Она не нуждалась в словах. Вместе с ее поцелуем на него нахлынула тьма. Погасли даже звезды. Тьма, словно чье-то дыхание, стирала и уносила прочь все его мысли. И все мироздание обратилось в непроглядный мрак.
* * *
Но в этот момент Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.
– О повелитель правоверных, – сказал он, – если ты придешь ко мне вечером, я поведаю тебе о принесенной Эхнатоном жертве.
Халиф поступил так, как было предложено: уехал во дворец, а на закате вернулся в мечеть и поднялся на минарет.
И Гарун аль-Вакиль сказал...
* * *
Случилось так, что однажды царь Эйэ отправился на охоту. Фараон, переживший царствования двоих своих внучатых племянников, был уже немолод, однако во всей стране мало кто мог натянуть столь тугой лук, как у него, и не было равных ему в воинских умениях. В тот день он мчался на своей колеснице подобно буре и чувствовал себя вновь молодым, как будто и не было за плечами прожитых лет. Охваченный азартом, он пожелал править лошадьми самостоятельно и приказал вознице сойти на землю. Увлекшись, Эйэ намного опередил свиту, но если и останавливался, то лишь затем, чтобы достать новую стрелу и в очередной раз натянуть тетиву. Охота выдалась удачной. Множество зверей сразил он своими стрелами. Правда, встреча с огромным черногривым львом едва не превратила фараона из охотника в добычу, но верный лук выручил его и на сей раз.
Видя, что упавший зверь не подает признаков жизни, фараон сошел с колесницы, чтобы рассмотреть убитого хищника, и в этот момент кони испуганно заржали. Царь оглянулся. Все вокруг казалось спокойным, но на всякий случай он все же медленно обнажил меч.
Постояв с клинком наготове, но так и не обнаружив ничего подозрительного, Эйэ наклонился, вытащил стрелы из туши мертвого льва и задумчиво воззрился на того, кто еще недавно был грозой пустыни.
Кони, однако, вскинулись и заржали снова, а на песок за спиной фараона упала чья-то тень.
Развернувшись и выставив перед собой меч, он увидел закутанного в темные одеяния человека, а когда встретился с ним взглядом, ощутил столь великий, неизъяснимый страх, что клинок выпал из онемевших пальцев.
– Кто ты? – прошептал Эйэ.
Ответа не последовало.
– Кто ты? – снова спросил он, пристально вглядываясь в незнакомца.
Нет! Не может быть! Даже платок, окутывавший голову невесть откуда взявшегося в пустыне человека, не мог скрыть столь необычную форму черепа. Эйэ понял – хотя едва мог поверить в истинность своей догадки, – кого он видит перед собой.
– Ты вернулся, о фараон! – хрипло выдохнул старый полководец и, нетвердо шагнув вперед, пал на колени.
– Не приближайся ко мне, – прозвучал голос, чуть более громкий, чем шепот, в котором слышались музыкальные нотки, как будто ветер играл на серебряной флейте.
Эйэ, однако, узнал его безошибочно и, не вставая, подался вперед.
– Не приближайся ко мне!
– Почему? – Эйэ взглянул не племянника с недоумением.
– Потому, что я с трудом удерживаю себя в руках, – промолвил Эхнатон, содрогаясь и сжимая кулаки словно в стремлении подавить некий порыв, охвативший его при виде дяди. – Стой на месте и отвечай! Что ты сделал с моими сыновьями? Говори! Я заставлю тебя сказать правду!
Эйэ поднял брови.
– С твоими сыновьями? Но я... ничего я с ними не делал.
– Тогда почему они умерли?
Эйэ нахмурился и медленно поднялся на ноги.
– Ко всем бедам, свалившимся на нас, – начал объяснять он, – добавилась еще и лихорадка, поразившая Сменхкара спустя всего несколько месяцев после твоего отъезда. Мы делали для его спасения что могли, но все наши усилия оказались напрасны. Смерть царя в столь молодом возрасте стала для нас совершенной неожиданностью. Для него еще даже не успели подготовить гробницу, и моя сестра уступила свою, сооруженную в Фивах. Там и был совершен обряд погребения со всеми подобающими царю почестями. Со всеми почестями – клянусь!
Эхнатон отрывисто кивнул.
– А Тутанхатон?
– Тутанх... – Эйэ вдруг смутился и словно проглотил окончание имени. – Он... он восседал на троне в течение десяти лет, мужая, взрослея и набираясь мудрости. Он был красив, любим и чтим народом, но и его унесла лихорадка. Лихорадка, великий царь, не более того. Здесь нет никакой тайны: все мы смертны, в том числе и фараоны. Даже величайшие из владык.
