Во второй Шилов любил ходить, если приспичит посреди ночи; брал какую-нибудь газету или книгу и шел. Туалет был деревянный, изящно перекошенный, со скрипучей дверцей, запиравшейся на ненадежную щеколду. Внутри на черном шнуре висела тусклая лампочка. Гости, приезжавшие к Шилову, удивлялись привычке хозяина ходить именно в этот туалет, но тактично молчали.
Шилов дернул за прибитую ржавым гвоздем ручку, щелкнул выключателем и замер на пороге. Из дыры, которую по-научному зовут «очком», поднимался красный пар. Вернее, пар-то, может, и белый был, но красный свет, который источала какая-то установка, спрятанная в глубинах туалетных пространств, делал его именно таким. В неровные щели между досками пробивались рубиновые лучи, хлестали по стене и потолку. Откуда-то доносилось мерное жужжание, будто шумел допотопный холодильник. Со стен туалета свисали странные белые червяки, которые медленно ползли по периметру и, натыкаясь друг на друга, старались друг друга поглотить. Кто успевал первым, кто разевал «рот» шире, тот и пожирал недруга, втягивал его тонкими гибкими щупальцами в едва заметную щелку возле хвоста. Или головы, это с какой стороны смотреть.
Шилов некоторое время зачарованно смотрел на красный свет и червей, а потом поспешно захлопнул дверь. Зачем-то посмотрел на солнце: оно соскочило с зенита и спускалось к горизонту. На небо набегали тучи, поля пшеницы в солнечных лучах казались красными, будто залитыми кровью. Где-то вдалеке неуверенно запел кочет, осекся, замолчал, нервно закудахтал.
– Что за бред… – пробормотал Шилов и побежал в дом. В кабинете первым же делом увидел Афоню, который, заметив его состояние, отложил вязальные спицы и посмотрел на него с любопытством и тревогой.
– Чего случилось-то?
Шилов, сверкая глазами, как безумец, понесся по коридору в туалет. Захлопнул за собой дверь, отдышался. С опаской заглянул в унитаз, но там все было в порядке. Сделав дело, Шилов вышел в коридор, остановился и крепко задумался. Черви и свет он мгновенно связал с кристаллами в бочке у тетки Еленки и странным пищащим механизмом… кстати, где он? Шилов сунул руку в карман, достал диск, повертел его на ладони. Сзади раздались торопливые шажки, и Шилов, вздрогнув, обернулся.
Перед ним стоял домовой, который притащил в кулачках носки. Носки были симпатичные, черно-белые, с вышитыми квадратами и ромбами.
– Связал для твоей бабы носки, – грубо произнес Афоня. – Ты убираться в доме будешь или как всегда? Эй, Шилов, что с тобой? Лица на тебе нету! Ишь, баба что с тобой делает, хоть и не приехала еще…
Шилов криво улыбнулся; мягко, но решительно оттер домового к стене, кинулся со всех ног на улицу. Ему надо было прийти в себя, подышать свежим воздухом. Афоня что-то бурчал за спиной, гневно топал крохотными ножками, пытаясь догнать.
«Что происходит? – Шилов размышлял, перебирая сотни вариантов, но неизменно возвращался к одному. – Неужели биологическое заражение? Другого и быть не может. Черт возьми, но почему именно сейчас, так не вовремя?!»
Он выбежал во двор, полной грудью вдохнул свежий воздух. На туалет, что располагался слева, смотреть избегал, боялся. Еще раз покрутил в руке диск. Зачем он пищал? Что это за устройство? Но происхождение у него явно искусственное, тут не простое биологическое заражение, а, вполне возможно, намеренная инопланетная инвазия… Он хохотнул: «инвазия» – что за глупое слово? Вторжение это. Экологический, мать его, терроризм.
Шилов вернулся в дом, нашел стереофон и схватил трубку. Любопытная мордашка Афони была тут как тут. Домовой внимательно следил за действиями Шилова. Тому вдруг пришла в голову любопытная мысль, и он, так и не набрав номер, повесил трубку на место, внимательно посмотрел на Афоню.
