Как бы там ни было, но этот человек быстро навел порядок среди своих подчиненных. Выгнав половину вон, набрав новых и превратив свободное времяпрепровождение охраны в настоящую службу, он сделал попутно жизнь узников еще более тяжелой. Охранники лишились возможности брать взятки и пьянствовать, а родственники заключенных – оказывать несчастным хоть какую-то помощь.
Братья быстро адаптировались к произошедшим изменениям и скоро втянулись в новый распорядок дня. Теперь всё свободное от непосредственной работы по охране лагеря время заполнили тренировки, изучение оружия и тактики, а также чтение политической литературы, рекомендованной новым шефом. Братья Ротманн, особенно Зигфрид, как более активный и восприимчивый ко всему новому, были замечены оберфюрером. Узнав, что их отец пал во Фландрии под Ипром, Эйке, тоже принимавший участие в этом сражении, проникся еще большей симпатией к молодым штурмовикам и вскоре рекомендовал обоих в СС. Когда же он чуть позже на базе уже целой сети инспектируемых им образцово-показательных лагерей начал создавать моторизованные подразделения своего полка «Тотенкопф», братья вступили в его мюнхенский батальон в звании роттенфюреров. Так никогда не мечтавшие о военной карьере Отто и Зигфрид стали солдатами «черного ордена».
В Дахау, Заксенхаузене, Бухенвальде и Лихтенбурге, персонал охраны каждого из которых достигал двух штандартов, т.е. 5-6 тысяч человек, все те, кто вошли в состав батальонов лагерных СС, одну неделю месяца охраняли заключенных, а три – занимались строевой подготовкой. После аншлюса Австрии к славной плеяде лагерей «Мертвой головы» Эйкc добавил и Маутхаузен.
К тридцать восьмому году полк Эйкc, который уже был в чине группенфюрера, вырос до размеров дивизии, хотя организационно таковой стал еще не скоро. Его батальоны, превратившись в полки, по-прежнему базировались в разных городах возле пяти самых крупных концентрационных лагерей Германии и Австрии, число отделений и филиалов которых стремительно увеличивалось. Мюнхенский батальон стал пехотным полком «Обербауэр» и продолжал дислоцироваться в Дахау. Его личный состав также треть времени занимался охраной лагеря, а остальные – прохождением службы непосредственно в полку. К тому времени Отто и Зигфрид, пройдя обучение в школе офицеров СС в Брауншвейге, стали унтерштурмфюрерами, причем Зигфрид сразу получил роту, а Отто – первый взвод в его роте, став одновременно заместителем брата.
Потом была Польша, куда Верхнебаварский полк братьев Ротманн, один из трех полков «Мертвой головы», вошел по следам германской армии. Принимать участие в боях им не пришлось. Вместо этого в составе айнзатцгрупп, руководимых эсдэшниками, полк участвовал в спецоперациях такого рода, что даже впоследствии, пройдя поля настоящих сражений и загрубев сердцем до полной окаменелости, о них не хотелось вспоминать. Если в лагере они охраняли явных врагов Рейха, то здесь дело приходилось иметь хоть и с ненавистными каждому честному немцу поляками (как считали братья), но всё же с простыми жителями, чем-то не понравившимися новым властям. Правда, судьба была благодушна к Ротманнам и не ткнула их сразу мордой во всю ту кровь и грязь, что развели там первые зондеркоманды. Чаще они занимались хозяйственными вопросами своих подразделений, ремонтом довольно скудного оснащения их моторизованного больше на бумаге, чем на деле, полка.
Однажды Отто, проезжая на мотоцикле небольшую деревню, наткнулся за последним домом на груду окровавленных тел, возле которой копошились несколько солдат. По тряпью и разбросанным вокруг вещам было видно, что это трупы гражданских, среди которых были и женщины. К заглушившему мотор унтерштурмфюреру быстро подошел офицер, ограничивая ему обзор. По пути он вытирал пальцы рук чем-то вроде носового платка. Однако, разглядев на петлицах приезжего серебристые черепа, вышитые алюминиевой нитью, он расслабился, отбросилв сторону тряпку, достал сигарету и, напустив на себя слегка дурковатый вид, спросил улыбаясь:
– Куда катим?
– За что их?
– Поляки, – небрежно, продолжая улыбаться, отвечал офицер со звездами и нашивками гауптштурмфюрера в левой петлице и пустой правой, какие носили в СД. Он выжидающе смотрел на Ротманна, и тому ничего не оставалось, как завести мотор и продолжить свой путь. Обернувшись, он увидел, что эсдэшник продолжает, осклабившись, смотреть ему вслед и даже помахал рукой.
