Он имел в виду то самое место, где я упражнялся накануне. Когда я ответил, что знаю, он предложил мне пройти ее ведущим группы из пяти наших лучших альпинистов. Оказывается, он наблюдал за мной в бинокль с расположенного ниже нашего лагеря плато, где был небольшой горный пансионат и куда мы спускались в дни отдыха помыться в бане и посмотреть кино.
И я прошел ее. И по моим крючьям прошли остальные. А когда мы висели в самой середине, устроив привал, и ждали, когда уляжется дрожь в руках, я один из всех достал бутерброды, ел их и рассказывал старые анекдоты. Правда, никто не смеялся.
Потом я несколько месяцев работал помощником инструктора в нашем лагере, а когда приехал в Брауншвейг, то разминулся с тобой. Ты как раз закончил училище.
А потом Польша. Мы шли через перевал Дукла на Лемберг, и это уже была война. Помогая артиллеристам, мы тащили их лошадей и осликов с пушками, помогая саперам, наводили переправы. Мы прошли триста километров, и там, в Карпатах, я впервые услышал свист пуль и увидел иссеченные каменными осколками лица товарищей.
Ну а потом были Франция, Бельгия, Голландия. Мы форсировали Маас и впервые схлестнулись с французами под Рокруа Но самые кровавые бои нас ждали в Югославии…
В начале сорок первого я получил письмо от Мари Лютер. Она узнала номер нашей полевой почты у моих родителей и написала. Писала она в основном о тебе. Тогда я узнал, что ты служишь в Норвегии у Дитля и получил крест за Нарвик. Значит, ты был в 3-й дивизии, и в Польше мы находились недалеко друг от друга..
Вальтер замолчал и стал наполнять стаканчики. Они выпили, и Мартин коротко рассказал свою историю, также остановившись на рубеже, после которого начиналась роковая для всех них Восточная кампания.
Снова пришла очередь Вальтера. Он закурил, взъерошил свою кудрявую шевелюру и начал:
– Летом сорок второго нас, как ты знаешь, бросили на Кавказ. Ближе к середине августа 49-й горный корпус, составленный из 1-й и 4-й дивизий, начал первые бои за перевалы Генерал Конрад вел нас на Главный Кавказский хребет. Нашей дивизией тогда командовал генерал-лейтенант Хуберт Ланц. Мы носили неофициальное название «Эдельвейс» и двинулись в направлении на Эльбрус.
Это было здорово! Русские защищались отчаянно. Им помогала авиация, и их летчики творили чудеса. Я никогда раньше не видел, чтобы неуклюжие бипланы садились на такие маленькие пятачки на вершинах скал. Когда они взлетали, то сначала ныряли в пропасть, чтобы в падении набрать скорость, и только потом взмывали вверх, едва не касаясь колесами гребней гор.
Нам приходилось идти на всевозможные хитрости. То пускать впереди себя отару овец, которая вела нас кратчайшей и безопасной дорогой. То мы по нескольку раз переходили по пояс в ледяной воде одну и ту же горную реку, чтобы сбить противника с толку. Конечно, мы разбились на батальоны и роты, ведь, как ты знаешь, в горах невозможно идти плотной колонной, как на равнине. Батальон – это предел, который может вести очень опытный командир, сохраняя управление. Наша дивизия разбрелась по горам на десятки километров. Мы не могли знать всех замыслов и задач не только Конрада или Ланца, но даже нашего 98-го полка. Мы знали только задачу своего отряда на три-пять дней вперед.
Меня включили в группу гауптмана Ганса Гроота. Уж не знаю, за какие заслуги я оказался среди сотни лучших альпинистов 1-й и 4-й дивизий. Почти все они до войны были профессиональными спортсменами, а некоторые, включая самого Гроота, уже полазили по Кавказу и Приэльбрусью в конце 30-х. В знак особой нашей значимости мы воткнули за отвороты наших кепи по орлиному перу и, взаимодействуя с отрядом егерей фон Хиршфельда (ты должен его помнить), пошли ущельем реки Уллу-Кам к перевалу Хо-тю-Тау, а затем на Клухорский перевал, расположенный километрах в сорока западнее Эльбруса. Сбросив русских с Хо-тю-Тау, мы переименовали его в перевал генерала Конрада. Эти названия врезались в мою память на всю оставшуюся жизнь, хотя завтра здесь, в Арденнах, они запросто могут быть выбиты из моей башки американской пулей.
