Он пришел сюда на минутный перекур и спал, выронив сигарету из окровавленных рук. Очень многие тогда, услыхав тишину, не смогли ей противостоять. Но многие продолжали выполнять свои обязанности.
Воспользовавшись прекращением огня, впервые за последние дни из башни стали выносить сотни трупов умерших, чтобы предать их земле. Вместе с ними выносили и закапывали ампутированные в госпитале конечности, от которых еще вчера не было возможности избавиться, иначе как просто выбрасывать в окна. Поступила команда раздать воду и продукты из военных запасов беженцам, численность которых некоторые оценивали в тот день в 30 тысяч человек. Допускать их самих к складам было совершенно невозможно – в давке на лестницах и в узких коридорах вполне могла произойти массовая гибель обезумевших от отчаяния и тесноты людей. Пришлось отбирать добровольцев среди солдат и гражданских, которые помогали медсестрам выносить и распределять продукты.
Не меньшие тяготы за эти дни испытали на себе и солдаты противной стороны. Они тоже валились с ног и засыпали возле своих гаубиц. Соперничество двух фронтов и желание командования во что бы то ни стало подарить Берлин Сталину к Первомаю, стоили им нескольких десятков тысяч лишних смертей. Но все же их окрыляла победа. Они жили надеждой на возвращение и перемены в своей собственной стране, которых просто не могло не быть после такой Великой Победы.
У защитников же башни Зоо, Тиргартена, нескольких еще удерживаемых мостов и площадей не было в крови этого дающего силы транквилизатора. Одни из них держались на фанатизме, другие – на примере товарищей, третьи – на паническом страхе перед пленом. Многие ни на чем уже не держались и, бросив оружие, бежали в леса, прятались в подвалах или выходили на улицы с поднятыми руками.
Петер с трудом разыскал брата, уснувшего в своем кабинете на шестом этаже. Пауль редко бывал здесь и сейчас сидел, положив локти на стол и уронив на них голову. Вероятно, он приводил в порядок документацию вверенного ему подразделения и так и уснул с пером в руке.
Петер сразу отметил разительную перемену во внешнем облике брата. Он осторожно потрогал его за плечо с блестящим серебряным погоном на красной подложке, и тот поднял голову. На Пауле был новый мундир со всеми наградами. Лицо его на этот раз оказалось чисто выбритым, а из рукавов кителя выглядывали белые манжеты рубашки с серебряными запонками.
Пауль протер глаза руками и откинулся на спинку стула. Его талию охватывал парчовый пояс с золотым парящим орлом на овальной серебряной пряжке.
– Жаль, у меня нет шпаги, которую я мог бы им отдать, – сказал он не то шутя, не то всерьез.
– Послушай, Пауль, – Петер сел на второй стул, – ты слышал, что наши там, внизу, сегодня пойдут на прорыв?
– Да. Именно поэтому мы сложим оружие только ночью, чтобы русские раньше не вошли в Тиргартен с юга.
– Так пошли вместе с ними! Они будут пробиваться на северо-запад к Олимпийскому стадиону и далее до Хафеля на Шпандау. Говорят, мост через Хафель еще в наших руках, Там, в лесах, мы соединимся с генералом Венком и двинем на Эльбу к американцам. Это хороший шанс!
– Не думаю.
– Почему? Я слышал, что у них несколько заправленных «тигров» и «пантер» и много грузовиков. Это части танковой дивизии «Мюнхеберг» и еще какой-то моторизованной. Кажется, 18-й. С ними пойдут тысячи гражданских. Поговаривают, что русские сегодня отмечают свое Первое мая и к ночи будут не в форме.
Пауль усмехнулся.
– А вот на это не надейся.
Он встал, одернул китель и, надев фуражку, подошел к небольшому зеркалу, висевшему на стене.
– Я не могу тебе советовать, потому что сам не знаю, что будет лучше для тебя. Ты имперский судья, хоть и бывший. Я приготовил для тебя документы недавно умершего солдата, но допускаю, что те ребята, что нами займутся завтра, тебя быстро расколют. Да и на батарее все знают, что ты мой брат Петер Кристиан. Уверяю тебя, завтра мы спустимся вниз, и многие оставят здесь, в башне, свою честь и долг перед товарищем. Начнется борьба за собственную шкуру. Поэтому я не отговариваю тебя от решения прорываться.
– Так пойдем вместе. Тебе тоже не простят командование батареей, убившей тысячи русских. Ты же знаешь, что они расстреливают на месте простых снайперов, хотя умение метко стрелять никогда не считалось военным преступлением.
