– Уже?
– Извини. Правда, извини, я очень хотела еще немного с тобой поболтать, но мне уже пора, но я приеду, честное слово, приеду послезавтра, и все будет прямо, как ты сказал. Если не передумаешь, конечно.
– Постараюсь.
– Смеешься над бедной девушкой?
– Больше не буду! Соня, конечно, я не передумаю.
– Хорошо… в общем, пока, Костя. Послезавтра в час дня встречай меня на монорельсовой станции… как договорились… счастливо, целую тебя!
– Пока.
Он вернул трубку на место, и словно ребенок, получивший подарок, о котором давно мечтал, подпрыгнул на месте, схватил со стола фотографию Сони в рамке и закружил с ней по комнате, то и дело натыкаясь на мебель. Из своего угла выглянул Афоня, лохматый исконно русский домовой в красной рубашке в белый горошек и плотных черных штанишках, подпоясанных конопляной веревкой. В руках у него мелькали спицы, кончик бороды волочился по полу, собирая пыль.
– Чего пляшешь? – спросил Афоня с опаской. – Случилось чего?
– А ты не слышал разве? Сонька к нам приезжает!
– Нашел чему радоваться, – пробурчал Афоня. – Ишь, баба к нему приезжает. Работы лишился, думал бы лучше, на что жить будем? А он… ишь ты!
– Афоня, не грузи, – Шилов подмигнул ему. – Сам знаешь, моих сбережений нам еще надолго хватит.
– Хватит-то, хватит, но мужику без работы нельзя, зачахнет, так-то.
– Через неделю начну думать, Афоня, обещаю! А ты пока носки Соньке свяжи, хорошо? Я ей обещал.
– Ишь, умник какой нашелся! Ты обещал, ты и вяжи.
– Да ладно тебе, Афоня! Афонька-а-а… мужик, ты не представляешь, как я счастлив.
Афоня ловко запрыгнул на журнальный стол, заваленный книгами, устроился на краю, свесив ножки, обутые в лапти. Шилов купил их на распродаже на китайской передвижной космической станции полгода назад. Лапти были почти как настоящие, только воняли почему-то бензином. Впрочем, Афоне запах этот понравился.
– Счастлив, говоришь? Баба заарканила, а ты счастлив?
– Это не она, это я сам. Без нее я начал… теряться, разучился понимать, где реальность, а где виртуальность, понимаешь?
Афоня щелкнул языком:
– Дураком родился, дураком помрешь. Видела бы тебя твоя матушка! Но она даже не звонит уже, поняла, видать, что с таким сынком каши не сваришь.
Шилов пожал плечами и уселся в кресло, откинулся, стал смотреть на потолок, на роскошную люстру, которую давно стоило помыть.
«Генеральная уборка, – подумал Шилов. – Какие страшные слова».
Но Соня приедет послезавтра, он должен успеть привести дом в порядок к ее приезду.
– Мама сразу сказала, что специалиста из меня не выйдет. Слишком уж я на интуицию полагаюсь, а на знания плюю.
– Нашел чем гордиться, ей Богу, – проворчал Афоня. – Ладно уж, свяжу твоей бабе носки, а ты тут прибирайся пока, стыдоба! Не квартира, а помойка.
– Сейчас, Афоня, сейчас все будет!
– Ну и…?
– Говорю же, сейчас, а это значит вот прямо очень скоро, только прогуляюсь, воздухом свежим подышу и сразу за работу.
– Архаровец! – закричал вдруг домовой. – К бабе уйдешь, я один тут останусь, так что ли?…
– Афонька…
– Ладно, иди. Вот помру с тоски, тогда и поплачешь, только поздно уже будет.
Воздух с утра был воистину свежий. Напоенный запахами хвои и трав, он приятно покалывал легкие, привыкшие к городскому смогу и вокзальной вони.
– Вот он, настоящий отпуск! – с усмешкой сказал Шилов, выходя за порог. Он потянулся, прищурился на солнце, сиявшее в лазурном небе, счастливо улыбнулся. Слева за полями спелой пшеницы раздался гудок; наверное, Михалыч поехал в город торговать свежим молоком. Молоко у Михалычевых коров было как смалец, хоть ножом режь, но сам он почему-то предпочитал хаживать в гости к тетке Еленке и пил молоко у нее. Справа над лесом то и дело проносились аэромобили, которые совсем не вписывались в пейзаж, но Шилов прощал им это сегодня. Свистя под нос, он вышел на тропинку, ведущую к лесу, достал пачку сигарет, но, подумав, положил ее обратно в карман, сорвал росшую возле обочины травинку и сунул ее в рот. Травинка приятно горчила. Солнце припекало слева, но Шилов вскоре вошел в подлесок и спрятался в тени. Он прислонился спиной к дубу и смотрел на солнце, запутавшееся в переплетении веток. Мобилей отсюда не было видно, только воробьи носились повсюду как угорелые. Один раз Шилов увидел стрижа. А может, показалось. Впрочем, ему было все равно; Шилов был счастлив как никогда. Он наслаждался каждой минутой, которая оставалась до приезда Сонечки. Это ожидание счастья он не променял бы ни на что на свете.