– Чего? – спросил домовой, смутившись. – Чего зенки-то вылупил?
– Афоня… – Шилов задумался: – Ты ведь по дому и по двору день и ночь бродишь, почему ничего не сказал о том, что происходит в туалете?
– А чего там происходит? Ничего там и не происходит вовсе, – Афоня насупился и потопал прочь, сжимая в лапке носки. – А что? Шалава твоя утонула? Было бы неплохо.
– Эй, погоди!
– Зачем «погоди»?
– Стой, кому говорю, сволочь мохнатая!
– Да я на тебя в суд подам, в комиссию по правам генетически выведенных существ обращусь, собака человеческая!
– Стой, ма-ать…
Но домовой уже с неприличной для его комплекции скоростью взобрался по гардине к самому потолку, прыгнул на шкаф, а оттуда со скоростью молнии нырнул в открытое оконце в потолке, загрохотал лапами по железной трубе, которая вела на чердак. Из окошка посыпалась штукатурка, а через пару секунд вывалились черно-белые носки. Шилов, тупо глядя перед собой, подошел к ним и взял в руки. Носки были мягкие, теплые, очень удобные. Правда, испачканы в мелу. Шилов пошел на кухню, кинул их в стиральную машинку «Шворц». Машинка тихо загудела, набирая воду. Одна мысль вертелась в голове у Шилова: Афоня что-то знает, но не говорит. Это была удивительная мысль, противоречащая логике. Домовые не могут врать и вредить хозяевам. Но Афоня ушел от ответа! Впрочем, нет, не ушел. Что-то ведь в туалете да происходит. Шилов схватился за голову, закрыл глаза, крепко сжал зубы. В голову ничего не приходило. За окном совсем не по-петушиному верещал одинокий кочет, мешая сосредоточиться. Кричали воробьи, странно кричали, загадочно, на ворон похоже. Красное солнце заплутало в оконных стеклах, оплавилось, потекло желто-красным к раме. Где-то вдали шумел монорельс, разогревая встречный ветер, распространяя вокруг запах нагретого пластика. В этом монорельсе ехала к нему Сонечка, и воробьи, кричащие как вороны, бились в закрытые окна вагона, погибали, но на их место прилетали новые, и вскоре небо над монорельсом было забито воробьями, вопящими и стонущими птицами с глупыми глазами.
Шилов тяжело дышал, ладонями упершись в стену. Видение мчащего по полям монорельса покидало его – медленно, по капле. Сонечка, уткнувшаяся носом в стекло, запачканное кровью воробьев, была на самом деле далеко, и на монорельс, мчащийся навстречу гибели, сядет только завтра.
Шилов опустился в кресло, рукой судорожно схватил подлокотник и застыл. С удивлением поглядел на напряженную руку: она покрылась испариной и дрожала, конвульсивно сжимая бархат.
– Это началось в раю, – сказал себе Шилов. – Сероглазый что-то сотворил тогда со мной, расщепил мой разум на атомы, а потом собрал, но собрал не до конца, неправильно, и психологи, работавшие надо мной, не сумели на сто процентов излечить меня… я схожу с ума. Я – потерянная для общества личность, я слишком серьезно воспринимаю поездки на космических поездах, предназначенные для увеселения туристов, я уволился только потому, что шеф провел операцию, создав моего неразумного двойника, использовав «Уничтожитель времени» (тм) на планете… но, черт возьми, он был живой, настоящий, не голограмма, не кукла, он был настоящий второй я! И этот поезд, окруженный воробьями, в котором поедет Сонечка… она погибнет… я вижу будущее? Невозможно.
Он пошел на кухню, налил в кружку холодной воды из-под крана, жадно выпил. Его лихорадило, лицо горело.