Пауль покачал головой.
– Мы пообещали сдаться. Если часть гарнизона воспользуется перемирием, чтобы удрать, это будет расценено как нарушение предварительной договоренности. А уж мое отсутствие заметят в первую очередь. Тогда и русские не будут обязаны выполнять свои обещания. Я не могу подводить других, Петер. У меня в отличие от тебя просто нет выбора. Мне проще.
Он улыбнулся и достал из стола бутылку.
– Давай-ка лучше выпей да отправляйся спать. Тебе нужно отдохнуть до вечера.
Через несколько часов они прощались, стоя у моста через Ландверканал. Уже полностью стемнело. Накрапывал мелкий дождь. Мимо них на ту сторону проходили все те, кто решил принять участие в прорыве. Частично это были остатки гарнизонов, державших оборону зоопарка, но в большинстве своем гражданские. Тихо урча, проезжали с выключенными фарами автомашины. Солдаты пытались преградить путь женщинам, особенно тем, у кого были дети. Но многие, несмотря на это, прорывались через мост, говоря, что лучше умрут этой ночью от пуль, чем попадут в руки русских.
– Когда ты в последний раз видел отца? – спросил неожиданно Пауль.
– В начале февраля.
– А я почти год назад. Правда, недавно случайно встретился с одной из его… а впрочем, неважно. – Пауль отбросил докуренную сигарету. – Возьми мой пистолет. Мне он уже ни к чему – стреляться я не собираюсь.
– Не надо.
– Как хочешь. Не забудь, что ты Ганс Пользек, бывший солдат 20-й авиаполевой дивизии, после расформирования которой третьего августа сорок четвертого ты был переведен в 19-ю народно-гренадерскую.
За спиной Петера висел небольшой рюкзак с медикаментами, бинтами, флягами со спиртом и водой и небольшим количеством продуктов. На нем была новая куртка из синевато-сизой вэвээсовской ткани, единственным знаком различия на которой являлась зеленая манжетная лента одного из парашютных полков Геринга.
– Ну, мне пора возвращаться, – сказал Пауль. – Я рад, что эти несколько дней мы были вместе.
Они обнялись, и майор Кристиан быстро пошел в сторону чернеющей на фоне озаряемых сигнальными ракетами низких облаков громады башни.
* * *
В одиннадцать часов вечера над башней Зообункера затрепетал белый флаг. Простыню привязали к какой-то жерди, жердь – к стволу пушки, после чего ствол привели в вертикальное положение и осветили прожектором. В этот момент все триста пятьдесят человек гарнизона стояли внизу. Раненые, медперсонал и беженцы (те, кто решил остаться) находились внутри. Ожидание длилось недолго.
Скоро послышался шум моторов и треск ломаемых деревьев. Из темноты показались танки. Они надвигались на башню с трех сторон, толкая впереди себя тяжелые катки тралов. Образовав полукруг радиусом метров в семьдесят, танки остановились. В свете их фар оседали клубы пыли, так и не прибитой мелким дождиком.
Еще через минуту появились машины с солдатами и несколько американских джипов. Наконец, когда сдающийся гарнизон был взят под прицел сотни автоматчиков, а другие две или три сотни уже пробирались вверх по этажам башни, подъехало начальство.
Из машины вышел плотного вида генерал, за которым устремилось десятка полтора офицеров. К генералу подошел командир гарнизона Зообункера оберст Галлер, отдал честь и протянул какой-то листок. Он сообщил, что солдаты и офицеры разоружены и все личное оружие сложено на первом этаже. Орудия и зенитные пулеметы наверху не повреждены, башня не заминирована. Он также сообщил, что внутри много тысяч мирных жителей и около тысячи раненых, и попросил отнестись к ним гуманно.
Генерал удовлетворенно кивнул, сразу же отдал листок офицеру из свиты и медленно пошел вдоль строя, рассматривая тех, кто за последние две недели доставил ему и другим столько хлопот. Он не увидел в этих людях ничего необычного. Те же лица, что и везде. В одних глазах надежда и облегчение от наступившей развязки, в других – ничего, кроме смертельной усталости и безразличия. Многие были навеселе, а некоторые откровенно пьяны.