А через несколько дней в одном из варшавских ресторанчиков Отто Ротманн пил пиво в компании своих унтер-офицеров. За столиками вокруг шумел гул голосов. Накануне, десятого октября, поляки капитулировали, и вермахт праздновал свою первую крупную военную победу. Занятые разговором, эсэсовцы не заметили, как к ним с бутылкой в руке подошел подвыпивший фельдфебель.
– Ребята, вы что, танкисты? – добродушно спросил он, покачиваясь. Его сбили с толку черные куртки и черепа в петлицах.
– Это не танкисты, Хольм, – пытаясь увести его, сказал подошедший товарищ, – пойдем, нам пора.
Фельдфебель, обратив наконец внимание на нарукавные нашивки сидящих, вдруг вяло махнул рукой и, собираясь уходить, разочарованно произнес:
– А… надсмотрщики.
В следующую секунду к нему подлетел один из шарфюреров Ротманна, развернул фельдфебеля к себе лицом – «Что ты сказал?» – и, не дожидаясь ответа, ударил его наотмашь. Унтер полетел между столиками вслед за своей громыхающей по каменному полу бутылкой, по пути свалив кого-то со стула. В разных местах мгновенно вскочило полтора десятка человек, и через несколько секунд Верхнебаварский полк дивизии «Тотенкопф» в лице пятерых своих представителей вступил в бой с солдатами дружественной армии. На пол посыпалась посуда, полетели сброшенные поясные ремни с тяжелыми люгерами в кобурах и тела поверженных противников с обеих сторон. Отто Ротманн отчетливо слышал радостный крик: «Наши бьют эсэсовцев!»
Драку остановил оказавшийся неподалеку патруль военной полиции. У Отто выписали данные из его солдатской книжки и, заставив расписаться в какой-то бумаге, отпустили, велев явиться с докладом о случившемся по начальству. Остальных его товарищей и нескольких нижних чинов из армейских арестовали.
– С чего началась драка? – спросил Эйке, возглавлявший в те дни в Польше службы СС и полицию в оперативной зоне 8-й и 10-й немецких армий.
Отто Ротманн, стоявший навытяжку перед его столом, рассказал в нескольких словах, как было дело, умолчав, однако, о слове «надсмотрщики», произнесенном фельдфебелем.
Мясистое лицо группенфюрера стало задумчивым. Он написал что-то на листке бумаги, сложил его вчетверо и, протянув подчиненному, сказал:
– Идите и заберите своих людей по этому адресу. Шарфюрера Рейнеке в штрафную команду. Впредь прошу держать себя в руках.
Когда Ротманн был уже в дверях, Эйке окликнул его и сказал:
– Я сделаю из вас солдат, дайте срок.
Инцидент, а таких было немало в то время, последствий не имел. Десятки жалоб на СС армейских генералов (в основном по поводу их обращения с мирным населением) остались без ответа. Просто они, эти генералы, видимо, еще не до конца разобрались в сущности нового режима и новых методов работы на оккупированной территории. И чтобы впредь все эти чистюли с красными петлицами, расшитыми узором «альт ля риш», не совались не в свое дело, сразу после польской кампании эсэсовцев вывели из-под юрисдикции гражданских и военных судов. Они создали для себя свои органы дознания, суд и тюрьмы.
Здесь в Польше Отто Ротманн впервые вживую увидел фюрера. Увидел во всем блеске его славы. Во время торжественного въезда Гитлера в Варшаву их часть стояла в оцеплении, контролируя прилегающие переулки и задворки, в то время как напыщенные блондины из Лейбштандарта выстроились вдоль пустынных тротуаров по обе стороны главной дороги. Ротманны, сидя на лошадях, выглядывали из переулка на приближающийся кортеж, стараясь не пропустить ни одной мелочи.
