Такому самое место на вечеринке у этих «Хой Аристой».
И уж конечно, в облике не-Хантера нет ничего, что могло бы связать его с тем Хантером, сотовый телефон которого попал в чужие руки.
Короче, чтобы выследить «антиклиента», мне предстояло превратиться в «антисебя».
Однако настоящий я пытался сопротивляться. Особенно при виде ярлычка с ценой.
— Ого. Здешние пиджачки тянут на тысячу баксов.
— Да, но мы можем в понедельник все вернуть и получить деньги обратно. Модные фотографы все время так делают. У тебя ведь есть кредитка?
— Есть.
Мне этот план — взять вещь с возвратом — казался слишком уж рискованным, но у инноваторов обычно напрочь отсутствует ген оценки риска. Джен в каком-то трансе бродила по проходам между полками и вешалками, ее пальцы пробегали по материалу дорогущих тканей, совершенно не похожих на все то, что составляло обычную одежду племени жителей Нью-Йорка.
Остановившись, она покрутила стенд со сногсшибательно дорогими галстуками-бабочками, и тут ее радар уловил гудение моих натянутых нервов.
— Расслабься, Хантер. У нас еще четыре часа до официального начала вечеринки, значит, пять, прежде чем кто-нибудь придет. В нашем распоряжении целый день на то, чтобы тебя одеть.
— А как насчет того, чтобы одеть тебя, Джен?
— Я думала об этом. — Она кивнула, вздохнув. — Если мы заявимся вместе, нас будет слишком легко узнать. Так что я поищу, пожалуй, какой-нибудь альтернативный вариант маскировки.
— Стоп! Разве мы не вместе идем?
— Вот смотри: по-моему, неплохо.
Она вытащила двубортный пиджак, имеющий фактуру шероховатой гибкой бумаги — блестящая черная синтетика, которая вбирала свет из помещения.
— Вау, супер!
— Ты прав. Как раз в твоем стиле.
Она задвинула пиджак обратно.
— Нам нужно что-то, что не особо стильное. Не очень броское.
— В смысле? Ты считаешь, что я чересчур выпендриваюсь?
Джен отвернулась от полок и поймала мой взгляд.
— Как раз в меру, — смеясь, промолвила она и двинулась дальше вдоль рядов мужской одежды, предоставив мне размышлять над ее словами.
А кончилось тем, что я задержался перед тройным зеркалом и, увидев себя в нескольких непривычных ракурсах, пришел в ужас. Неужели эта убогая рожа и есть я? Быть того не может, и такой лопоухий! И профиль не мой, и с чего это моя рубашка так измялась на спине?
Лишь потом я обратил внимание на то, во что одет. Выходя на охоту за крутизной, я обычно становлюсь невидимым в вельвете, спортивном прикиде или великолепии сухой чистки, однако сегодня утром подсознательно скользнул в свою реальную одежду. Вельвет без бренда заменили свободные черные брюки, вместо обычной великоватой, цвета высохшей жвачки футболки появилась светло-серая майка, под открытой черной рубашкой с воротом. Неудивительно, что мои родители это заметили, но они каким-то манером еще и прочли эти знаки, что вылилось в совершено неожиданный для меня вопрос мамы о Джен, сильно ли она мне нравится.
Неужели я так очевиден для всех? Может быть, я действительно слишком нарочит?
— Я думаю, это подойдет. — Джен появилась за моей спиной, отразившись разом во всех зеркалах.
С одной ее руки свисали вешалки. Я забрал их у нее, словно возвратившись во время, когда мама брала меня за покупками, и точно так же сомневаясь в результате.
— А ты уверена, что нам не следует замаскироваться под официантов или что-то в этом роде?
— Ага, правильно. Как в «Миссия невыполнима». (Под этим она имела в виду телевизионное шоу, а не кинематографический бренд, так что это название я пропустить могу.)
Она привстала, взъерошила мне волосы, проверила угол в зеркале и улыбнулась.