Он пошел по истончающейся тропинке вглубь леса, восхищаясь громадными толстокорыми деревьями, дубами и кленами, подмечая каждую мелочь под ногами: сухой сор и процессии муравьев, таскавших к муравейнику личинок, поседевший мох, цеплявшийся к стволам могучих деревьев, листья, скрипевшие под ногами, словно снег. Лес, казалось, был окутан прозрачной паутиной, которую можно увидеть, только если осторожно скосить взгляд. Стоит посмотреть на нее прямо, и она тут же исчезает. Не было никакого сумрака, лес казался светлым и игрушечным, будто чащоба из волшебной сказки. Лесной воздух пьянил сильнее вина.
Шилов вышел на светлую опушку, безупречно круглую, как будто нарисованную циркулем. На опушке рос чертополох, а с северной стороны – кустарник с красными ягодами, названия которого Шилов не знал. Над ягодами кружила мошкара. Откуда-то слева раздался пронзительный писк, будто мелкая зверюшка попала в капкан. Шилов знал, что браконьеров в их лесах отродясь не водилось, но все же решил проверить и пошел на звук. Пищало где-то совсем близко, у края опушки, но Шилов никак не мог найти источник звука. Писк то удалялся, то приближался, а эпицентр его не обнаруживался.
Наконец Шилов догадался посмотреть вверх и почти сразу увидел маленькое дискообразное устройство, поблескивающее в солнечных лучах. Устройство пряталось в нижних ветвях молодого дуба. Шилов подпрыгнул и достал его. Штуковина была сделана из какого-то легкого металла. Возможно – алюминия. Очень легкая и, кажется, полая, она только с виду казалась сплошной и тяжелой. Пищала именно она, пищала заунывно и как-то по-настоящему, будто живое существо.
Шилов повертел устройство в руках. В памяти вертелось нечто похожее, но он никак не мог вспомнить, где видел подобную штуку. Связаться с Проненко? Вроде бы он специалист по железкам, должен помочь. Но Шилов не хотел выслушивать его ехидные замечания, в связи со своим увольнением, и решил не звонить. Устройство тем временем пищало все тише и тише, а потом и вовсе замолчало. Шилов сунул его в карман и пошел обратно в деревню. Ему захотелось парного молока.
Глава вторая
Он раз за разом нажимал кнопку звонка, но тетка Еленка не появлялась еще очень долго. Наконец она вышла откуда-то из-за угла дома, толстая, бойкая, в цветастом сарафане, в платке, из-под которого выбивались седые пряди. Тетка Еленка всплеснула руками и отворила калитку.
– Костенька! Долго стоишь, небось?
– Да нет, теть Еленка, совсем чуть-чуть.
– А я, старая, выбегаю из-за угла, смотрю, и чуть сердце у меня не останавливается! Плохо видеть стала, показалось, будто муженек мой, покойничек, объявился. Ты заходи, заходи. Щас покажу тебе, кстати уж, кое-что.
– Кое-что? – переспросил Шилов, послушно следуя за старушкой. По тропинке, огибающей ладный домик, выкрашенный в какие-то совсем уж детские, леденцовые цвета, они обошли дом, миновали коровник, пришли во внутренний двор, забитый разнообразным сельхозинвентарем. Старушка подвела Шилова к ржавой железной бочке, наполненной до краев водой. От бочки неприятно пахло, вода в ней была почти прозрачная. Изнутри бочка обросла каким-то мхом. У поверхности, ближе к середине «водоема», резвились головастики.
– Очень мой внучек любит здесь играться, – сказала старушка. – Пальчиком крохотным – тык-тык, в воду, а хвостатики – в стороны.
– Так что вы хотели показать, тетка Еленка? – спросил Шилов, утирая пот со лба – припекало порядочно. Солнце стояло в зените.
– А по твоей части, милок! Ты ведь, эта, специволист! Смотри в бочку.
– Смотрю. Ну и причем тут головастики?
– Ты не на хвостатиков смотри, а вот сюды… – Она ткнула пальцем, показывая на внутреннюю стенку бочки. Приглядевшись, Шилов заметил спрятавшийся во мху небольшой фиолетовый кристалл. Кристалл прирос к стене широкой своей частью. Вдруг один из головастиков метнулся к кристаллу и завертелся подле него, быстро переплывая с места на место, головкой тычась в гладкую поверхность загадочного образования.
– Это…
– Ты гляди-гляди!