В кинохронике, газетах и журналах им и раньше часто приходилось видеть Гитлера. И тогда он был величественен на фоне орущей толпы, ощетинившейся тысячами вытянутых в неистовом приветствии рук. На мостовых у его ног лежали груды цветов, а из множества распахнутых окон свисали люди вперемешку с красными флагами с черной свастикой в белых кругах. Иногда под его вскинутой рукой проходили тяжелые ряды штурмовиков, собранных со всей Германии. Иногда это были стройные шпалеры молодых воспитанников трудовых лагерей с лопатами на плечах. Бывало, медицинские сестры в чистеньких платьях в полоску, с накрахмаленными белыми воротничками и в таких же шапочках старательно печатали мелкий шаг. Незадолго до начала войны в Берлине прошел последний марш знаменитого легиона «Кондор», который братья видели в одном из кинотеатров перед началом фильма. И конечно, «асфальтовые солдаты» Зеппа Дитриха в белых ремнях на черных мундирах. Эти умели ходить. Своим гусиным шагом, не тем подпрыгивающим, которым шлепает иная вымуштрованная вермахтовская часть с балетмейстером во главе, а степенным, с каменным выражением на лицах, с едва поднимающимися до белых ремней правыми ладонями в белых перчатках. Они доставляли фюреру истинное наслаждение.
Видели они и въезд Гитлера в ликующую Вену весной прошлого года. Опять цветы, лес поднятых рук, разлетающиеся, как осенние листья, листовки. Тогда на улицах Вены ликовал возрожденный рейх германской нации, готовящийся принять в свое лоно и другие, отрезанные хирургами Версаля немецкие территории.
Но в Варшаве было другое. Позднее Отто видел уже в кинохронике этот въезд, который более всего для нее и был задуман. Фюрер снова ехал во главе колонны, точнее, в одном из первых тяжелых «Мерседесов» с откинутым верхом. Не считая оцепления, улицы на этот раз были пусты. На маршруте его следования не было даже ни деревца и ни кустика. Окна в плотно стоящих домах закрыты. Из чердачных окошек торчат стволы тяжелых пулеметов. Только урчание моторов и приглушенные обрывки команд из гулких пустынных переулков. И он. Стоя, подняв голову, скользит победным взглядом по верхним этажам вражеского города, иногда резко вскидывая руку в приветствии своих преторианцев. Всё это придавало церемонии то суровое величие, которому не нужны ни музыка, ни цветы, ни ликование толпы. К ногам фюрера безмолвно и обреченно пала вражеская столица. Первая из множества других, чья очередь была впереди.
Потом «Мертвая голова», подразделения которой, собственно, именно в Польше и приобрели официальный дивизионный статус, была выведена в Германию, и братья некоторое время пожили дома. Это был уже не тот их дом на северо-западной мюнхенской окраине. Два года назад их мать переехала хоть и по-прежнему в скромную, но всё же более просторную двухкомнатную квартиру в Кельне на другом конце страны. Сыновья перевезли ее поближе к родственникам.
Из ее окон в доме на Цеппелинштрассе, обращенных в сторону Рейна, была видна громада собора Святого Петра и Марии, возвышающегося над морем городских крыш. Отто и Зигфриду нечасто приходилось гостить здесь, и они подолгу в такие дни курили у раскрытого окна на пятом этаже, глядя на туманное в вечерней дымке или сияющее в солнечном свете утра пепельно-серое каменное чудо, созданное человеком во славу бога. Особенно величественны были западные башни, когда их освещало закатное солнце. Черные, взметнувшиеся к облакам камни, казалось, не подчинялись законам тяготения. Еще больше это преодоление земных сил ощущалось внутри, где пространство нефов было наполнено воздухом и светом. Здесь тонкие пучки колонн уходили ввысь и, разветвляясь, превращались в нервюры невесомого крестового свода, а над арками боковых нефов горели яркими красками огромные стрельчатые витражи. Невозможно было понять, как эти сотни тысяч тонн тяжелого камня парили над землей вот уже на протяжении четырех веков.
При всем этом никаких религиозных чувств, совершенно не поощряемых и даже открыто презираемых в дивизии Теодора Эйке, в братьях давно не осталось. Да их не было и раньше. Послевоенные голод и нищета их детства, чувство униженности их родины, привитое учителями в школьные годы, мало способствовали смирению юных душ и воспитанию в них всепрощающей веры. Они просто были горды за свой народ, подаривший миру великую культуру. Они верили в великое предназначение национал-социализма, который прольет свет этой культуры на другие, достойные этого света народы и, сметя всех врагов, вернет их родине былое величие. И черные контуры двух каменных шатров западного портала как бы утверждали эту веру.