— Посмотри на себя в последний раз, Хантер. Сегодня вечером ты себя не узнаешь.
Глава тринадцатая
— Будет щипать, — сказала Джен.
Так оно и вышло. Еще и жгло.
Кислотный отбеливатель — великий разрушитель. Понимаете, каждый из ваших волосков защищен внешним слоем, который называется кутикулой и содержит пигмент, придающий волосам цвет. Цель осветления заключается в том, чтобы разрушить эти кутикулы настолько, что выпадает весь пигмент. Дело быстрое, но грубое, как содрать или продырявить оболочку. После этого, когда вы продолжаете краситься, часть краски смывается всякий раз, когда вы принимаете душ. Так сказать, вытекает в дырки.
Я знал все это, но только теоретически, потому что всегда подкрашивал волосы темнее, а не осветлял. Так что когда Джен начала втирать мне в волосы кислоту консистенции зубной пасты, я оказался к этому не готов.
— Жжется!
— Я предупреждала.
— Да, но… ой!
У меня было ощущение, будто тысячи комаров впились в мою голову. Как будто мои волосы подожгли.
— Ну как?
— Как будто… кислоты на голову налили.
— Прости, я использую раствор максимальной концентрации. Нам нужно быстрое и радикальное преобразование. Но не бойся, в следующий раз будет не так больно.
— В следующий раз?
— Ага. После первой процедуры осветления кожа будет уже не такой чувствительной.
— Отлично, — кисло пошутил я. — Давно мечтал избавиться от некоторых тамошних нервных окончаний.
— Тяжело в учении, легко в бою.
— Как в бою — это точно.
Она накрыла мне голову куском алюминиевой фольги, сказав (бодрым тоном), что так будет горячее, но это нужно для ускорения химической реакции, после чего вытащила еще один стул и уселась напротив меня.
Мы находились на кухне у Джен, маленькой, но явно представлявшей собой рабочее место знатока поварского дела. Кастрюли и сковородки свисали с потолка, слегка звякали на ветерке от вытяжного вентилятора, который работал, чтобы удалить запах осветлителя. Недавно приобретенный наряд не-Хантера стоимостью в две тысячи долларов висел среди сковородок все еще в пластике, дававшем слабую гарантию того, что оплата моего следующего счета по кредитной карте не убьет меня.
Джен жила здесь вместе со своей старшей сестрой, которая пыталась пробиться на поприще шеф-повара десертов. Многие из почерневших чугунных сковородок наводили на мысль о бисквитах с миндальными орехами и кокосом и о маленьких тонких сладких пирожных. Имелся и набор сит для просеивания муки до состояния тончайшего порошка.
Кухня была в стиле ретро, а может, ни в каком не стиле, а просто старая. Стул, на котором я сидел, представлял собой винтажный образец из винила с хромом, под стать зеленому в золотую крапинку столу из огнеупорной пластмассы «Формика». Холодильник тоже относился к эпохе 60-х годов, с ручкой из нержавеющей стали в виде гигантского спускового крючка.
Кислота мало-помалу разъедала мой скальп, и наконец я поймал себя на том, что мне отчаянно нужно отвлечься.
— А давно у твоей сестры эта квартира?
— Это еще от родителей, они здесь начинали. Мы все жили здесь, пока мне не исполнилось двенадцать, но они сохранили ее и после Дня Тьмы.
— Дня Тьмы?
— Когда мы переехали в Джерси.
Я попытался представить себе, как здесь проживала целая семья, и к неприятному ощущению растворения скальпа добавился противный звоночек клаустрофобии. В стороне от кухни были две маленькие комнатки с окнами в вентиляционную шахту. И это вся квартира!
— Вы здесь вчетвером жили? Но после такой тесноты Нью-Джерси должен показаться неплохим местом.
Джен сделала вид, что ее сейчас стошнит.
— Ну да, как же! Хорошим для моих родителей. Все вокруг там считали меня типа помешанной, с фиолетовыми прядями в ирокезе и прикиде домашнего пошива.