И здесь генерал увидел такую же смесь униформы всех родов войск, что и в других местах. Всевозможные куртки и блузы мешковатых образцов сорок четвертого года, сшитые из грязно-бурых тканей, обрезанные шинели и камуфляж. Все это соседствовало с приталенными восьмипуговичными кителями и даже с парадными ваффенроками довоенной поры. Здесь были солдаты люфтваффе и сухопутных войск вермахта, танкисты, самоходчики, десятка два эсэсовцев и даже несколько фольксштурмистов с черными повязками на рукавах, пожелавших по каким-то причинам сдаться вместе с военными.
Вдруг он увидел офицера в белой рубашке с галстуком и красными петлицами на сизо-синеватом кителе. Парчовый пояс и медали смотрелись явно вызывающе.
– Это что за фазан напыщенный? – обратился генерал к одному из своих. – Ну-ка, спроси, кто таков.
К офицеру подошел переводчик и по-немецки попросил его назвать себя.
– Майор Кристиан, командир батареи 127-мм пушек зенитной башни «G» Зообункера.
Пауль рукой, облаченной в серую замшевую перчатку, коротко взял под козырек.
Генерал, видимо, ожидавший чего-то другого, выслушав перевод, удивился Он стал разглядывать майора с явным любопытством. Этот щеголь командовал ненавистной батареей? По всему Берлину и окрестностям лежат обломки английских, американских и советских самолетов, сбитых этой чертовой башней. Генерал ожидал и даже желал бы увидеть здесь фанатичного эсэсовца со стальным взглядом. В крайнем случае хвата-полковника в замасленной куртке с рыцарским крестом на шее.
– Давно он командует этими пушками? – глядя на майора, задал генерал свой вопрос переводчику.
– Последние пять месяцев, товарищ генерал, – был ответ.
– И что, всегда вот так, при полном параде?
– Выпендривается, товарищ генерал. Решил пофорсить напоследок, – сказал кто-то из штабных.
– А ты застегни лучше воротник, Ерохин, да ремень подтяни, – осадил встрявшего генерал, – а то, я смотрю, с тебя скоро штаны свалятся. Победитель, мать твою!
Русские офицеры засмеялись и стали незаметно подтягивать ремни и расправлять складки на гимнастерках. Большинство из них, как и немцы, носили в своих фляжках однюдь не воду или компот, и было хорошо заметно, что в последнее время их содержимое обновлялось особенно часто.
– Может быть, у него день рождения, товарищ генерал? – не унимался Ерохин. – Так мы его поздравим.
Он демонстративно потянулся к своей фляге.
– Нет, Ерохин, – глядя в глаза немцу, с расстановкой сказал генерал, – у него не день рождения, Просто он хочет показать всем нам и тебе в том числе, что, несмотря ни на что, гордится своим мундиром и наградами.
В это время километрах в двух от них, на северо-западе, началась интенсивная стрельба. Все повернулись в ту сторону. В воздух полетели красные ракеты, извещающие соседей, что противник начал атаку с целью прорыва окружения. Генерал махнул рукой танкистам, и те, дав задний ход и освободившись от тралов, устремились в сторону Тиргартена.
– Все-таки провели нас, – сказал кто-то, – специально тянули до темноты.
– Принимай пополнение, – обратился генерал к офицеру с малиновым околышем на фуражке. – Особо проверь этого майора.
Он собрался было повернуться и уйти, но помедлил, еще раз посмотрел на разряженного немца, неожиданно поднял свою мясистую руку к козырьку, быстро опустил ее и пошел в сторону машин, Офицеры, некоторые из которых тоже козырнули немцу, поспешили следом. Стоявший в сторонке майор с малиновым околышем скривил рот в усмешке, не спеша достал из портсигара папиросу, закурил, подождал, пока командир корпуса уедет, после чего сделал знак автоматчикам приступить к обыску.
Ночь пленные снова провели в башне. Под утро после визуального осмотра и проверки документов из нее стали выпускать беженцев. К тому времени стрельба на западной окраине Тиргартена прекратилась, частично переместившись дальше на запад.
К полудню начались радиопереговоры о капитуляции столичного гарнизона, услышанные и радиостанцией Зообункера. К часу дня на Потсдамский мост с белым флагом вышла группа офицеров из штаба генерала Вейдлинга. Еще через несколько часов Берлин прекратил сопротивление.
Ближе к вечеру плененный гарнизон башни вывели наружу, построили в колонну по три и повели в сторону парка. Когда они перебрались по полуразрушенному мосту через Ландверканал, их остановили. Подошли несколько офицеров с малиновыми околышами, и один на довольно чистом немецком сказал:
– Мы ищем Гиммлера. У нас есть точные сведения, что по крайней мере последние сутки он находился в районе зоопарка и этой ночью пытался прорваться из окружения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82