Потом они уехали в дивизию. Зигфрид был откомандирован в Берлин, а Отто, приняв временно его роту, оставался в тренировочном лагере под Мюнхеном. На Рождество они опять ненадолго собрались у окна с видом на собор, и эти их последние дни, проведенные вместе, Отто часто вспоминал впоследствии, стоя с сигаретой в руке у другого окна, – ночного окна во Фленсбурге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Братья быстро адаптировались к произошедшим изменениям и скоро втянулись в новый распорядок дня. Теперь всё свободное от непосредственной работы по охране лагеря время заполнили тренировки, изучение оружия и тактики, а также чтение политической литературы, рекомендованной новым шефом. Братья Ротманн, особенно Зигфрид, как более активный и восприимчивый ко всему новому, были замечены оберфюрером. Узнав, что их отец пал во Фландрии под Ипром, Эйке, тоже принимавший участие в этом сражении, проникся еще большей симпатией к молодым штурмовикам и вскоре рекомендовал обоих в СС. Когда же он чуть позже на базе уже целой сети инспектируемых им образцово-показательных лагерей начал создавать моторизованные подразделения своего полка «Тотенкопф», братья вступили в его мюнхенский батальон в звании роттенфюреров. Так никогда не мечтавшие о военной карьере Отто и Зигфрид стали солдатами «черного ордена».
В Дахау, Заксенхаузене, Бухенвальде и Лихтенбурге, персонал охраны каждого из которых достигал двух штандартов, т.е. 5-6 тысяч человек, все те, кто вошли в состав батальонов лагерных СС, одну неделю месяца охраняли заключенных, а три – занимались строевой подготовкой. После аншлюса Австрии к славной плеяде лагерей «Мертвой головы» Эйкc добавил и Маутхаузен.
К тридцать восьмому году полк Эйкc, который уже был в чине группенфюрера, вырос до размеров дивизии, хотя организационно таковой стал еще не скоро. Его батальоны, превратившись в полки, по-прежнему базировались в разных городах возле пяти самых крупных концентрационных лагерей Германии и Австрии, число отделений и филиалов которых стремительно увеличивалось. Мюнхенский батальон стал пехотным полком «Обербауэр» и продолжал дислоцироваться в Дахау. Его личный состав также треть времени занимался охраной лагеря, а остальные – прохождением службы непосредственно в полку. К тому времени Отто и Зигфрид, пройдя обучение в школе офицеров СС в Брауншвейге, стали унтерштурмфюрерами, причем Зигфрид сразу получил роту, а Отто – первый взвод в его роте, став одновременно заместителем брата.
Потом была Польша, куда Верхнебаварский полк братьев Ротманн, один из трех полков «Мертвой головы», вошел по следам германской армии. Принимать участие в боях им не пришлось. Вместо этого в составе айнзатцгрупп, руководимых эсдэшниками, полк участвовал в спецоперациях такого рода, что даже впоследствии, пройдя поля настоящих сражений и загрубев сердцем до полной окаменелости, о них не хотелось вспоминать. Если в лагере они охраняли явных врагов Рейха, то здесь дело приходилось иметь хоть и с ненавистными каждому честному немцу поляками (как считали братья), но всё же с простыми жителями, чем-то не понравившимися новым властям. Правда, судьба была благодушна к Ротманнам и не ткнула их сразу мордой во всю ту кровь и грязь, что развели там первые зондеркоманды. Чаще они занимались хозяйственными вопросами своих подразделений, ремонтом довольно скудного оснащения их моторизованного больше на бумаге, чем на деле, полка.
Однажды Отто, проезжая на мотоцикле небольшую деревню, наткнулся за последним домом на груду окровавленных тел, возле которой копошились несколько солдат. По тряпью и разбросанным вокруг вещам было видно, что это трупы гражданских, среди которых были и женщины. К заглушившему мотор унтерштурмфюреру быстро подошел офицер, ограничивая ему обзор. По пути он вытирал пальцы рук чем-то вроде носового платка. Однако, разглядев на петлицах приезжего серебристые черепа, вышитые алюминиевой нитью, он расслабился, отбросилв сторону тряпку, достал сигарету и, напустив на себя слегка дурковатый вид, спросил улыбаясь:
– Куда катим?
– За что их?
– Поляки, – небрежно, продолжая улыбаться, отвечал офицер со звездами и нашивками гауптштурмфюрера в левой петлице и пустой правой, какие носили в СД. Он выжидающе смотрел на Ротманна, и тому ничего не оставалось, как завести мотор и продолжить свой путь. Обернувшись, он увидел, что эсдэшник продолжает, осклабившись, смотреть ему вслед и даже помахал рукой.
