рванул вниз по улице. Из хромированной выхлопной трубы стелился удушливый высокооктановый выхлоп, который наложился на запах пороха, доносящийся с площади.
Босх закашлялся, замахал руками и пребывал в ошеломленно-подавленном состоянии еще долго...
...Стрый поигрывал табельным ножичком. Вещица казалась ему угрожающей и потенциально опасной, как неразорвавшийся фугас, так что носить его с собой не хотелось, но... Плащевик не поймет – чем-то дороги ему эти ножи.
– А я вообще не пойму, о каком Плащевике вы треплетесь, – сказал Рамена с ленцой. После резни у Ангелайи он сильно себя зауважал. – Он что, слуга Ворона?
– Какого еще Ворона? – спросил Николай. – Почему Плащевик должен быть слугой какой-то птицы?
– Не просто птицы, а Птицы тьмы, – назидательно сказал Пономаренко. – Ворон – он всегда с нами. Да вон же он, смотрит на нас! – И уверенно ткнул пальцем в верхний правый угол комнаты, откуда на него пялились красные глаза Священной Птицы.
– Где? – нервно обернулся Кобольд и, вперившись в указанный угол, с облегчением заметил: – Да нет там ничего, пустой, даже паутины нет...
– Ну, там действительно ничего нет, – произнес Николай. – А ты не бредишь случаем, а, брат сектант?
– То, что вы не видите Ворона, – надменно сказал брат Рамена, – лишний раз доказывает, что вы не достойны его увидеть. Может быть, вы и Избранные, но явно Избранные младшего ранга, – помолчав, он добавил: – Вполне возможно, что вам не увидеть Гнездовья.
– Да иди ты со своим Гнездовьем! – начал на повышенных тонах Кобольд. – Психопат!
– Молчать!! – рявкнул Босх. – Кобольд, еще раз пасть свою откроешь – не посмотрю, что Избранный, заткну!!
Бывший драгдилер сверкнул глазами и заткнул пасть. Сам он попал сюда очень прозаическим образом, и никакого Плащевика в глаза не видел.
– А почему он про какого-то ворона речь ведет, а? – сказал он тихо. – Никто никакого ворона в глаза не видел. Я и Плащевика-то не видел. Может, и нет его.
–.Но «сааб»-то ты видел? – спросил Николай.
– Видел... – признал Кобольд, – черный, как уголь, и ездит, словно у него табун под капотом.
С ним, Кобольдом, не церемонились. Он даже не успел залечить боевые раны, полученные в прыжке с пятого этажа (одна рука оказалась сломана, плюс растяжение связок на левой ноге), как напасти продолжились. Два дня спустя, когда он шел с бидоном воды в одну из пустых квартир, которую использовал теперь как дом, его сбил все тот же «сааб», но не убил и даже не покалечил. Речь из нутра машины была краткой и жесткой и напоминала ультиматум.
– Ты, Кобольд, избран, а если не хочешь быть Избранным, то жизненный путь твой закончится здесь, на сыром асфальте.
С малых лет обладающий недюжинной волей к жизни и повышенным чувством самосохранения, Кобольд тут же согласился и получил адрес первой явки, куда и пришел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63