Эхнатон едва заметно усмехнулся.
– И тем не менее, о мой дядя, я скажу тебе, что если сын мой Тутанхатон и в самом деле умер, то удивительно, как в час его кончины земля не покрылась тенями, не пересох Нил, не всколыхнулось море и не перевернулась сама земля. Ибо – если он действительно мертв – ты даже представить себе не можешь, что пришло к концу вместе с ним.
Эхнатон помолчал и покачал головой.
– Так, значит, он умер от лихорадки? Других причин не было?
Эйэ беспомощно пожал плечами.
– Уверяю тебя, мы проводили его в другой мир как подобает, со всеми должными почестями.
Неожиданно Эхнатон напрягся.
– Где?
– В долине. Возле Фив.
– Возле Фив?! – В устах Эхнатона название древней столицы прозвучало как плевок. – А почему не за утесами близ Обители Солнца, рядом с вырубленной в камне гробницей Киа, его матери?
И вновь Эйэ смутился и потупил очи.
– Можешь не отвечать! – вне себя от гнева вскричал Эхнатон. – Я собственными глазами видел, что сады занесены песками, на месте цветов растут сорняки, а в развалинах дворцов поселились шакалы и змеи! Как мог ты, о дядя, допустить гибель и разрушение любимейшего моего творения? Отвечай!
– Но разве не ты приказал мне всегда и во всем повиноваться твоим сыновьям? – в свою очередь спросил его Эйэ.
– Да, такова была моя воля, но я не могу поверить, чтобы они приказали тебе уничтожить дело всей моей жизни.
– Нравится тебе это или нет, но повеление было получено мною из царских уст.
– Инен, – почти неслышно произнес Эхнатон. – Никто из моих сыновей не додумался бы до такого сам. Это все Инен! Он ведь вернулся, не так ли?
Помолчав, Эйэ кивнул.
– Да. И снова стал верховным жрецом.
– Значит, это он... – прошептал Эхнатон, обращаясь скорее к себе, чем к дяде. – Это он сначала обрел власть над душами моих наследников, а потом, возможно, и отправил их в мир иной.
С этими словами Эхнатон повернулся и быстро зашагал по пескам прочь. Казалось, еще немного – и он растает в туманной дымке.
– Постой!! – крикнул ему вдогонку Эйэ.
Отрекшийся фараон не остановился.
– Постой! Я должен рассказать тебе кое-что еще!
Но ответом ему было лишь эхо. Там, где только что виднелась фигура Эхнатона, не осталось ничего, кроме мерцающих в воздухе пылинок.
Царь Эйэ, спотыкаясь, сделал несколько шагов, а потом бросился бежать за племянником. Но вскоре вынужден был остановиться, ибо, сколько ни озирался вокруг, не смог увидеть ни Эхнатона, ни даже его следов.
– Да пребудет с ним мир, – пробормотал Эйэ и, несмотря на жару, зябко поежился. – Похоже, он очень в этом нуждается.
Еще раз оглядевшись, царь вернулся к своей колеснице. Почти одновременно с ним подоспели придворные. Они пали ниц, а при виде убитого льва разразились цветистыми похвалами.
Однако их повелитель замкнулся в себе и на протяжении всего обратного пути в Фивы не проронил ни слова.
Правда, все отметили странное выражение его лица и решили, что фараон, должно быть, увидел в пустыне некое чудо.
В то самое время, когда Эйэ возвращался в свою столицу, душу его брата Инена омрачило странное чувство.
Войдя во внутреннее святилище храма, где была вновь восстановлена и с тех пор безраздельно царила тишина – священное молчание камня и полное безмолвие мрака, – Инен поднял свечу. Помещение было маленьким, но окружающая чернота будто поглощала свет колышущегося огонька, и потому тени в углах оставались густыми.
«Здесь, – подумалось Инену, – пребывает истинная тайна, а с тайной всегда должен быть сопряжен ужас».
Сделав шаг вперед и подняв свечу еще выше, он воззрился на стоявшую у дальней стены статую. Поскольку лицезреть сие изваяние было позволено лишь ему одному, он сам восстановил идола из осколков, но, разумеется, не смог придать ему изначальное совершенство, ибо не обладал талантом скульптора. Впрочем, главное было достигнуто: статуя внушала страх – главное, что, по мысли жреца, должно сопутствовать всему, что связано с богами.