– Я заболеваю, – Шилов хохотнул, схватился за карман, где лежал внеземной пищащий кругляш. – Мне все это кажется. Нет ничего в туалете, поэтому Афоня так и удивился. У меня галлюцинации. Сероглазый в Раю и сероглазый на Кумарри сломали меня…
Щелкнула стиральная машинка. Шилов вздрогнул, как от выстрела. Он прошел в ванную, открыл крышку, достал чистые и уже высушенные носки. Разложил их на крышке машинки, полюбовался немного. Все-таки Афоня отлично вяжет, можно даже сказать высокохудожественно. Есть у него талант. У каждого, как известно, есть свой талант, то, что получается лучше всего; жаль у большинства талант этот совершенно дурацкий. По крайней мере, всемирных выставок носков в мире не существует, и в историю с ними не войдешь. Разве что свяжешь самый длинный носок в мире, но зачем это Афоне?
– Кхе-кхе…
Шилов обернулся. Сзади стоял домовой, мял в руках платок, подносил его к носу, но тут же опускал, так к носу и не прикоснувшись. Афоня отчаянно шмыгал. Прятал глаза, старательно разглядывал плинтуса.
– Чего, Афоня?
Домовой вздохнул и сказал:
– Заглянул я в сортир, нету там ничего.
– Думаешь, мне показалось? – Шилов усмехнулся и достал из кармана стальной диск, протянул его Афоне на раскрытой ладони. – А это ты видишь?
– Вижу, – сказал Афоня глухо. – Эти диски на Воронежском заводе Искривленного Вакуума делают. Брака много, они их в огромадные кучи складывают во дворе завода, рабочие их таскают, детям отдают играться. Они еще пищат противно раз в сутки, штуки эти. Мне Опанас, Михалыча домовой, их показывал. Он диски коллекционирует зачем-то, хотя зачем – неясно, они ведь одинаковые все.
– Ага, – пробормотал Шилов, с удивлением разглядывая отход производства. Спросил шепотом, возвращая диск в карман: – Афонь, а тебе не кажется, что я схожу с ума?
– Кажется, Костя.
– И что мне делать прикажешь?
– На работу возвратиться, с друзьями пообщаться, с коллегами. С тобой, Костя, что-то происходить уже давненько начало, с полгодика как. Надо вернуться, надо. А ты шалаву свою все ждешь.
– А кристаллы у тетки Еленки? – Шилов, кажется, не слушал домового. – Они мне тоже показались? Или их тоже на заводе делают, отходы производства, мать их?
– Не ругайся, не человеческое дело это – ругаться. – Афоня нахмурился.
– Я должен проверить, – сказал Шилов решительно и, перешагнув домового, пошел к выходу.
– Тетка Еленка! Те-е-етка Еле-енка-а!
Он кричал и колотил в калитку уже минут пятнадцать, но тетка Еленка как в воду канула. Длинные тени заполонили ее двор, рельефно очерчивая сваленные тут и там тележки, мешки с подмокшим цементом и инструменты, сумраком пропитывая желтую плитку, которой была выложена тропинка к дому. Шилов вглядывался в сумрак, иногда оборачивался, заслышав шорох, но никого не было видно. Сонно колыхались заросли крапивы за обочиной, трепыхалась придавленная камнем водочная этикетка на дороге; вдалеке тарахтел трактор. Над соседним, расположенным в полукилометре, домом вился хилый дымок. Черными звездами мерцали в небе птицы. Все говорило о том, что мир в полном порядке, что тетка Еленка сейчас выйдет из-за угла или из дома, потому что всегда так было, и не должно ничего поменяться. Но тетка Еленка не выходила. Шилов, решившись, стал на цыпочки, сунул руку за калитку, нащупал щеколду и откинул ее. Калитка распахнулась. Шилов вошел во двор, аккуратно прикрыл калитку.
Внимательно оглядевшись, он снова позвал: «Те-ету-ушка Еле-е-енка-а!», – но уже без веры, что старушка выйдет на зов. Пошел к дому, стуча каблуками по плитке, но вдруг передумал и свернул за угол. За углом было светлее. Неуверенно мычала корова Машка в коровнике. На заборе сидели воробьи, и Шилов вздрогнул, вспомнив свое видение. Едва не переходя на бег, он вышел на задний двор, подошел к бочке, схватился руками за ее края. Вода в бочке была мутная, со дна поднялась грязь, мешая разглядеть кристаллы. Похоже, кто-то нарочно взбаламутил воду. Шилов терпеливо ждал, когда ил осядет; иногда нервно оглядывался. Однажды ему почудилось, что в темном окне мелькнула тень, и Шилов пожалел, что не захватил с собой оружие, но тут же успокоил себя: показалось.
