Тенью и в самом деле оказался Коралл, который мирно спал на краю дивана, свернувшись в клубочек. От него несло кислятиной. Присмотревшись, Семеныч увидел, что Коралл как-то успел заблевать весь диван. Зрелище было не из приятных, Семеныч насупился. Откуда-то сбоку повеяло свежестью. Он тихонько встал, чтоб не разбудить хозяина, и подошел к распахнутому окну. За окном мерцали яркие южные звезды, весьма музыкально стрекотали цикады. Семеныч ненавидел музыку, ну кроме, пожалуй, старинного шансона, и поэтому захлопнул окно, отворил форточку, чтоб комната хоть немного проветривалась, прошелся по комнате, обходя завалы. Сначала хотел разбудить Коралла, но потом передумал. Хозяин сам виноват, нечего было пить, не дожидаясь гостей.
Интересно, куда смылся Шилов? Семеныч пошел к выходу, но его остановил дикий вскрик. Семеныч резко обернулся. Коралл сидел на диване, вращая вытаращенными глазами. Перед его носом в воздухе, никак не закрепленный, болтался маленький ножик, острое лезвие которого поблескивало в электрическом свете. Ножик надвигался на переносицу Коралла, грозя оцарапать ее, а Стивен ничего не предпринимал, чтобы спастись. Семеныч замер, протер глаза, удивленный необычным явлением. Он не представлял, что надо делать в такой ситуации и доверился интуиции. Интуиция подсказала, что надо схватить стул и швырнуть в ножик, и Семеныч, не успев включить разум, послушался чутья. Ножик ринулся в сторону, прячась за горой рухляди, стул врезался Кораллу в лицо, тот закричал и начал материться. Спрыгнул с дивана, зажимая рукой вскочившую на лбу шишку.
– Ты что творишь, мать твою?
– Ножик, нос-пиндос! – Семеныч был скуп на слова. Он медленно двигался вдоль стены, не упуская из виду места, где таился нож. В Семеныче проснулся профессионал. О загадочности явления он больше не думал; на работе в учреждении, которое занимается исследованием нечеловеческой логики, и не такое увидишь.
Коралл, кажется, понял его и стал пятиться, приближаясь к Семенычу. Он подхватил с пола обломок лампы дневного света, выставил его перед собой, как меч. Идиотское зрелище. Семеныч просто, как бы выразиться, чтоб не порезал цензор… – короче говоря, просто ахуелъ. Ну вот, вроде и обсценной лексики нет, и все всем понятно.
Коралл вдруг вздрогнул, запнулся и шлепнулся на задницу. Ножик выскользнул из укрытия, облетел комнату по периметру, умчался к лампочке, качающейся под потолком, и стал кружить возле нее, словно комар. Коралл засучил ногами, отползая. Семеныч, не имея времени оценить новый удивительный поступок лезвия, схватил со стола книгу, подпрыгнул и с размаху ударил ею по ножу. Ножик отлетел к стене, ударился о нее и, безвольный, повалился на пол. Семеныч подошел к нему, потрогал носком ботинка. Ножик лежал на полу и не шевелился.
– Заманивает! – взвизгнул Коралл.
– Да нет, вр-роде… – Семеныч наступил на нож, вдавил его в пол.
– А что с ним? – слабым голосом спросил Коралл.
– Кажется, сдох, нос-пиндос, – неуверенно отозвался Семеныч, который все-таки ожидал, что нож как в классических фильмах жанра horror воскреснет и бросится на него, чтобы вспороть живот, но нож только вяло пошевелился, и тогда Семеныч наступил на него крепче, заставив перламутровую рукоятку хрустнуть и сломаться, словно хитин насекомого.
Лестница обволакивала Проненко, как густой туман, и пыталась высосать из него соки, словно вампир. Перила по какой-то странной лестничной прихоти пребольно вжимались в колени Проненко. Он сползал со ступеньки на ступеньку, нервно смеясь, пытаясь сообразить, как лестница может обволакивать и высасывать. Особенно – высасывать. Эта мысль сильно тревожила растрепанный разум Проненко. Прямые как стрела лучи оранжевой луны пронзали темные окна и расчерчивали пространство на квадраты-классики, по которым прыгали детские друзья Проненко, разрушившие его замок, и теперь медленно умиравшие от таинственных болезней.
Друзья поворачивались и смотрели на Проненко мертвыми глазами. Он не смог перенести их холодных взглядов и покатился по лестнице, то захлебываясь лестничным туманом, то вырываясь на волю, хватая ртом воздух. Он барахтался в тумане, как утопающий. Он попробовал закричать, но как раз упал на пол, в кровь разбив губы, и вместо крика промычал нечто бессмысленное. По полу, непосредственно под глазом Проненко, полз усталый муравей c хлебной крошкой в жвалах. Муравей остановился под переносицей Проненко, чтобы передохнуть. Проненко дернулся и кончиком носа раздавил насекомое.