Я вспомнил свой собственный великий переезд.
— Вы, по крайней мере, переехали не так далеко — ты могла сюда наведываться.
Она вздохнула.
— Может быть. К тому времени, когда мне исполнилось четырнадцать, мои друзья с Манхэттена списали меня в отстой. Как будто я превратилась в девчонку из Джерси, и все такое.
— Понятно.
Я вспомнил, как по приходе заглянул в комнату Джен, типичную берлогу инноватора. Обстановка, по большей части подобранная на улице, на полке завалы тетрадей, дюжина незаконченных выкроек на бумаге и ткани. Одна стена увешана вырезками из журналов, другая сплошь покрыта коллажами из найденных на улице фотографий. На третьей красовалась разрисованная под баскетбольную площадку доска объявлений, на которой магнитики в форме букв «X» и «О» поддерживали изображения игроков, мужчин и женщин.
Кровать находилась на верхнем уровне, так что под ней имелось место для письменного стола, на котором поблескивал ноутбук, а над ним, на стенке, беспроводной концентратор. Короче, отчаянный бардак обиталища крутой девчонки, старающейся скомпенсировать потерянные годы.
— А когда ты вернулась?
— В прошлом году, как только меня отпустили. Но знаешь, трудно вернуть ощущение того, что ты в струе, посте того как оно потеряно. Это все равно как идешь по улице, вся из себя прикинутая, в ушах наушники, ловишь кайф от клевой музыки и вдруг спотыкаешься и летишь на тротуар. Только что была все такая крутая, и тут… все на тебя таращатся. Ты снова в Джерси.
Она покачала головой:
— Так больно?
— С чего ты взяла?
— Ну а с чего бы еще ты зубы стиснул.
— Долго еще?
Джен покачала обеими руками, словно взвешивая в них невидимые предметы.
— От тебя зависит. Мы можем прекратить в любой момент, хоть прямо сейчас. Но каждую секунду боль делает твои волосы светлее, а значит, столкнувшись сегодня вечером с плохими дядями, ты будешь тем меньше похожим на себя, чем дольше потерпишь.
— Значит, вопрос стоит так: боль сейчас или боль потом.
— Вот именно.
Она потянула гигантскую ручку холодильника, вытащила пакет молока, нащупала со звоном над головой миску и налила молока туда.
— Это когда тебе будет невмоготу.
— Молоко?
— Оно нейтрализует отбеливатель. Это как будто на твоей голове язва.
— Точное сравнение.
Я взял себя в руки, глядя, как успокаивается поверхность молока. Чем белее, тем лучше, безопаснее. Правда, отбеливание — процесс долгий и горячий.
— Отвлеки меня еще, — попросил я.
— Ты вырос в городе?
— Нет. Мы переехали сюда из Миннесоты, когда мне было тринадцать.
— Ха, как я, только наоборот. Каково это было?
Я пожевал губу. Признаться, это был опыт, о котором я предпочитал не распространяться, но говорить-то что-то надо.
— Ну, мне пришлось разуть глаза.
— В смысле?
Тоненькая струйка отбеливателя стекла по шее. Я поежился и потер кожу.
— Брось, Хантер, ты с этим справишься. Станешь одним из перекисного племени.
— Я уже становлюсь одним из перекисного племени.
Она рассмеялась.
— Ты просто говори со мной, и все. На чем мы остановились?
— Ладно. Дело вот в чем: у себя в Форт-Снеллинг я был довольно популярен. Имел успехи в спорте, уйму друзей, учителя меня любили. Мне казалось, что я крутой. Но в первый же день в Нью-Йорке оказалось, что я самый отстойный парень в школе. Я одевался в торговых центрах, слушал то, что крутили у нас в Миннесоте, и не представлял себе, что люди в других местах жили как-то по-другому.
— Ой.
— Нет, это ой-ой-ой! Это было больше похоже на… будто тебя вдруг стерли резинкой.
— Звучит невесело.
— Да уж.