Неожиданно Инену почудился какой-то шорох за спиной. Он обернулся, хотя знал, что ничего и никого там нет и быть не должно. Верховный жрец сокрушенно усмехнулся: после изгнания из Фив он сделался чересчур нервным, лишился былой уверенности в себе и стал слишком часто давать волю воображению. Правда, он надеялся, что возвращение в храм положит конец неоправданным страхам. Непроизвольно подняв руки, Инен коснулся рубцов, оставшихся там, где когда-то были его уши и нос. Да, многое уже не вернуть – ни за какую цену. Жрец снова обратил взор к поруганной статуе, негодуя при мысли о совершенном кощунстве и об осмелившемся на такое нечестивое деяние злодее.
Но в тот самый момент, когда он злобно пробормотал себе под нос проклятие в адрес племянника, в тиши храма раздались шаги. Именно раздались, а не померещились – на сей раз он был в этом уверен.
– Кто ты? – гневно вопросил Инен. – И как дерзнул ты потревожить покой сокровенного святилища?
Ответа не последовало, однако, присмотревшись, верховный жрец различил силуэт, еще более темный, чем обступавший его мрак. Тонкие руки и ноги, вздувшийся живот и огромный выпуклый череп делали вошедшего удивительно похожим на хранившуюся в святилище статую.
– Кто ты? – повторил Инен.
Он пытался говорить с властной уверенностью, но не смог совладать со страхом, и голос его дрогнул. Незнакомец шагнул вперед и рывком сдернул лоскут ткани, скрывавший его лицо. Инен отпрянул, даже не попытавшись скрыть охвативший его ужас. Теперь, несмотря на темноту, верховный жрец отчетливо разглядел пришедшего, ибо его бледная кожа сияла, словно подсвеченная изнутри, глаза полыхали огнем.
Жрец с первого взгляда понял, что его незваный гость претерпел некую, великую и страшную перемену.
Он непроизвольно подался навстречу посетителю, но тот предостерегающе воздел руку.
– Не приближайся ко мне.
– Почему? – Инен в ярости и страхе сжал кулаки.
– Потому что я могу не совладать с собой.
– И что тогда будет?
На губах Эхнатона промелькнула тень улыбки.
– Ты не единственный хранитель тайны, – тихо промолвил он. – Но скажи мне... – Отрекшийся фараон огляделся по сторонам и поднял взгляд к потолку. – Скажи, как получилось, что крыша храма восстановлена и эта статуя вернулась на свое место? Когда я был здесь в последний раз, от идола оставались лишь жалкие осколки, а залы храма заросли сорными травами.
– Теперь, о отступник, сорными травами поросли развалины храма твоего бога! – отозвался Инен и снова сжал кулаки, но на сей раз не от страха, а от ощущения безмерного торжества. – Все твои труды обращены в ничто: дворцы разрушены, статуи низвергнуты в пыль, и само твое имя стерто отовсюду, где его смогли найти. Пройдет совсем немного времени – и никто даже не вспомнит, что когда-то существовали ты, твой город, твой бог и твои сыновья.
– Мои сыновья... – Эхнатон выдохнул эти слова хрипло, таким ледяным тоном, что торжество Инена вновь уступило место страху. – Мои сыновья... – Эхнатон прищурился. – Верно ли сказал мне Эйэ, что они умерли от лихорадки?
– Так было объявлено.
– И ни у того, ни у другого не обнаружили никаких признаков присутствия в их жилах проклятой крови?
– Так было объявлено.
– Но правда ли это? Я должен знать. Скажи мне, так ли это на самом деле?
Инен сглотнул и, сам того не желая, встретился с Эхнатоном взглядом. Сияющие глаза пронзили его насквозь, и он, застонав от страха и удивления, забормотал:
– Правда... Да, это правда... – Он отчаянно пытался освободиться от власти этих глаз, но уже понимал, что оказался в ловушке и его вот-вот захлестнут волны чудовищного страха.
– Правда... – лепетал он. – Все правда...
Хотел бы я тебе верить.
– А почему ты должен сомневаться в моих словах? – выкрикнул, собрав остатки мужества, Инен. – Неужели, если бы в жилах хоть одного из них текла священная кровь, я захотел бы увидеть его погребенным, прежде чем он оставит потомство и тем самым продлит божественный род? Посуди сам, какую ценность могла иметь для меня плоть двоих людей в сравнении с необходимостью сохранить непрерывную преемственность поколений? В песках, в тайном храме, хранятся огромные запасы магической плоти, ряды и ряды обернутых саванами тел, а вот на троне Египта уже не будут восседать потомки Осириса.
Жрец снова сглотнул, ибо горящие глаза племянника прожигали его, высвечивая каждую мысль.
– Не будут, – повторил он. – Если только Тии не родит сына и не продолжит род.
– Да, – пробормотал Эхнатон, прикрыв наконец глаза. – Я и забыл. Осталась только она одна.
– Ну и что? – Инен попытался скрыть нотку тревоги, но голос опять выдал его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60