– Зачем ты убил невинного муравья? – спросил Саша, склонившись над ним. То есть это Проненко казалось, что Саша склонился, но ведь он давно мертв или парализован, что, впрочем, одно и то же, значит, просто кажется?
– Не знаю, – буркнул Проненко, глотая кровь. Кровь была сладкая, как малиновое варенье. Ну, то есть это ему казалось, что она такая, на самом деле у крови другой вкус.
– Для тебя, Проненко, ничего не значит муравьиная жизнь, да и человеческая тоже.
– Почему ты так решил?
– Ты зачем орал там, наверху? – спросил Саша.
– Я увидел… – Проненко замолчал, не договорив.
– Что ты увидел?
– Увидел, – упрямо повторил Проненко и вновь проглотил кровь. У крови был вкус клубничного ликера.
– Думаешь, кто-то еще это видел?
– Думаю, да, – ответил Проненко, про себя удивляясь общему идиотизму беседы. – Но закричал только я… Слушай, Саша… – неуверенно промолвил он. – Я как бы давно хотел узнать, но как-то забывал поинтересоваться… тебя так и не вылечили?
– Не-а, – беззаботно ответил невидимый Саша. – Но ты не тревожься, мне и так хорошо.
Проненко проглотил кровь. У крови был вкус жареной картошки с луком, политой дрянным кетчупом.
– Где я?
– Это мир демонов! – с пафосом ответил Саша и засмеялся, отстукивая туфлями чечетку. – Тук-тук… тук-тук-тук…
– Мир покемонов?
– Ах, ну да. Демоны в современном сознании ассоциируются с покемонами, а тень, которая живет в каждом из нас, с картошкой-фри. Ты любишь картошку-фри, Проненко? В тебе живет плазменная картошка-фри и двумерные чизбургеры по цене одномерных?
– Ты о чем?
– Я о том, дубовая твоя башка, что в массовом сознании макдоналдсы ассоциируются с темной силой, но люди все равно ходят в эти заведения, особенно те, в ком сильна темная сторона и кто слушается зова ее. Люди ходят туда с самого малолетства, родители приучают их, уводят во тьму, не дают выбрать. Понимаешь?
– Саша, я всегда знал, что ты – идиот, – со злостью ответил Проненко. – Ты читал Фрейда, Кинга и Ницше в шестилетнем возрасте, поэтому и чокнулся. Я, к слову, как бы не осилил Ницше и Кинга до сих пор.
– Нашел, чем гордиться! Кинг – это классика. Ницше, впрочем, истинно, дерьмо: напыщенное, себялюбивое, созданное воспаленным разумом дерьмо.
– Да пошел ты в… – сказал Проненко, последний раз глотая кровь. У крови был вкус вишневого джема, густо намазанного на ржаной хлеб. Проненко поднялся на ноги, рукавом стирая с подбородка кровь и крошки, огляделся. Он стоял, покачиваясь, посреди столовой, которая была совершенно пуста, если не считать жужжащего, подобно жирной мухе, холодильника в углу. На столе неотвратимо пропадали остатки закуски. Закуска гнила с левой стороны. Проненко стало печально, ему не хотелось, чтобы закуска разлагалась в одиночестве. Он проковылял к столу, схватил кусок колбасы, с алчностью вгрызся в него. Колбаса успела подсохнуть, но для Проненко она показалась вкуснейшей вещью на свете. Снаружи истошно закричали перепела и фазаны, предвещая заход оранжевой луны. Соловей затянул безрадостную песню, предрекая восход луны зеленой. Проненко, дожевывая кусочек, подумал, что мир вокруг какой-то странный, да и он сам ведет себя необычно. Что-то изменилось в нем после того, как он обернулся там, наверху и увидел… не думай об этом!
– Неужели показалось? – спросил Проненко у душного воздуха. Воздух загустел возле потолка, образовал вращающуюся воронку, из которой неведомое нечто выбросило книгу в черной обложке.
– Ясно, – сказал Проненко, кидая колбасную шкурку на книгу. Кожура, не долетев до тома сантиметра, с тусклой вспышкой аннигилировалась. Наверное, нырнула в иную реальность.
Шилов и компания пробирались сквозь частые заросли. Двигались почти ползком, и Шилову казалось, что местная насекомая живность проникла уже во все его поры и даже забралась под веки. Чем сильнее припадал он к земле, тем больше под ним ползало склизких сороконожек, глянцевых жуков с большими жвалами и индиговыми надкрыльями и тварей, напоминавших тараканов, только жирнее, мясистее и с усами, как у потомственных казаков.