Мой голос слегка дрогнул, откликаясь на жжение на голове.
— Но как только я понял, что дружить со мной никто не станет, проблемы отступили. Понимаешь?
Она вздохнула.
— Очень даже понимаю.
— Так что стало вроде бы и интересно. В Миннесоте у нас было, наверное, четыре основные клики: ковбои, спортсмены, чокнутые и социалы, а стоило мне оказаться в этой новой школе, как выяснилось, что там наберется штук восемьдесят семь различных племен. Я понял, что вокруг меня существует чертовски огромная коммуникационная система общения, каждый день с одеждой, волосами, музыкой, сленгом посылается миллиард закодированных сообщений. Я стал наблюдать, пытаясь взломать код.
На этом месте у меня вырвался вздох. Я моргнул. Башка решительно плавилась.
— Продолжай.
Я попытался пожать плечами, что добавило к обычной боли некоторое количество своеобразных ощущений.
— Спустя год наблюдений я перешел в старшеклассники, и мне пришлось изобретать себя заново.
Она немного помолчала. Я не собирался особо вдаваться в детали и задумался, уж не стала ли кислота просачиваться мне в мозг, делая его пористым.
— Вау!
Она взяла меня за руку.
— Ну и жуть!
— Ага, противно было до обалдения.
— Что и сделало тебя охотником за крутизной, так?
Я кивнул, отчего вторая маленькая струйка кислоты потекла по моей спине. Теперь мой скальп потел, струйки, медленные и жгучие, сползали, как текущая лава, какую можно увидеть по одному кабельному каналу, где частенько показывают дикую природу, экспериментальные самолеты и вулканы. Напрягшись, мне удалось убрать из головы этот отвлекающий образ.
— Я начал фотографировать на улице, стараясь разобраться в том, что в струю, а что нет, что продвинуто, а что отстой — и почему. Ну вот, это стало у меня своего рода пунктиком, чуть ли не биологической потребностью. Но просто смотреть мне было мало, я пытался выразить свое понимание в заметках на своем сайте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
И уж конечно, в облике не-Хантера нет ничего, что могло бы связать его с тем Хантером, сотовый телефон которого попал в чужие руки.
Короче, чтобы выследить «антиклиента», мне предстояло превратиться в «антисебя».
Однако настоящий я пытался сопротивляться. Особенно при виде ярлычка с ценой.
— Ого. Здешние пиджачки тянут на тысячу баксов.
— Да, но мы можем в понедельник все вернуть и получить деньги обратно. Модные фотографы все время так делают. У тебя ведь есть кредитка?
— Есть.
Мне этот план — взять вещь с возвратом — казался слишком уж рискованным, но у инноваторов обычно напрочь отсутствует ген оценки риска. Джен в каком-то трансе бродила по проходам между полками и вешалками, ее пальцы пробегали по материалу дорогущих тканей, совершенно не похожих на все то, что составляло обычную одежду племени жителей Нью-Йорка.
Остановившись, она покрутила стенд со сногсшибательно дорогими галстуками-бабочками, и тут ее радар уловил гудение моих натянутых нервов.
— Расслабься, Хантер. У нас еще четыре часа до официального начала вечеринки, значит, пять, прежде чем кто-нибудь придет. В нашем распоряжении целый день на то, чтобы тебя одеть.
— А как насчет того, чтобы одеть тебя, Джен?
— Я думала об этом. — Она кивнула, вздохнув. — Если мы заявимся вместе, нас будет слишком легко узнать. Так что я поищу, пожалуй, какой-нибудь альтернативный вариант маскировки.
— Стоп! Разве мы не вместе идем?
— Вот смотри: по-моему, неплохо.
Она вытащила двубортный пиджак, имеющий фактуру шероховатой гибкой бумаги — блестящая черная синтетика, которая вбирала свет из помещения.
— Вау, супер!
— Ты прав. Как раз в твоем стиле.
Она задвинула пиджак обратно.
— Нам нужно что-то, что не особо стильное. Не очень броское.
