– А в Киль заезжал?
– Заезжал.
– Ну и?..
– Ну и ничего теперь уже совсем не понимаю. Чертовщина какая-то.
Ротманн выпрямился:
– Что за чертовщина? Ты нашел своего приятеля?
– Да. Мы выпили с ним по кружке пива недалеко от его дома. Понимаешь, Отто, или он врет, или… Короче говоря, он не помнит никакой башни. Помнишь, я рассказывал? Мы там еще шнапс пили из горлышка. – Юлинг оживился. – Оказывается, в это время он уже второй год был в армии и в ноябре сорокового их часть находилась в Восточной Пруссии.
Ротманн задумался.
– Да, это уже действительно непонятно. Но зачем ему врать?
– Самое странное в том, что его документы полностью подтверждают его слова. Он показал мне свою солдатскую книжку. Всё сходится. – Юлинг опять стал задумчивым. – И никаких упоминаний о приеме в СС. И фамилию свою он никогда в жизни не менял!
– Слушай, а не мог ты тогда просто напиться до чертиков, – Ротманн снова полез под стол и, кряхтя, бубнил оттуда, – поговорил с кем-то на башне, опять выпил. А потом у тебя сложилось впечатление… не сразу, с годами, что ты там видел этого Формана?
– Да я уже и сам об этом думал. Только я ведь тогда вообще почти не пил. – Он помолчали, вдруг что-то вспомнив, заговорил более оживленно: – Ну хорошо. Я ладно, напился и всё выдумал. Но он ведь мне и в этот раз подтвердил, что его отца арестовали. Откуда тогда я об этом знаю? Причем арестовали именно за разговоры о том убитом по ошибке музыканте и именно в тридцать четвертом году.
– Всё-таки в тридцать четвертом? – спросил Ротманн.
– Да в том-то и дело, – Юлинг встал. – Только он утверждает, что никогда мне об этом не рассказывал. А про музыканта вообще никому не говорил.
Ротманн бросил свои бумаги, вылез из-под стола и, подперев подбородок рукой, задумался.
– Что ж, остается объяснить всё это какой-то ошибкой в результате беспорядка в лагерной документации при Лиммере, – сказал он.
– Да нет, Отто, таких ошибок не бывает. Ты же сам говорил, что совпало четыре фактора: имя, фамилия, профессия и место жительства. И всё это относилось к человеку, реально проживавшему тогда на свободе. Ты уж объясняй тогда тоже, как и я, тем, что тебе это привиделось. И выходит, мы оба с тобой потихоньку трогаемся умом. – Юлинг, побродив по комнате, снова сел.
– Ну тебя еще можно понять. Ты был контужен так, что до сих пор сидишь на таблетках. А я-то при чем? Я вообще никогда головой не ударялся, – полушутя-полусерьезно продолжал Юлинг, – и, главное, наше помешательство, – он перешел на шепот, – почему-то связано с одним и тем же человеком. Точнее, с сыном и его отцом.
– Ну и какие будут предложения? – в голосе Ротманна не было ни одной шутливой нотки.
– Да я тут уже созвонился, пока тебя не было, с одним из знакомых. Попросил всё разузнать об обоих Форманах и написать. Да не очень-то уже на всё это рассчитываю.
Придя вечером домой, Ротманн обнаружил на журнальном столике записку: «Господин Ротманн, умер мой отец, и я прошу у вас разрешения не приходить в следующий раз. Если можно, я зайду еще сегодня вечером. Э.К.».
Это писала его домработница, приходящая раз в два дня в дневные часы, когда он, как правило, был на работе. Звали ее Элеонора Каше.
Как-то в августе, месяца два тому назад, они с Юлингом сидели в небольшом местном ресторанчике. Они только что сошлись, были уже на «ты» и как два холостяка проводили иногда по вечерам час-другой вместе.
– Что это за парня приводили к тебе сегодня? – спросил Ротманн, имея в виду худощавого рыжего веснушчатого паренька со страдальческим лицом и забинтованной рукой, которого Хольстер волок чуть ли не за шиворот.
– Каше. Рабочий из «Нордзееваффенфабрик». Сунул руку под штамп, чтобы не идти в армию.
– Что, специально?
– Почти уверен.
– А если несчастный случай?
– Он за два дня до этого получил повестку, а вчера аккуратненько оттяпал себе средний и указательный пальцы правой руки. Начальник цеха сразу сообщил нам. По-моему, тут всё ясно.
– Ну, начальника можно понять – неохота получить по шапке за несоблюдение правил безопасности.
Они пили пиво, наслаждаясь вечерней прохладой, пришедшей с моря. Ротманн смотрел на Юлинга и думал, что в руках этого молодого человека, совсем еще юноши, судьба другого молодого человека, которого он может отправить под суд, а значит, на верную смерть. А может и спасти.