Грязь оседала, проступали очертания мха. Шилов понял, что головастики куда-то исчезли, все до единого. Кристаллы – тоже. Быть может, они удачно прятались в наростах зелено-бурого мха? Шилов поднял с земли сухую ветку, потыкал в бурые заросли, но кристаллы не желали находиться. Так что же, все-таки почудилось?
– Эй…
Шилов подскочил на месте от неожиданности, скосил взгляд и тут же успокоился. Облокотившись о забор с той стороны, стоял Михалыч, крепкий, хотя и седой уже мужичок, лицо которого так и светилось лукавинкой. Он улыбался и понимающе кивал, будто знал, чем там Шилов на самом деле занимается.
– Здорово, Шилов!
– Привет и тебе, Михалыч.
– Че это ты там делаешь? Ты смотри, никак рыбу удишь?
Шилов неопределенно мотнул головой.
– А я, не поверишь, только что с Мухинской Балки, – задумчиво жуя губу, сказал Михалыч. – Знаешь, чего молодежь учудила? Рыбу пацанва ловит.
– Пацанва?
– Ну смотри: Григорыча внук, Самойлихи сынок, еще один пацаненок, из Глуховки, кажется, не помню его имя, светленький такой. В общем, в пруду они рыбку ловят, посреди дня, да еще и без наживки. Я мимо проезжал – ты смотри! – кричу: «Чего это вы там делаете?» Они: «Рыбу ловим, Михалыч!» Ну я со старушки своей слез, ты смотри, подхожу к ним, значит, чтоб отчитать – кто так рыбу ловит? Ты смотри! – полное ведро рыбы, да еще какой-то необычной, ни разу такой не видел. Чешуя крупная, золотистая, плавники как серебряные, глаза словно изумруды, вот те крест, не вру. Я на эту рыбу, ты смотри, значит, вылупился и спрашиваю: «Как же вам такое чудо в этом грязном пруду поймать удается, ребята?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Шилов дернул за прибитую ржавым гвоздем ручку, щелкнул выключателем и замер на пороге. Из дыры, которую по-научному зовут «очком», поднимался красный пар. Вернее, пар-то, может, и белый был, но красный свет, который источала какая-то установка, спрятанная в глубинах туалетных пространств, делал его именно таким. В неровные щели между досками пробивались рубиновые лучи, хлестали по стене и потолку. Откуда-то доносилось мерное жужжание, будто шумел допотопный холодильник. Со стен туалета свисали странные белые червяки, которые медленно ползли по периметру и, натыкаясь друг на друга, старались друг друга поглотить. Кто успевал первым, кто разевал «рот» шире, тот и пожирал недруга, втягивал его тонкими гибкими щупальцами в едва заметную щелку возле хвоста. Или головы, это с какой стороны смотреть.
Шилов некоторое время зачарованно смотрел на красный свет и червей, а потом поспешно захлопнул дверь. Зачем-то посмотрел на солнце: оно соскочило с зенита и спускалось к горизонту. На небо набегали тучи, поля пшеницы в солнечных лучах казались красными, будто залитыми кровью. Где-то вдалеке неуверенно запел кочет, осекся, замолчал, нервно закудахтал.
– Что за бред… – пробормотал Шилов и побежал в дом. В кабинете первым же делом увидел Афоню, который, заметив его состояние, отложил вязальные спицы и посмотрел на него с любопытством и тревогой.
– Чего случилось-то?
Шилов, сверкая глазами, как безумец, понесся по коридору в туалет. Захлопнул за собой дверь, отдышался. С опаской заглянул в унитаз, но там все было в порядке. Сделав дело, Шилов вышел в коридор, остановился и крепко задумался. Черви и свет он мгновенно связал с кристаллами в бочке у тетки Еленки и странным пищащим механизмом… кстати, где он? Шилов сунул руку в карман, достал диск, повертел его на ладони. Сзади раздались торопливые шажки, и Шилов, вздрогнув, обернулся.