Острие кристалла вдруг раскрылось, подобно бутону розы и выпустило из себя ядовито-красную жидкость, которая облаком окутала головастика. Тот дернулся раз, другой, обмяк, впитав в хрупкое тельце жидкость, и пошел на дно. Кристалл закрылся.
– Что это, Костенька? – шепотом спросила бабка. – Которое отравило хвостатика?
Шилов не знал. Одно он подозревал: кристалл этот внеземного происхождения. По крайней мере, Шилов о таких ничего не слышал, хотя был знаком с флорой и фауной Земли не понаслышке. Впрочем, знал он и то, что флора и фауна Земли частенько обогащается различными биологическими видами, которые прорываются на Землю сквозь космический карантин. И не всегда эти существа безвредны, чаще специальной службе приходится прилагать большие усилия, чтобы спасти экосистему планеты. Но здесь, в деревне, откуда могла взяться такая дрянь?
– Давно кристаллы появились? – спросил Шилов.
– Так неделю назад, когда внучек приезжал! Прибегает ко мне однажды: тетка Еленка, кричит, там волшебные камушки! Я не поверила сначала, решила, выдумывает, но посмотреть пошла. Смотрю: мерзость какая-то к бочке моей приклеилась. Вон, Костенька, во-он туда погляди, еще один камушек, и еще. На дне бочки их с десяток. Я палку туда совала, ворошила, видела.
– Почему раньше не сказали? – спросил Шилов, чувствуя неприятный холодок в груди. Нет, он не очень сильно переживал из-за кристаллов, даже если они вправду имеют чужеродное происхождение. Он больше волновался, что может накрыться встреча с Сонечкой. Но ведь надо обязательно позвонить в службу биологической защиты… или все-таки не надо? Может, повременить, само рассосется?
– Вот что, тетка Еленка, я свяжусь со своими друзьями, попробую выяснить, что это такое, а вы пока дома сидите, ничего не трогайте и никого к бочке не подпускайте, хорошо? И никому не говорите, чтобы лишних слухов не появилось. Договорились?
Она вдруг засуетилась, чуть ли не подпрыгивая рядом с Шиловым:
– Ох, хорошо, Костенька, конечно, хорошо. Как замечательно, что под боком живет такой специволист, как ты. Пойдем, Костенька, к старухе в дом, я тебя молочком напою… пойдем-пойдем, блинами еще угощу, а то, вишь ты, исхудал совсем, побледнел на своей работе, вредная она, видать, работа эта…
Шилов покорно брел за ней. Однако прежней радости не осталось, сердце терзала тоска. Надо звонить, думал Шилов.
Сейчас, дочитаю книгу и позвоню, думал он позже, когда пил горячий малиновый чай, сидя в своем кресле, уставившись пустым взором в страницу. Афоня стучал спицами за шкафом, меланхолично шмыгал носом, иногда чихал. Кажется, у него началась сезонная аллергия.
– Эй, Афоня! – крикнул Шилов, чтобы отвлечься от дурных мыслей. – Как твой нос?
– Благодарствую, недурно, – неохотно ответил Афоня.
– А мне так не кажется. Вчера ты целую ночь чихал и кашлял на чердаке, я слышал.
– Делать тебе, Шилов, нечего, только и занимаешься тем, что подслушиваешь. Ночью спать надо. А ты, небось, еще и о бабе своей все время думал.
– Молчал бы. О тебе ведь беспокоюсь! Может, в поликлинику сгоняешь, доктору покажешься? Он тебя от аллергии враз излечит.
– Я лучше по старинке, горячего чая с вареньем хлебну или молочка с чесночком…
– Так может на них у тебя и аллергия! – Шилов засмеялся.
– Аллергия у меня сезонная, на травы цветущие. А ты что-то веселый слишком. Случилось чего?
Шилов немедленно заткнулся. Уж что-что, а чувствовать настроение хозяина Афоня умел, немало лет вместе живут все-таки. Что-то вроде телепатической связи у них развилось. Шестым чувством, выцеживая мельчайшие изменения в интонации, друг друга понимают.
– Да так, – буркнул Шилов, подхватываясь. Пихнул книгу обратно на полку, сунул ноги в старые шлепанцы, пошлепал к входной двери.
– Сразу делай, что бы это ни было, – сказал домовой ему вслед, – потом поздно будет.
– Хм…
– Я тебе дурного не посоветую, не то что шалава твоя новообретенная!
– Я тебя выпорю, Афоня, клянусь, если хоть раз еще Соню шалавой назовешь.
– Натуральная шалава.
Шилов запустил в домового тапочком и попал, потому что зловредный домовой и не думал уворачиваться. Афоня заскулил, потирая ушибленный бок, заругался.
– Вредная тварь… – пробормотал Шилов огорченно.
Очутившись во дворе, он первым делом пошел в туалет. Туалетов в его доме было два. Один, основной, в помещении, а другой – для романтики – во дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52