Наконец после двенадцати лет бесплодных скитаний Эхнатон, вынужденный признать, что потерпел неудачу, с почерневшим от горя сердцем направил стопы назад, в Египет.
И как бы ни снедала его тоска, стоило ему оказаться в пределах родной страны, как на душе полегчало, ибо он уже предвкушал встречу с теми, кого любил.
Чтобы не быть узнанным, он по примеру кочевников пустыни прикрыл лицо платком и, подъехав к стражу границы, спросил:
– Скажи, о воин, как здоровье фараона и его брата? Стражник воззрился на него с недоумением.
– Брата, говоришь? Но у нашего фараона, великого царя Эйэ, нет никаких братьев.
– Великого царя Эйэ? – в ужасе переспросил Эхнатон. – Но как же царь Сменхкара?
Воин рассмеялся.
– Вижу, путник, ты провел много времени вдалеке от нашей страны. Фараон Сменхкара уже десять лет как умер.
– А как же его брат? Тутанхатон?
Стражник воззрился на него с еще большим удивлением.
– Фараон Тутанхамон, – произнес он с нажимом, – умер сто дней тому назад. А в честь Атона у нас нынче не зовут никого.
Он с подозрением прищурился и потянулся к платку, чтобы открыть лицо собеседника, но Эхнатон оттолкнул его и, пришпорив верблюда, понесся прочь по дороге.
Преследовать его не стали.
Все услышанное озадачило и огорчило Эхнатона настолько, что он не рискнул оставаться на дороге и свернул в пустыню. Он был уверен, что уж там-то никто его не потревожит, и не ошибся, ибо среди жгучих песков практически не встречалось людей, а редкие караваны кочевников лишь помогали не сбиться с пути в унылой и безжизненной, лишенной каких-либо ориентиров пустыне.
В конце концов Эхнатон увидел белые, с розовыми прожилками, скалы и понял, что от Обители Солнца его отделяет один день пути.
Хотя час был поздний, он решил ехать дальше, но, когда подъехал к глубокому карьеру, неожиданно поднявшийся ветер вздыбил пред ним непроницаемую стену песка.
Отброшенный назад буйным шквалом, Эхнатон повернул верблюда и стал искать убежище среди скал. Однако, хотя он и углубился в самую узкую расщелину, жгучая песчаная буря настигла его и там.
В отчаянии озираясь по сторонам, он вдруг заметил, как над маячившим в конце ущелья утесом пыльный вихрь на мгновение образовал неясный силуэт женщины с неистово развевающимися волосами. Правда, спустя миг она исчезла, и перед его взором вновь не было ничего, кроме голой скалы.
Эхнатон, спотыкаясь, побрел к ней, и ему снова почудилось, будто вместо скалы перед ним возникла та же образованная из черной пыли фигура, но на сей раз подернутая текучими золотыми нитями.
– О моя царица! – вскричал он, даже не осознавая что делает.
Но ответа не последовало.
Эхнатон протер глаза: фигура слилась с мраком, но в клубящейся черноте ему по-прежнему виделись мерцающие, переливчатые вкрапления золота, а в ушах, примешиваясь к вою ветра, зазвучало его имя.
– О моя царица! – снова воскликнул он. – Откликнись! Умоляю тебя, откликнись.
Словно в насмешку, ветер завыл еще громче, а в сгустившейся тьме не осталось и намека на золотые вкрапления.
Эхнатон застонал, чувствуя, что растворяется в этой буре: теперь вой ветра звучал прямо в его голове, а сам он ощущал себя состоящим из вихрящейся пыли.
– Чего ты хочешь? – отчаянно закричал он. – Что тебе нужно?
– Я всегда хотела только одного – и ты знал, чего именно.
При звуке ее голоса буря мгновенно стихла Эхнатон открыл глаза Все вокруг замерло в противоестественной неподвижности, словно некая могучая сила остановила ток времени. Узкая полоска неба над ущельем расчистилась, и теперь оттуда холодно смотрели вниз далекие звезды.
– Но я старался дать тебе то, чего ты желала, – промолвил он. – Я любил тебя. – Эхнатон шагнул по направлению к ней. – Любил! Но не мог же я ради этой любви отринуть все, что было мне дорого.
– Но ты обещал.
– Тогда я не знал, да и не мог знать, что ты имеешь в виду.
– Что-что, а это было очевидно, – заявила она с презрительным смехом.
– Зачем тебе потребовалось выдвигать столь жестокое и, по существу, невыполнимое требование? – медленно произнес Эхнатон. – Я видел в тебе воплощение добра, дарующее саму жизнь.
– Но я так и делала.
– Да, но вместе с тем ты сеяла смерть.