Перед ним стоял домовой, который притащил в кулачках носки. Носки были симпатичные, черно-белые, с вышитыми квадратами и ромбами.
– Связал для твоей бабы носки, – грубо произнес Афоня. – Ты убираться в доме будешь или как всегда? Эй, Шилов, что с тобой? Лица на тебе нету! Ишь, баба что с тобой делает, хоть и не приехала еще…
Шилов криво улыбнулся; мягко, но решительно оттер домового к стене, кинулся со всех ног на улицу. Ему надо было прийти в себя, подышать свежим воздухом. Афоня что-то бурчал за спиной, гневно топал крохотными ножками, пытаясь догнать.
«Что происходит? – Шилов размышлял, перебирая сотни вариантов, но неизменно возвращался к одному. – Неужели биологическое заражение? Другого и быть не может. Черт возьми, но почему именно сейчас, так не вовремя?!»
Он выбежал во двор, полной грудью вдохнул свежий воздух. На туалет, что располагался слева, смотреть избегал, боялся. Еще раз покрутил в руке диск. Зачем он пищал? Что это за устройство? Но происхождение у него явно искусственное, тут не простое биологическое заражение, а, вполне возможно, намеренная инопланетная инвазия… Он хохотнул: «инвазия» – что за глупое слово? Вторжение это. Экологический, мать его, терроризм.
Шилов вернулся в дом, нашел стереофон и схватил трубку. Любопытная мордашка Афони была тут как тут. Домовой внимательно следил за действиями Шилова. Тому вдруг пришла в голову любопытная мысль, и он, так и не набрав номер, повесил трубку на место, внимательно посмотрел на Афоню.
– Чего? – спросил домовой, смутившись. – Чего зенки-то вылупил?
– Афоня… – Шилов задумался: – Ты ведь по дому и по двору день и ночь бродишь, почему ничего не сказал о том, что происходит в туалете?
– А чего там происходит? Ничего там и не происходит вовсе, – Афоня насупился и потопал прочь, сжимая в лапке носки. – А что? Шалава твоя утонула? Было бы неплохо.
– Эй, погоди!
– Зачем «погоди»?
– Стой, кому говорю, сволочь мохнатая!
– Да я на тебя в суд подам, в комиссию по правам генетически выведенных существ обращусь, собака человеческая!
– Стой, ма-ать…
Но домовой уже с неприличной для его комплекции скоростью взобрался по гардине к самому потолку, прыгнул на шкаф, а оттуда со скоростью молнии нырнул в открытое оконце в потолке, загрохотал лапами по железной трубе, которая вела на чердак. Из окошка посыпалась штукатурка, а через пару секунд вывалились черно-белые носки. Шилов, тупо глядя перед собой, подошел к ним и взял в руки. Носки были мягкие, теплые, очень удобные. Правда, испачканы в мелу. Шилов пошел на кухню, кинул их в стиральную машинку «Шворц». Машинка тихо загудела, набирая воду. Одна мысль вертелась в голове у Шилова: Афоня что-то знает, но не говорит. Это была удивительная мысль, противоречащая логике. Домовые не могут врать и вредить хозяевам. Но Афоня ушел от ответа! Впрочем, нет, не ушел. Что-то ведь в туалете да происходит. Шилов схватился за голову, закрыл глаза, крепко сжал зубы. В голову ничего не приходило. За окном совсем не по-петушиному верещал одинокий кочет, мешая сосредоточиться. Кричали воробьи, странно кричали, загадочно, на ворон похоже. Красное солнце заплутало в оконных стеклах, оплавилось, потекло желто-красным к раме. Где-то вдали шумел монорельс, разогревая встречный ветер, распространяя вокруг запах нагретого пластика. В этом монорельсе ехала к нему Сонечка, и воробьи, кричащие как вороны, бились в закрытые окна вагона, погибали, но на их место прилетали новые, и вскоре небо над монорельсом было забито воробьями, вопящими и стонущими птицами с глупыми глазами.