– Блин… – сказал Шилов и шепотом обратился к зеленокожему старику, который сначала мелькал далеко впереди, но сейчас почему-то замер на месте. Наверное, Пух, возглавлявший экспедицию, засек что-то необычное и встал.
– Послушайте… – спросил Шилов. – Вы не скажете, что тут творится? Почему небо меняется каждые пять минут?
Старик долго не отвечал, и Шилов решил уже, что он снова отмолчится, но старик вдруг заговорил:
– Неба много и земли много, и все они находятся здесь и сейчас, хотя не все, конечно. То, что творится – это слияние и перемешивание миров, а мы, простые создания, без затей болтаемся в этих мирах, ведомые силой ультра-осьминога, кракена по-вашему…
– Параллельные миры, значит, – пробормотал Шилов, который мало что понял из речи старика.
– Невидимые миры, – поправил старик, и они поползли дальше.
– А почему вы зовете осьминога… хм… осьминогом, как люди? Я слышал, осьминог был когда-то… вашим богом.
– Бог умер, – ответил старик. – И мы остались наедине с самими собой. Это… – он замялся, – грустно, но так и должно быть…
– Вернись, мой бог… – вдруг запел молодой зеленокожий, – мне грустно без тебя… – Он захихикал, за что получил шлепок от старца, и умолк.
– Зачем вы его все время бьете? – спросил Шилов.
– Это ваших детей нельзя бить, а наших можно и даже полезно.
Небо над их головами раскрывалось, подобно бутону, с него сыпались, пропитанные едкой кислотой огненные метеоры, издалека похожие на одуванчиковые парашютики. Метеоры вгрызались в землю, проникали глубоко внутрь, как будто оплодотворяя ее. Дети сидели вокруг костра полностью неподвижные, а метеоры стачивали пространство вокруг них, постепенно приближаясь к костру. Бенни-бой крутил в руке сломанный нож.
– Что случилось? – дрожащим голосом спросил Ластик, чувствуя, как спину снова и снова окатывает горячим воздухом. Он, кажется, единственный из компании боялся, остальные сидели прямо и глядели в пространство с легкой усмешкой, как взрослые, которые знают что-то, но никогда не поделятся этим с ребенком.
– Поломался, – ответил Бенни и кинул остатки ножа в костер. Коралл бросил туда же очередную книгу.
– Бенни, – сказал Ластик. – Мы встречаемся с тобой только здесь. Скажи, как там все… ну, там, где ты живешь.
Бенни-бой пожал плечами.
– Ластик! – сказал Коралл. – Мы договаривались. Ты обещал не спрашивать об этом.
– Ну…
– Да ничего, – буркнул Прескотт и ойкнул. Метеор порвал земную оболочку в шаге от него, огонь опалил траву, стебли которой еще долго тлели, качаясь на ветру.
– Больно?
– Да не, нормально… – вяло ответил Бенни-бой. – Странно другое, откуда тут трава взялась? Только что мы сидели на песчаном берегу!
Ему никто не ответил.
– Как же мы вернемся? – спросил Ластик, с тоской глядя на порванное небо. – Я хочу домой. Мама обещала вареники со сметаной. Я люблю вареники со сметаной! – Он с вызовом поглядел на товарищей. Снова совсем близко упал метеор. Искра попала в волосы Эллис, прядь занялась, но Эллис молниеносно затушила вспыхнувший огонь. Отняла ладонь от головы. Посередине ладони проявлялся ожог.
– Я боюсь, – прошептал Ластик и стал озираться, готовый бежать со всех ног.
– Успокойся! – Коралл положил руку ему на плечо. – Пока мы сидим рядом с костром, нам ничего не грозит!
– Так уж и не грозит! – начиная паниковать, крикнул Ластик. – Зачем мы полезли сюда? – Метеор, опалив ему волосы, пролетел мимо и вонзился в костер, протыкая его насквозь, разбрасывая не успевшие заняться круглые поленья и полусырые картофелины.
– Бенни… – Коралл почувствовал, что голос у него тоже дрожит, откашлялся и повторил: – Бенни-бой, правда, когда это закончится? Нам пора домой…
Бенни поднял голову. Глаза его тлели.
– Зачем тебе домой, Коралл? – спросил он. – Тебя ведь ждет пьяный в стельку отец, больше никто. Отец, который угробил лучшие годы твоей жизни, заставляя жить возле этого дурацкого озера! А тебе зачем, Ластик? Тебя почти каждый день колотит мать! Почему ты хочешь вернуться? Вам же нравится здесь!
Эллис, до этого не проронившая ни звука, звонко рассмеялась и схватилась за животик, как бы ухохатываясь. Изо рта ее то и дело появлялся раздвоенный язык ящерицы.
– Фи… – сказала она, и тьма вокруг откликнулась, оживая и наливаясь объемом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52