– У него есть родители ?
– Мать. Работает уборщицей где-то на верфи. Отец погиб в сорок первом.
– А что он сам говорит?
– Ну что он может говорить? Рука соскользнула по масляной поверхности стола и попала под пуансон.
– Он штамповщик?
– Да. Вырубал заготовки для касок. Это цех стальных шлемов. Я отправил его в наш лазарет.
На следующий день Ротманн впервые пригласил Юлинга к себе домой. Они пили вино, обсуждая высадку англо-американцев в Южной Франции, восстание поляков в Варшаве и другие новости войны. Потом Юлинг рассказывал о своей домработнице Эдде – молодой дочке соседского рыбака. При этом Ротманн вдруг вспомнил двух женщин, стоявших сегодня с утра недалеко от дверей их управления. Одной было лет сорок – сорок пять. Несмотря на жаркий день, она была в черном платке и пальто. Другая – совсем пожилая, невысокого роста. По-видимому, это были мать с дочерью. Старушка держала женщину в черном платке под локоть, ухватившись за нее обеими руками. Они обе молчали, вглядываясь в лица всех входящих и выходящих из дверей гестапо.
– Кстати, о домработницах, – сказал Ротманн, обводя взглядом свою маленькую квартиру. – Пора бы и мне подыскать кого-нибудь в этом роде. Никогда раньше не думал обзаводиться прислугой, но с этой работой не успеваешь нормально питаться, не говоря уж о наведении должного порядка в жилище. Только мне не нужна молодая, которая будет думать, как бы побыстрее размазать грязь и удрать. Я хочу, чтобы в мое отсутствие здесь прибиралась обстоятельная женщина, понимающая, что такое уют и чистота.
– Так в чем же дело ? Дай заявку в отдел трудоустройства. В городе полно вдов или тех, кто ими скоро станет.
– Мне нужна такая, которой я мог бы доверять, как собственной матери.
– Ну это уж ты хватил! Где же такую найдешь?
– А ты мне помоги.
– Это каким же образом?
Ротманн рассказал о двух женщинах, стоявших в то утро у стен их конторы. Как он и предполагал, это были мать и, вероятно, бабушка рыжего членовредителя. Весь этот день они простояли там в надежде что-то разузнать о судьбе их арестованного сына и внука.
Ротманн склонился к Юлингу и тоном заговорщика, с шутливыми нотками в голосе сказал:
– Если спасти матери ее единственного сына, представляешь, как она будет обязана спасителю? Надеюсь, ты не отослал еще дело этого Каше в Имперский военный суд?
– Я как раз собирался сделать это с утра.
– Ну и отлично. А ты вместо этого отправь его в архив с окончательным выводом «несчастный случай». – Ротманн говорил размеренным, даже несколько поучительным тоном, пуская дым в потолок. – Ты ведь не уверен на все сто процентов, что он сделал это умышленно? Какой прок в том, что этого дурака расстреляют? Пусть он еще послужит общему делу, когда подлечит руку. Сейчас ведь каждый человек на счету.
– А начальник цеха? Этот зловредный старикашка станет мутить воду.
– В таком случае я сам заеду к нему и скажу, что если он допустит еще хоть один случай травматизма с доверенными ему рабочими рейха, то сам будет иметь дело с гестапо.
«А этот Ротманн оригинал, – подумал озадаченный Юлинг, – подавай ему преданную до гроба экономку». Он махнул рукой – дело-то пустячное.
– Ладно. Придется завтра кое-что переписать. В конце концов, ты прав – дело темное, свидетелей не было, подозреваемый не сознался, несмотря на усиленные методы дознания, – он подмигнул. – Черт с ним! Завтра же сплавим его в » больницу.
– Вот и отлично. Не забудь только, что о моей скромной роли в этом счастливом исходе должна узнать фрау Каше. Иначе мы с тобой станем обычными альтруистами, а это в наше время опасно
– А если она окажется плохой домохозяйкой? – смеясь спросил Юлинг.
– Тогда в следующий раз ее сынку уже точно не отвертеться.
На другой день вечером, когда Ротманн, приехав домой, вылезал из машины, он увидел у своего подъезда ту самую женщину. Она была в какой-то старомодной шляпке и держала в руках букет цветов. «Боже, только бы обошлось без слез», – подумал Ротманн и сказал, проходя мимо:
– Фрау Каше? Идите за мной.
Он быстро поднялся на свой этаж, слыша, как она торопливо семенит следом, отпер дверь и, посторонившись, предложил ей войти.
– Цветы, я полагаю, предназначаются мне? – сказал он, беря из рук растерявшейся дамы букет и приглашая ее пройти в комнату.