Она рассмеялась снова, но уже не столь язвительно, а когда потянулась к его руке, то словно бы замерцала.
– Так устроен мир, о муж мой. Я всегда приношу с собой и то и другое.
– Почему? – Эхнатон нахмурился. – Я не понимаю.
– А зачем тебе понимать? – отозвалась она. – Ты же не со звезд.
– Значит, в небесном царстве все по-другому?
– Конечно, – со смехом промолвила она. – Ибо это царство безграничного могущества, возможностей и чудес, превышающих все виденное тобой настолько, что ты даже не способен себе это представить, поскольку, увы, смешан с прахом этого мира.
Она снова замерцала и словно бы вознеслась, вписавшись в ткань звездного узора. Но он по-прежнему слышал ее голос:
– Я дух и плоть, слияние и распад, жизнь и... Да, и смерть. В царстве небес сие не показалось бы удивительным, но здесь представляет собой тайну, которую не каждому дано постичь.
– Тогда, – помолвил Эхнатон, прищурившись, однако твердо решив не отводить взгляд, – почему ты не возвращаешься к своим звездам?
– Я не могу, – ответила она, и в ее взоре вновь блеснул тот, давний лед безграничного одиночества. – Я говорила о безграничности своего могущества, но, увы, в действительности это не так. По правде сказать, я пленница этого тесного, убогого мира – мира, куда была изгнана с небес и где, боюсь, обречена пребывать до конца времен.
Эхнатон, поразмыслив над услышанным, покачал головой.
– На все воля Всевышнего, – промолвил он. – Для него нет ничего невозможного. Если ты пала по его воле, то его же соизволением можешь быть возвышена снова, а будучи изгнанной – возвращена в родные пределы. Не отчаивайся, о моя царица. Следуй путями добра, и на путях этих ты сможешь достичь многого.
И вновь она рассмеялась, но на сей раз не с презрением, но со смертельной горечью.
– Ты не первый, о муж мой, кто призывает меня шествовать путями добра, ибо, да будет тебе ведомо, именно так поступал один из моих собратьев, тоже изгнанник. Он вывел людей из дикости, дав им, дотоле не отличавшихся от зверей, знание о мире. И научил их стремиться к совершенству. Многие земли испытали на себе его благотворное влияние, но более всех иных стран он всегда любил Египет.
– Если так, я знаю, о ком ты говоришь, – тихо сказал Эхнатон. – Его звали Осирисом.
Он сглотнул, ибо испытывал одновременно и ужас, и благоговение.
– Но теперь я знаю и другое. То, что твое истинное имя Исида и что это ты вместе с Сетом привела Осириса к гибели.
– Так оно и было, – кивнула царица. – Но все же... Все случилось не так, как, надо полагать, рассказал тебе о том верховный жрец.
– Не так? Но как же тогда это произошло на самом деле?
Исида воззрилась на него, и во взгляде ее Эхнатон уловил жалость. Она протянула руку и, сняв платок с его головы, мягко провела ладонью по выпуклому затылку.
– О муж мой... – тихо произнесла она. – Как я уже говорила, первый царь этой земли всегда стремился творить добро, однако на сей стезе его предала сама природа сего бренного мира В отличие от небес, где все вечно и незыблемо, здесь все преходяще и тленно, поскольку, едва возникнув, уже начинает безостановочный путь к увяданию. Царь любил всех и вся, но любовь эта приносила ему лишь горе, ибо все, радовавшее его в этом мире, было обречено на смерть. И вот наконец отчаяние одолело его настолько, что он возненавидел собственную природу и возмечтал о смерти. А возмечтав, явился ко мне, более всех нас сведущей в великих тайных искусствах, и попросил сотворить неимоверное чудо, даровав ему смертность.
– И ты выполнила его просьбу? – прошептал Эхнатон, взирая на нее в изумлении. – Ты содеяла невозможное?
– В определенном смысле, – ответила она с едва заметной улыбкой.
– Значит, жрецы не лгут, и тебе действительно известна магия тайного имени Амона.
Улыбка Исиды стала еще шире.
– Магией можно назвать все, что угодно. Невежды используют это слово для обозначения того, чего они не понимают.
– Ладно. – Эхнатон нахмурился. – Важно не как это называется, а что именно ты сделала?
– А ты не догадываешься? – Она подняла руки и взяла в ладони его лицо. – Неужели до сих пор не понял?
Ее губы коснулись его рта с нежностью, памятной ему с их первой встречи в Обители Солнца.
– Осирис растворился в череде поколений царей Египта Можно сказать, что его частица есть и в тебе.
– Нет! – воскликнул отрекшийся фараон. – Я не могу... Только не я... Нет!