Русские завалили все горные тропы, – продолжал Вальтер, когда они выпили еще по одному бакелитовому стаканчику, наполненному холодным французским коньяком, – но нас опять выручили овцы, проведя к господствующей над Клухорской седловиной вершине. Пятнадцатого августа в ночном бою мы сбили врага с гребня и взяли перевал, а через день были уже на южных склонах Эльбруса.
Здесь нам удалось захватить живописный горный пансионат, названный «Приютом одиннадцати». Как мы это сделали – целая история. Догадавшись, что в пансионате находится небольшой русский гарнизон, мы осторожно подкрадывались к нему с двух сторон, стараясь ничем себя не обнаружить В это время с третьей стороны, посчитав, что в здании уже свои, к нему совершенно спокойно подошел наш командир. Мы видели его, подавали знаки, но безуспешно. Он вошел внутрь и… минут через двадцать вышел и позвал нас. Оказывается, попав в плен и сосчитав русских, а их было ровно тринадцать, Гроот объяснил им, что пансионат окружен целой дивизией вермахта, и предложил сдаться. Они посовещались и приняли предложение. Но это не все! В домике метеостанции, расположенном поблизости, мы обнаружили еще двоих: супружескую чету метеорологов. И, бывают же в жизни чудеса, наш командир Гроот узнал в мужчине своего спасителя! В тридцать девятом тот снял почти замерзшего немецкого альпиниста Гроота с ледника поблизости от этих мест.
Наш гауптман на следующий день отпустил их всех, снабдив провизией. Скажу тебе честно, нам это чертовски понравилось. Мы устроили в «Приюте одиннадцати» базовый лагерь. Здесь могли с достаточным комфортом разместиться 120-140 человек. Здесь оказались генератор и большой запас горючего. Двухэтажное строение было сооружено в несколько футуристическом стиле, напоминая небольшой форт. Говорят, его спроектировали совместно русский и австрийский архитекторы. Пансионат располагался на высоте что-то около 4200 метров и использовался для адаптации альпинистов, готовящихся к восхождению на Эльбрус, и для их отдыха после спуска. В нескольких километрах, почти прямо на север, возвышались обе эти величественные вершины. Западная – высочайшая точка Европы, восточная – ниже ее на 21 метр.
В наших Альпах, Мартин, есть горы, один взгляд на которые вызывает трепет. Их острые пики покрыты льдом, а склоны зачастую совершенно отвесны. Внешне Эльбрус не таков. Обе вершины пологи и округлы. Кто-то из тамошних поэтов даже сравнил их с женскими грудями. В них нет хищности, но, поверь, они величественны! Другого слова просто не подберешь. Они лучезарны в лучах солнца и излучают магическое сияние в свете луны. Даже безлунной ночью, если перевал не накрыт облаками и туманом, их отчетливо видно, и ты ясно чувствуешь, что два этих близнеца царствуют здесь миллиарды лет и нет им равных.
Когда я смотрел на эти вершины, я ощущал себя язычником, древним друидом, которому не нужен рукотворный храм, чтобы говорить с богами. Вот он храм и вот он алтарь! А мы? Кто мы, пришедшие сюда со своими пушками и минометами? Мы, убивающие друг друга за нефть и жизненное пространство? Может быть, мы жрецы, приготовившиеся здесь к свершению обряда? Может быть, мы жертвы, сами идущие на заклание? И знаешь, к какому выводу я пришел? Мы – никто! Для этих гор мы не существуем. Нас просто нет. Есть облака, есть ветер, есть вечные снега и ледники. А нас нет. И нет у этих гор хозяев, хотя мы бьемся за эти перевалы, а овладевая ими, даем им свои названия…
Гроот сказал, что двадцатого числа мы идем на восхождение на западную вершину. Это задание особой важности, и на нас лежит большая ответственность за его выполнение. Он отобрал группу из двадцати человек, которая должна будет установить на вершине флаги – военный флаг рейха и знамя 1-й горной дивизии. Разумеется, я в эту группу не попал.
Вместо этого на следующий день я с небольшим отрядом отправился на восток на один из соседних гребней для создания там наблюдательного пункта. Предшествующая нашему выступлению ночь выдалась бурной. Выпало много снега. Мы отогрелись и хорошо выспались, заточили зубья своих кошек и штычки ледорубов и выступили с рассветом, немного удрученные тем, что снова лишились только что обретенного комфорта. Шли попеременно, то по продутым ветром голым скалам, то по скоплению глубокого снега.
Уже во второй половине дня, когда все достаточно устали, нам предстояло преодолеть заснеженный склон. Метров двести, не более. По всем правилам я, как командир отряда, должен был организовать связку, но понадеялся на то, что мы проскочим поодиночке. Установив тридцатиметровую дистанцию и пустив первым своего заместителя, я должен был замыкать цепь.