– Господин Ротманн…
– Садитесь в кресло. Как вас зовут?
– Элеонора Каше.
Ротманн с букетом прошел на кухню, достал из шкафа высокую вазу из простого стекла и, налив воды, втолкал в нее цветы. Вернувшись, поставил вазу на столик.
– Я знаю, вы хотите меня поблагодарить. Считайте, что вы это уже сделали.
Женщина попыталась что-то сказать, но он жестом остановил ее.
– Я не чиновник, которого надо благодарить за оказанную услугу. Я только убедил своего товарища по службе в том, что людям иногда нужно доверять. – Бросив на диван ремень, Ротманн уселся напротив женщины. – Я простой, грубый солдат, который живет один в вечно неприбранной квартире. Где вы работаете?
– Я убираю служебные помещения…
– Сколько вам платят и где вы живете? – Она назвала очень скромную сумму и адрес.
– Я не богач и готов платить вам столько же, если вы станете помогать мне содержать это жилище в надлежащей чистоте, покупать продукты и кое-что готовить.
– Я с радостью…
– Значит, договорились. Завтра же увольняйтесь. Если будут проблемы, вот мой служебный телефон. Потом сходите в отдел по трудоустройству и узнайте, что там нужно для оформления нашего с вами договора. Больше вы нигде не подрабатываете?
– Нет. У меня старые родители и очень больной отец. За ними нужен уход. Я могла бы найти более подходящую работу в Киле, но из-за них… Но нам хватает, – спохватилась она, – ведь с нами живет сын…
Она замолчала и с тревогой посмотрела на Ротманна.
– Успокойтесь. Пусть ваш сын лечит руку и помалкивает. Потом вернется обратно. Работы сейчас всем хватит. Будет мазать каски краской с песком или займется чем-нибудь еще. Я, к сожалению, не могу платить вам больше, но вы вольны подрабатывать. Сюда нужно приходить раз в два дня, скажем, по четным числам. В остальное время занимайтесь чем угодно, разумеется, за исключением мытья туалетов. Список продуктов мы обговорим позже. Надо также покупать некоторые газеты.
– Я могла бы каждый день…
– Это излишне, тем более что я часто здесь не ночую. Впрочем, если что, вы ведь не откажетесь прийти внеурочно…
– Конечно, конечно…
– Ну, фрау Элеонора, а теперь идите и успокойте ваших родителей. – Ротманн встал и достал из кармана ключ. – Вот вам ключ. Завтра я познакомлю вас с моим соседом по этажу. Милейший…
Не договорив, Ротманн сел на диван. Женщина, уронив голову на грудь и закрыв лицо руками, рыдала. «Без слез не обошлось», – думал штурмбаннфюрер, глядя на нее и решив дать ей выплакаться. В конце концов, она всё равно расплакалась бы на улице. Уж лучше здесь.
– Простите меня. Он сделал это ради нас…
Она даже не сразу поняла, что проговорилась. Только через несколько секунд, открыв лицо, она в испуге посмотрела на молчащего Ротманна. В ее глаза снова вернулся страх.
– Вы что, уже виделись с ним? – спросил он жестко.
– Нет, – прошептала она чуть слышно.
– Тогда откуда вам известно, что он сделал это ради вас? – Ротманн нажал на слове «сделал».
Понимая, что отпираться поздно, она продолжала сознаваться:
– Накануне он сказал, что придумает что-нибудь.
– Тогда зарубите себе на носу следующее – ваш сын должен считать, что ему просто поверили. Вы меня понимаете? Не простили, не смилостивились, а поверили. Пусть вобьет себе в голову, что это был несчастный случай. Иначе вы оба подведете меня и окончательно погубите его.
Она послушно кивала, вытирая слезы.
– Всё. Теперь идите и приходите, когда совсем успокоитесь. И никаких больше цветов.
Ротманн выпроводил Элеонору Каше и захлопнул за ней дверь. В окно он видел, как она быстрым шагом шла вдоль стены соседнего дома. Он долго смотрел ей вслед, и впервые за последнее время у него было приподнятое настроение. Потом он отправился к соседу – отставному военному моряку, – и они весь вечер играли в шахматы и пили крепкий чай.
Ротманн пришел домой уже затемно. Не раздеваясь, прошел в комнату и плюхнулся на диван, устало откинувшись на потертую кожаную спинку. Немного посидев, он снял фуражку, бросил ее тут же, не вставая, расстегнул ремень и принялся за пуговицы плаща. В это время в дверь позвонили. Чертыхнувшись, он скинул плащ и подошел к двери.
– Кто там?
– Почта. Это квартира господина Ротманна?
Ротманн открыл дверь и увидел маленького пожилого человека в темно-синей форме почтальона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73