— В смысле? Ты считаешь, что я чересчур выпендриваюсь?
Джен отвернулась от полок и поймала мой взгляд.
— Как раз в меру, — смеясь, промолвила она и двинулась дальше вдоль рядов мужской одежды, предоставив мне размышлять над ее словами.
А кончилось тем, что я задержался перед тройным зеркалом и, увидев себя в нескольких непривычных ракурсах, пришел в ужас. Неужели эта убогая рожа и есть я? Быть того не может, и такой лопоухий! И профиль не мой, и с чего это моя рубашка так измялась на спине?
Лишь потом я обратил внимание на то, во что одет. Выходя на охоту за крутизной, я обычно становлюсь невидимым в вельвете, спортивном прикиде или великолепии сухой чистки, однако сегодня утром подсознательно скользнул в свою реальную одежду. Вельвет без бренда заменили свободные черные брюки, вместо обычной великоватой, цвета высохшей жвачки футболки появилась светло-серая майка, под открытой черной рубашкой с воротом. Неудивительно, что мои родители это заметили, но они каким-то манером еще и прочли эти знаки, что вылилось в совершено неожиданный для меня вопрос мамы о Джен, сильно ли она мне нравится.
Неужели я так очевиден для всех? Может быть, я действительно слишком нарочит?
— Я думаю, это подойдет. — Джен появилась за моей спиной, отразившись разом во всех зеркалах.
С одной ее руки свисали вешалки. Я забрал их у нее, словно возвратившись во время, когда мама брала меня за покупками, и точно так же сомневаясь в результате.
— А ты уверена, что нам не следует замаскироваться под официантов или что-то в этом роде?
— Ага, правильно. Как в «Миссия невыполнима». (Под этим она имела в виду телевизионное шоу, а не кинематографический бренд, так что это название я пропустить могу.)
Она привстала, взъерошила мне волосы, проверила угол в зеркале и улыбнулась.
— Посмотри на себя в последний раз, Хантер. Сегодня вечером ты себя не узнаешь.
Глава тринадцатая
— Будет щипать, — сказала Джен.
Так оно и вышло. Еще и жгло.
Кислотный отбеливатель — великий разрушитель. Понимаете, каждый из ваших волосков защищен внешним слоем, который называется кутикулой и содержит пигмент, придающий волосам цвет. Цель осветления заключается в том, чтобы разрушить эти кутикулы настолько, что выпадает весь пигмент. Дело быстрое, но грубое, как содрать или продырявить оболочку. После этого, когда вы продолжаете краситься, часть краски смывается всякий раз, когда вы принимаете душ. Так сказать, вытекает в дырки.
Я знал все это, но только теоретически, потому что всегда подкрашивал волосы темнее, а не осветлял. Так что когда Джен начала втирать мне в волосы кислоту консистенции зубной пасты, я оказался к этому не готов.
— Жжется!
— Я предупреждала.
— Да, но… ой!
У меня было ощущение, будто тысячи комаров впились в мою голову. Как будто мои волосы подожгли.
— Ну как?
— Как будто… кислоты на голову налили.
— Прости, я использую раствор максимальной концентрации. Нам нужно быстрое и радикальное преобразование. Но не бойся, в следующий раз будет не так больно.
— В следующий раз?
— Ага. После первой процедуры осветления кожа будет уже не такой чувствительной.
— Отлично, — кисло пошутил я. — Давно мечтал избавиться от некоторых тамошних нервных окончаний.
— Тяжело в учении, легко в бою.
— Как в бою — это точно.
Она накрыла мне голову куском алюминиевой фольги, сказав (бодрым тоном), что так будет горячее, но это нужно для ускорения химической реакции, после чего вытащила еще один стул и уселась напротив меня.