Шилов тяжело дышал, ладонями упершись в стену. Видение мчащего по полям монорельса покидало его – медленно, по капле. Сонечка, уткнувшаяся носом в стекло, запачканное кровью воробьев, была на самом деле далеко, и на монорельс, мчащийся навстречу гибели, сядет только завтра.
Шилов опустился в кресло, рукой судорожно схватил подлокотник и застыл. С удивлением поглядел на напряженную руку: она покрылась испариной и дрожала, конвульсивно сжимая бархат.
– Это началось в раю, – сказал себе Шилов. – Сероглазый что-то сотворил тогда со мной, расщепил мой разум на атомы, а потом собрал, но собрал не до конца, неправильно, и психологи, работавшие надо мной, не сумели на сто процентов излечить меня… я схожу с ума. Я – потерянная для общества личность, я слишком серьезно воспринимаю поездки на космических поездах, предназначенные для увеселения туристов, я уволился только потому, что шеф провел операцию, создав моего неразумного двойника, использовав «Уничтожитель времени» (тм) на планете… но, черт возьми, он был живой, настоящий, не голограмма, не кукла, он был настоящий второй я! И этот поезд, окруженный воробьями, в котором поедет Сонечка… она погибнет… я вижу будущее? Невозможно.
Он пошел на кухню, налил в кружку холодной воды из-под крана, жадно выпил. Его лихорадило, лицо горело.
– Я заболеваю, – Шилов хохотнул, схватился за карман, где лежал внеземной пищащий кругляш. – Мне все это кажется. Нет ничего в туалете, поэтому Афоня так и удивился. У меня галлюцинации. Сероглазый в Раю и сероглазый на Кумарри сломали меня…
Щелкнула стиральная машинка. Шилов вздрогнул, как от выстрела. Он прошел в ванную, открыл крышку, достал чистые и уже высушенные носки. Разложил их на крышке машинки, полюбовался немного. Все-таки Афоня отлично вяжет, можно даже сказать высокохудожественно. Есть у него талант. У каждого, как известно, есть свой талант, то, что получается лучше всего; жаль у большинства талант этот совершенно дурацкий. По крайней мере, всемирных выставок носков в мире не существует, и в историю с ними не войдешь. Разве что свяжешь самый длинный носок в мире, но зачем это Афоне?
– Кхе-кхе…
Шилов обернулся. Сзади стоял домовой, мял в руках платок, подносил его к носу, но тут же опускал, так к носу и не прикоснувшись. Афоня отчаянно шмыгал. Прятал глаза, старательно разглядывал плинтуса.
– Чего, Афоня?
Домовой вздохнул и сказал:
– Заглянул я в сортир, нету там ничего.
– Думаешь, мне показалось? – Шилов усмехнулся и достал из кармана стальной диск, протянул его Афоне на раскрытой ладони. – А это ты видишь?
– Вижу, – сказал Афоня глухо. – Эти диски на Воронежском заводе Искривленного Вакуума делают. Брака много, они их в огромадные кучи складывают во дворе завода, рабочие их таскают, детям отдают играться. Они еще пищат противно раз в сутки, штуки эти. Мне Опанас, Михалыча домовой, их показывал. Он диски коллекционирует зачем-то, хотя зачем – неясно, они ведь одинаковые все.
– Ага, – пробормотал Шилов, с удивлением разглядывая отход производства. Спросил шепотом, возвращая диск в карман: – Афонь, а тебе не кажется, что я схожу с ума?
– Кажется, Костя.
– И что мне делать прикажешь?
– На работу возвратиться, с друзьями пообщаться, с коллегами. С тобой, Костя, что-то происходить уже давненько начало, с полгодика как. Надо вернуться, надо. А ты шалаву свою все ждешь.
– А кристаллы у тетки Еленки? – Шилов, кажется, не слушал домового. – Они мне тоже показались? Или их тоже на заводе делают, отходы производства, мать их?
– Не ругайся, не человеческое дело это – ругаться. – Афоня нахмурился.