Вначале все шло хорошо. Один за другим егеря достигали чистых скал и садились там отдохнуть в ожидании остальных. Пришла моя очередь, и я ступил на уже протоптанную тропу. Когда оставалось меньше трети пути, я вдруг почувствовал, что тропа «пошла». Снег стронулся узкой полосой и медленно потек вниз. Я пытался пробиться ледорубом до скалы, но безуспешно. Весь отряд видел, как я, постепенно набирая скорость, скольжу вниз. Они что-то кричали, но сделать ничего не могли. Разве что броситься следом и тем самым обрушить еще более широкую полосу снега. В таких случаях это категорически запрещается. Я, подняв руки над головой, скрестил их, подавая знак оставаться на месте. Им предстояло выполнять задание без меня, а мне – уповать на удачу.
Конечно, я знал, что несколько человек, несмотря ни на что, будут посланы на помощь. Но я также знал, что если меня затянет под снег, даже батальон спасателей не успеет найти и вытащить меня живым.
Отбросив бесполезный ледоруб, я попытался освободиться и от рюкзака. Подвижный зыбучий снег затягивал меня все глубже. Скорость увеличивалась. Мне с трудом удалось расстегнуть один ремень и нижний узкий ремешок, притягивавший рюкзак к пояснице. Я столкнул рюкзак со второго плеча и, почувствовав, что погружаюсь с головой, успел только прижать ладони к лицу, чтобы снег не забил рот. Сколько времени и с какой скоростью я падал вниз, не знаю. Иногда становилось легче, и я мог вдохнуть воздуха, иногда, по наваливающейся на меня тяжести и темноте, я понимал, что проваливаюсь в объятия белой смерти.
Потом движение замедлилось и скоро совсем остановилось. Я полностью потерял ориентацию и не знал, где верх, а где низ. Пошевелиться было невозможно. Единственное, что я смог сделать, это раздвинуть ладонями снег возле рта и получить возможность дышать этим мизерным объемом воздуха. Я приготовился к смерти и уже видел кадры своей короткой жизни, прокручивающиеся в угасающем сознании.
И тут я почувствовал, что что-то дергает меня за ногу. Неужели подоспел кто-то из наших или это предсмертная галлюцинация? Но это оказалось ни тем ни другим. Когда я барахтался, расстегнутая лямка рюкзака зацепилась за мою ногу, при этом рюкзак, словно поплавок, оказался на поверхности, а я – под снегом головой вниз. Фактически рюкзак спас мне жизнь.
Меня вытащили. Я кашлял и таращил глаза. Снег уже проник в бронхи, и я хрипел, пытаясь выдохнуть из себя воду. Несколько человек волоком оттащили меня в сторону на твердый наст и стали отряхивать. Я увидел незнакомые лица. Это были не наши, не люди из отряда Гроота. Через минуту я понял, что это были русские.
Одного я узнал. Азиат с широким лицом и приплюснутым носом. Я обратил на него внимание вчера в «Приюте одиннадцати» и догадался, что остальные тоже оттуда. Только их было не тринадцать, а восемь. Один из них держал в руках пистолет. Взглянув на свою расстегнутую кобуру, я понял – это мой «парабеллум».
Солдаты поставили меня на ноги, окончательно отряхнули от снега и ощупали со всех сторон. Я лишился ножа, документов и некоторых мелких вещей. Попутно они убедились, что я не травмирован и могу самостоятельно двигаться. Последнее обстоятельство, как мне показалось, было для них наиболее радостным, словно они переживали за меня, как за своего лучшего товарища.
Тот, что держал в руках мой пистолет, показал рукой наверх и что-то сказал. Вероятно, он был старшим и приказал поскорее убираться отсюда, пока за мной не пришли спасатели. Мы двинулись в путь.
Не буду рассказывать все перипетии этого путешествия. Я скоро понял, что русские не знали толком, куда идти. Они часто останавливались и спорили, показывая руками в противоположные стороны. Я чувствовал, что моему внезапному появлению они очень рады, и позже понял почему. Представь себе, что к своим приходит группа безоружных солдат, оставивших рубеж без боя и ранений. Они милостиво отпущены противником как раз за то, что не оказали сопротивления. Добавь к этому то, что многие перевалы и населенные пункты в этих горах защищали полки НКВД. Это что-то вроде наших эсэсовцев. Именно они ставили позади своих войск пулеметы и расстреливали тех, кто отступал без приказа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82