А через несколько дней в одном из варшавских ресторанчиков Отто Ротманн пил пиво в компании своих унтер-офицеров. За столиками вокруг шумел гул голосов. Накануне, десятого октября, поляки капитулировали, и вермахт праздновал свою первую крупную военную победу. Занятые разговором, эсэсовцы не заметили, как к ним с бутылкой в руке подошел подвыпивший фельдфебель.
– Ребята, вы что, танкисты? – добродушно спросил он, покачиваясь. Его сбили с толку черные куртки и черепа в петлицах.
– Это не танкисты, Хольм, – пытаясь увести его, сказал подошедший товарищ, – пойдем, нам пора.
Фельдфебель, обратив наконец внимание на нарукавные нашивки сидящих, вдруг вяло махнул рукой и, собираясь уходить, разочарованно произнес:
– А… надсмотрщики.
В следующую секунду к нему подлетел один из шарфюреров Ротманна, развернул фельдфебеля к себе лицом – «Что ты сказал?» – и, не дожидаясь ответа, ударил его наотмашь. Унтер полетел между столиками вслед за своей громыхающей по каменному полу бутылкой, по пути свалив кого-то со стула. В разных местах мгновенно вскочило полтора десятка человек, и через несколько секунд Верхнебаварский полк дивизии «Тотенкопф» в лице пятерых своих представителей вступил в бой с солдатами дружественной армии. На пол посыпалась посуда, полетели сброшенные поясные ремни с тяжелыми люгерами в кобурах и тела поверженных противников с обеих сторон. Отто Ротманн отчетливо слышал радостный крик: «Наши бьют эсэсовцев!»
Драку остановил оказавшийся неподалеку патруль военной полиции. У Отто выписали данные из его солдатской книжки и, заставив расписаться в какой-то бумаге, отпустили, велев явиться с докладом о случившемся по начальству. Остальных его товарищей и нескольких нижних чинов из армейских арестовали.
– С чего началась драка? – спросил Эйке, возглавлявший в те дни в Польше службы СС и полицию в оперативной зоне 8-й и 10-й немецких армий.
Отто Ротманн, стоявший навытяжку перед его столом, рассказал в нескольких словах, как было дело, умолчав, однако, о слове «надсмотрщики», произнесенном фельдфебелем.
Мясистое лицо группенфюрера стало задумчивым. Он написал что-то на листке бумаги, сложил его вчетверо и, протянув подчиненному, сказал:
– Идите и заберите своих людей по этому адресу. Шарфюрера Рейнеке в штрафную команду. Впредь прошу держать себя в руках.
Когда Ротманн был уже в дверях, Эйке окликнул его и сказал:
– Я сделаю из вас солдат, дайте срок.
Инцидент, а таких было немало в то время, последствий не имел. Десятки жалоб на СС армейских генералов (в основном по поводу их обращения с мирным населением) остались без ответа. Просто они, эти генералы, видимо, еще не до конца разобрались в сущности нового режима и новых методов работы на оккупированной территории. И чтобы впредь все эти чистюли с красными петлицами, расшитыми узором «альт ля риш», не совались не в свое дело, сразу после польской кампании эсэсовцев вывели из-под юрисдикции гражданских и военных судов. Они создали для себя свои органы дознания, суд и тюрьмы.
Здесь в Польше Отто Ротманн впервые вживую увидел фюрера. Увидел во всем блеске его славы. Во время торжественного въезда Гитлера в Варшаву их часть стояла в оцеплении, контролируя прилегающие переулки и задворки, в то время как напыщенные блондины из Лейбштандарта выстроились вдоль пустынных тротуаров по обе стороны главной дороги. Ротманны, сидя на лошадях, выглядывали из переулка на приближающийся кортеж, стараясь не пропустить ни одной мелочи.