– Я должен проверить, – сказал Шилов решительно и, перешагнув домового, пошел к выходу.
– Тетка Еленка! Те-е-етка Еле-енка-а!
Он кричал и колотил в калитку уже минут пятнадцать, но тетка Еленка как в воду канула. Длинные тени заполонили ее двор, рельефно очерчивая сваленные тут и там тележки, мешки с подмокшим цементом и инструменты, сумраком пропитывая желтую плитку, которой была выложена тропинка к дому. Шилов вглядывался в сумрак, иногда оборачивался, заслышав шорох, но никого не было видно. Сонно колыхались заросли крапивы за обочиной, трепыхалась придавленная камнем водочная этикетка на дороге; вдалеке тарахтел трактор. Над соседним, расположенным в полукилометре, домом вился хилый дымок. Черными звездами мерцали в небе птицы. Все говорило о том, что мир в полном порядке, что тетка Еленка сейчас выйдет из-за угла или из дома, потому что всегда так было, и не должно ничего поменяться. Но тетка Еленка не выходила. Шилов, решившись, стал на цыпочки, сунул руку за калитку, нащупал щеколду и откинул ее. Калитка распахнулась. Шилов вошел во двор, аккуратно прикрыл калитку.
Внимательно оглядевшись, он снова позвал: «Те-ету-ушка Еле-е-енка-а!», – но уже без веры, что старушка выйдет на зов. Пошел к дому, стуча каблуками по плитке, но вдруг передумал и свернул за угол. За углом было светлее. Неуверенно мычала корова Машка в коровнике. На заборе сидели воробьи, и Шилов вздрогнул, вспомнив свое видение. Едва не переходя на бег, он вышел на задний двор, подошел к бочке, схватился руками за ее края. Вода в бочке была мутная, со дна поднялась грязь, мешая разглядеть кристаллы. Похоже, кто-то нарочно взбаламутил воду. Шилов терпеливо ждал, когда ил осядет; иногда нервно оглядывался. Однажды ему почудилось, что в темном окне мелькнула тень, и Шилов пожалел, что не захватил с собой оружие, но тут же успокоил себя: показалось.
Грязь оседала, проступали очертания мха. Шилов понял, что головастики куда-то исчезли, все до единого. Кристаллы – тоже. Быть может, они удачно прятались в наростах зелено-бурого мха? Шилов поднял с земли сухую ветку, потыкал в бурые заросли, но кристаллы не желали находиться. Так что же, все-таки почудилось?
– Эй…
Шилов подскочил на месте от неожиданности, скосил взгляд и тут же успокоился. Облокотившись о забор с той стороны, стоял Михалыч, крепкий, хотя и седой уже мужичок, лицо которого так и светилось лукавинкой. Он улыбался и понимающе кивал, будто знал, чем там Шилов на самом деле занимается.
– Здорово, Шилов!
– Привет и тебе, Михалыч.
– Че это ты там делаешь? Ты смотри, никак рыбу удишь?
Шилов неопределенно мотнул головой.
– А я, не поверишь, только что с Мухинской Балки, – задумчиво жуя губу, сказал Михалыч. – Знаешь, чего молодежь учудила? Рыбу пацанва ловит.
– Пацанва?
– Ну смотри: Григорыча внук, Самойлихи сынок, еще один пацаненок, из Глуховки, кажется, не помню его имя, светленький такой. В общем, в пруду они рыбку ловят, посреди дня, да еще и без наживки. Я мимо проезжал – ты смотри! – кричу: «Чего это вы там делаете?» Они: «Рыбу ловим, Михалыч!» Ну я со старушки своей слез, ты смотри, подхожу к ним, значит, чтоб отчитать – кто так рыбу ловит? Ты смотри! – полное ведро рыбы, да еще какой-то необычной, ни разу такой не видел. Чешуя крупная, золотистая, плавники как серебряные, глаза словно изумруды, вот те крест, не вру. Я на эту рыбу, ты смотри, значит, вылупился и спрашиваю: «Как же вам такое чудо в этом грязном пруду поймать удается, ребята?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52