Мы находились на кухне у Джен, маленькой, но явно представлявшей собой рабочее место знатока поварского дела. Кастрюли и сковородки свисали с потолка, слегка звякали на ветерке от вытяжного вентилятора, который работал, чтобы удалить запах осветлителя. Недавно приобретенный наряд не-Хантера стоимостью в две тысячи долларов висел среди сковородок все еще в пластике, дававшем слабую гарантию того, что оплата моего следующего счета по кредитной карте не убьет меня.
Джен жила здесь вместе со своей старшей сестрой, которая пыталась пробиться на поприще шеф-повара десертов. Многие из почерневших чугунных сковородок наводили на мысль о бисквитах с миндальными орехами и кокосом и о маленьких тонких сладких пирожных. Имелся и набор сит для просеивания муки до состояния тончайшего порошка.
Кухня была в стиле ретро, а может, ни в каком не стиле, а просто старая. Стул, на котором я сидел, представлял собой винтажный образец из винила с хромом, под стать зеленому в золотую крапинку столу из огнеупорной пластмассы «Формика». Холодильник тоже относился к эпохе 60-х годов, с ручкой из нержавеющей стали в виде гигантского спускового крючка.
Кислота мало-помалу разъедала мой скальп, и наконец я поймал себя на том, что мне отчаянно нужно отвлечься.
— А давно у твоей сестры эта квартира?
— Это еще от родителей, они здесь начинали. Мы все жили здесь, пока мне не исполнилось двенадцать, но они сохранили ее и после Дня Тьмы.
— Дня Тьмы?
— Когда мы переехали в Джерси.
Я попытался представить себе, как здесь проживала целая семья, и к неприятному ощущению растворения скальпа добавился противный звоночек клаустрофобии. В стороне от кухни были две маленькие комнатки с окнами в вентиляционную шахту. И это вся квартира!
— Вы здесь вчетвером жили? Но после такой тесноты Нью-Джерси должен показаться неплохим местом.
Джен сделала вид, что ее сейчас стошнит.
— Ну да, как же! Хорошим для моих родителей. Все вокруг там считали меня типа помешанной, с фиолетовыми прядями в ирокезе и прикиде домашнего пошива.
Я вспомнил свой собственный великий переезд.
— Вы, по крайней мере, переехали не так далеко — ты могла сюда наведываться.
Она вздохнула.
— Может быть. К тому времени, когда мне исполнилось четырнадцать, мои друзья с Манхэттена списали меня в отстой. Как будто я превратилась в девчонку из Джерси, и все такое.
— Понятно.
Я вспомнил, как по приходе заглянул в комнату Джен, типичную берлогу инноватора. Обстановка, по большей части подобранная на улице, на полке завалы тетрадей, дюжина незаконченных выкроек на бумаге и ткани. Одна стена увешана вырезками из журналов, другая сплошь покрыта коллажами из найденных на улице фотографий. На третьей красовалась разрисованная под баскетбольную площадку доска объявлений, на которой магнитики в форме букв «X» и «О» поддерживали изображения игроков, мужчин и женщин.
Кровать находилась на верхнем уровне, так что под ней имелось место для письменного стола, на котором поблескивал ноутбук, а над ним, на стенке, беспроводной концентратор. Короче, отчаянный бардак обиталища крутой девчонки, старающейся скомпенсировать потерянные годы.
— А когда ты вернулась?
— В прошлом году, как только меня отпустили. Но знаешь, трудно вернуть ощущение того, что ты в струе, посте того как оно потеряно. Это все равно как идешь по улице, вся из себя прикинутая, в ушах наушники, ловишь кайф от клевой музыки и вдруг спотыкаешься и летишь на тротуар. Только что была все такая крутая, и тут… все на тебя таращатся. Ты снова в Джерси.
Она покачала головой:
— Так больно?
— С чего ты взяла?
— Ну а с чего бы еще ты зубы стиснул.
— Долго еще?
Джен покачала обеими руками, словно взвешивая в них невидимые предметы.
— От тебя зависит. Мы можем прекратить в любой момент, хоть прямо сейчас. Но каждую секунду боль делает твои волосы светлее, а значит, столкнувшись сегодня вечером с плохими дядями, ты будешь тем меньше похожим на себя, чем дольше потерпишь.