– Да, да, и в тебе тоже.
Она улыбнулась и поцеловала его снова.
– Как это возможно?
– У вас с ним общая сущность. Его природа помогла сформировать то, чем являешься сейчас ты. Сам факт твоего существования является свидетельством совершенного мною чуда.
– Может быть, ты и могучая волшебница, – медленно произнес Эхнатон, – но, боюсь, чудо ты совершила хоть и впечатляющее, но не слишком удачное.
– Вот как?
Она подняла бровь.
– Посуди сама, о моя царица, мы старимся, увядаем, как простые смертные, но не умираем. Получается, что ты не только не одарила своего собрата тем, о чем он просил, но наложила на него страшное, отвратительное проклятие. Сколь ужасно и постыдно – быть великим и могущественным, подобным тебе самой, а потом воплотиться в череду заслуживающих лишь жалости существ вроде меня и моих предшественников на троне, служащих ныне пищей для жрецов.
Царица улыбнулась.
– Но таково было его желание. А что касается судьбы, которую ты только что описал... Разве это не своеобразная форма вымирания?
– И все же ты любила его.
– Думаешь?
Ее улыбка стала холодной.
– Думаешь, я была такой же глупой, как он, и могла повторить те же ошибки? – Исида покачала головой. – Нет, по-настоящему я не любила никогда, ибо издавна понимала, чем может обернуться для меня такое чувство.
– Но он ведь не был простым смертным. Напротив, он был таким же, как ты.
– Ну и что с того?
– Я знаю, ты любила его.
Она усмехнулась.
– Откуда?
Несколько мгновений Эхнатон смотрел на нее молча, а потом неожиданно спросил:
– Зачем ты явилась ко мне? Почему из всей долгой цепи царей избрала меня?
– Хотя бы потому, что ты первый, кто дерзнул проникнуть в мое святилище и разбить мою статую. – Она пожала плечами. – Должна признаться, меня это... заинтриговало.
– А я уверен, что здесь имело место и нечто большее.
– Вот как? – Она опять улыбнулась. – Неужели?
– Осмелюсь предположить, что в моих надеждах, стремлениях и чаяниях ты уловила отголосок надежд, стремлений и чаяний кого-то другого.
Улыбка на несколько мгновений замерла на ее устах.
– Это в высшей степени самонадеянное предположение.
– Но ведь правдивое, не так ли?
Царица отвернулась. Взор ее обратился к звездам, и Эхнатону показалось, что еще миг – и она растворится в их свете.
Однако этого не произошло.
– Скажи, – промолвила она наконец, обернувшись и вперив в него взгляд, – ты-то чего от меня хочешь?
– Я хочу... – Эхнатон помолчал. – Я хочу, чтобы ты сделала то, чего не смогла сделать раньше. Сделай меня...
Она снова взяла его лицо в свои ладони.
– Смертным?.. – слова оборвались, прерванные поцелуем.
Чтобы ответить, Эхнатону пришлось отстраниться от ее губ.
– Да, смертным, – эхом откликнулся он. – Я желаю обрести покой смерти.
– Скромное желание, – рассмеялась царица.
– Так это возможно?
– Возможно ли тому, в чьих жилах течет такая кровь, как у тебя, познать смерть? Может быть...
– Как?
– Только вечноживущему дано вобрать в себя вечно-живущего. Только бессмертный может дать бессмертному истинную смерть.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Эхнатон, и в голосе его прозвучало раздражение. – Зачем говорить загадками?
– Кое-кому придется принести немалую жертву.
– Кому? И какую?
– Тебе, муж мой, – сказала царица, снова одарив его поцелуем. – Если я и вправду уловила в тебе целеустремленность и благородство духа твоего далекого предка, если все твои порывы не служат всего лишь свидетельством самонадеянности, то ты не испугаешься этого и не откажешься пожертвовать собой.
Он воззрился на нее в ужасе, но и с некоторой надеждой.
– И в чем должна состоять эта жертва?
Царица снова потянулась к нему. На сей раз Эхнатон не уклонился от ее губ и тем не менее слышал каждое ее слово, отчетливо раздававшееся в его голове.
– Тебе придется усвоить, что любовь неотделима от ненависти, – говорила она, – так же как жизнь – от смерти. Усвоить то, чего так и не понял мой давний спутник. Иными словами, тебе предстоит понять суть одиночества, осознать, каково это – быть одному, и не какое-то время, а целую вечность.
Царица умолкла, но он чувствовал, как растворяется в ее поцелуе.
– Такова должна быть твоя жертва, – услышал он словно издалека. – Такой должна стать твоя судьба. Ты согласен?
Эхнатон знал, что отвечать – во всяком случае, вслух – не требуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60