В кинохронике, газетах и журналах им и раньше часто приходилось видеть Гитлера. И тогда он был величественен на фоне орущей толпы, ощетинившейся тысячами вытянутых в неистовом приветствии рук. На мостовых у его ног лежали груды цветов, а из множества распахнутых окон свисали люди вперемешку с красными флагами с черной свастикой в белых кругах. Иногда под его вскинутой рукой проходили тяжелые ряды штурмовиков, собранных со всей Германии. Иногда это были стройные шпалеры молодых воспитанников трудовых лагерей с лопатами на плечах. Бывало, медицинские сестры в чистеньких платьях в полоску, с накрахмаленными белыми воротничками и в таких же шапочках старательно печатали мелкий шаг. Незадолго до начала войны в Берлине прошел последний марш знаменитого легиона «Кондор», который братья видели в одном из кинотеатров перед началом фильма. И конечно, «асфальтовые солдаты» Зеппа Дитриха в белых ремнях на черных мундирах. Эти умели ходить. Своим гусиным шагом, не тем подпрыгивающим, которым шлепает иная вымуштрованная вермахтовская часть с балетмейстером во главе, а степенным, с каменным выражением на лицах, с едва поднимающимися до белых ремней правыми ладонями в белых перчатках. Они доставляли фюреру истинное наслаждение.
Видели они и въезд Гитлера в ликующую Вену весной прошлого года. Опять цветы, лес поднятых рук, разлетающиеся, как осенние листья, листовки. Тогда на улицах Вены ликовал возрожденный рейх германской нации, готовящийся принять в свое лоно и другие, отрезанные хирургами Версаля немецкие территории.
Но в Варшаве было другое. Позднее Отто видел уже в кинохронике этот въезд, который более всего для нее и был задуман. Фюрер снова ехал во главе колонны, точнее, в одном из первых тяжелых «Мерседесов» с откинутым верхом. Не считая оцепления, улицы на этот раз были пусты. На маршруте его следования не было даже ни деревца и ни кустика. Окна в плотно стоящих домах закрыты. Из чердачных окошек торчат стволы тяжелых пулеметов. Только урчание моторов и приглушенные обрывки команд из гулких пустынных переулков. И он. Стоя, подняв голову, скользит победным взглядом по верхним этажам вражеского города, иногда резко вскидывая руку в приветствии своих преторианцев. Всё это придавало церемонии то суровое величие, которому не нужны ни музыка, ни цветы, ни ликование толпы. К ногам фюрера безмолвно и обреченно пала вражеская столица. Первая из множества других, чья очередь была впереди.
Потом «Мертвая голова», подразделения которой, собственно, именно в Польше и приобрели официальный дивизионный статус, была выведена в Германию, и братья некоторое время пожили дома. Это был уже не тот их дом на северо-западной мюнхенской окраине. Два года назад их мать переехала хоть и по-прежнему в скромную, но всё же более просторную двухкомнатную квартиру в Кельне на другом конце страны. Сыновья перевезли ее поближе к родственникам.
Из ее окон в доме на Цеппелинштрассе, обращенных в сторону Рейна, была видна громада собора Святого Петра и Марии, возвышающегося над морем городских крыш. Отто и Зигфриду нечасто приходилось гостить здесь, и они подолгу в такие дни курили у раскрытого окна на пятом этаже, глядя на туманное в вечерней дымке или сияющее в солнечном свете утра пепельно-серое каменное чудо, созданное человеком во славу бога. Особенно величественны были западные башни, когда их освещало закатное солнце. Черные, взметнувшиеся к облакам камни, казалось, не подчинялись законам тяготения. Еще больше это преодоление земных сил ощущалось внутри, где пространство нефов было наполнено воздухом и светом. Здесь тонкие пучки колонн уходили ввысь и, разветвляясь, превращались в нервюры невесомого крестового свода, а над арками боковых нефов горели яркими красками огромные стрельчатые витражи. Невозможно было понять, как эти сотни тысяч тонн тяжелого камня парили над землей вот уже на протяжении четырех веков.
При всем этом никаких религиозных чувств, совершенно не поощряемых и даже открыто презираемых в дивизии Теодора Эйке, в братьях давно не осталось. Да их не было и раньше. Послевоенные голод и нищета их детства, чувство униженности их родины, привитое учителями в школьные годы, мало способствовали смирению юных душ и воспитанию в них всепрощающей веры. Они просто были горды за свой народ, подаривший миру великую культуру. Они верили в великое предназначение национал-социализма, который прольет свет этой культуры на другие, достойные этого света народы и, сметя всех врагов, вернет их родине былое величие. И черные контуры двух каменных шатров западного портала как бы утверждали эту веру.
Потом они уехали в дивизию. Зигфрид был откомандирован в Берлин, а Отто, приняв временно его роту, оставался в тренировочном лагере под Мюнхеном. На Рождество они опять ненадолго собрались у окна с видом на собор, и эти их последние дни, проведенные вместе, Отто часто вспоминал впоследствии, стоя с сигаретой в руке у другого окна, – ночного окна во Фленсбурге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73