— Значит, вопрос стоит так: боль сейчас или боль потом.
— Вот именно.
Она потянула гигантскую ручку холодильника, вытащила пакет молока, нащупала со звоном над головой миску и налила молока туда.
— Это когда тебе будет невмоготу.
— Молоко?
— Оно нейтрализует отбеливатель. Это как будто на твоей голове язва.
— Точное сравнение.
Я взял себя в руки, глядя, как успокаивается поверхность молока. Чем белее, тем лучше, безопаснее. Правда, отбеливание — процесс долгий и горячий.
— Отвлеки меня еще, — попросил я.
— Ты вырос в городе?
— Нет. Мы переехали сюда из Миннесоты, когда мне было тринадцать.
— Ха, как я, только наоборот. Каково это было?
Я пожевал губу. Признаться, это был опыт, о котором я предпочитал не распространяться, но говорить-то что-то надо.
— Ну, мне пришлось разуть глаза.
— В смысле?
Тоненькая струйка отбеливателя стекла по шее. Я поежился и потер кожу.
— Брось, Хантер, ты с этим справишься. Станешь одним из перекисного племени.
— Я уже становлюсь одним из перекисного племени.
Она рассмеялась.
— Ты просто говори со мной, и все. На чем мы остановились?
— Ладно. Дело вот в чем: у себя в Форт-Снеллинг я был довольно популярен. Имел успехи в спорте, уйму друзей, учителя меня любили. Мне казалось, что я крутой. Но в первый же день в Нью-Йорке оказалось, что я самый отстойный парень в школе. Я одевался в торговых центрах, слушал то, что крутили у нас в Миннесоте, и не представлял себе, что люди в других местах жили как-то по-другому.
— Ой.
— Нет, это ой-ой-ой! Это было больше похоже на… будто тебя вдруг стерли резинкой.
— Звучит невесело.
— Да уж.
Мой голос слегка дрогнул, откликаясь на жжение на голове.
— Но как только я понял, что дружить со мной никто не станет, проблемы отступили. Понимаешь?
Она вздохнула.
— Очень даже понимаю.
— Так что стало вроде бы и интересно. В Миннесоте у нас было, наверное, четыре основные клики: ковбои, спортсмены, чокнутые и социалы, а стоило мне оказаться в этой новой школе, как выяснилось, что там наберется штук восемьдесят семь различных племен. Я понял, что вокруг меня существует чертовски огромная коммуникационная система общения, каждый день с одеждой, волосами, музыкой, сленгом посылается миллиард закодированных сообщений. Я стал наблюдать, пытаясь взломать код.
На этом месте у меня вырвался вздох. Я моргнул. Башка решительно плавилась.
— Продолжай.
Я попытался пожать плечами, что добавило к обычной боли некоторое количество своеобразных ощущений.
— Спустя год наблюдений я перешел в старшеклассники, и мне пришлось изобретать себя заново.
Она немного помолчала. Я не собирался особо вдаваться в детали и задумался, уж не стала ли кислота просачиваться мне в мозг, делая его пористым.
— Вау!
Она взяла меня за руку.
— Ну и жуть!
— Ага, противно было до обалдения.
— Что и сделало тебя охотником за крутизной, так?
Я кивнул, отчего вторая маленькая струйка кислоты потекла по моей спине. Теперь мой скальп потел, струйки, медленные и жгучие, сползали, как текущая лава, какую можно увидеть по одному кабельному каналу, где частенько показывают дикую природу, экспериментальные самолеты и вулканы. Напрягшись, мне удалось убрать из головы этот отвлекающий образ.
— Я начал фотографировать на улице, стараясь разобраться в том, что в струю, а что нет, что продвинуто, а что отстой — и почему. Ну вот, это стало у меня своего рода пунктиком, чуть ли не биологической потребностью. Но просто смотреть мне было мало, я пытался выразить свое понимание в заметках на своем сайте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28