— Во время поста таких богослужений не бывает! Этот ответ помог ей войти в роль.
— В таком случае, куда же мы едем? Билет полный или докуда?
Маржку словно ножом кольнуло — она и думать забыла, что за проезд надо платить. Деньги-то у нее были, оставалось достать их так, чтобы никто не заметил, где она их прячет.
Отвернувшись к стенке, Маржка сунула руку под юбку и попыталась выудить из чулка кошелечек, съехавший почти до щиколотки. Кондуктор, усмехаясь, следил за ней, и Маржка, стараясь отвлечь его внимание, затараторила:
— Я еду в Карлин, в костел святой Людмилы. Она моя покровительница. Сегодня у меня день рождения, и священник на исповеди наказал мне пойти туда причаститься. Правда, велел идти пешком...
Слова эти вырвались у Маржки сами собой, она даже не придумала эту историю, вспомнив, что такое наставление однажды получила ее подруга.
— А вы, барышня, видать, не городская,— проговорил кондуктор.— Во-он ведь куда денежки-то запрятали!
— ...но честно сказать, я не знаю, где находится этот костел,— продолжала врать Маржка.
— До Карлина билет по полной стоимости, сделаете пересадку,— пояснял кондуктор, давая ей сдачу с кроны, составлявшей все ее состояние.— Я гляжу, к пудре вы в Праге уже привыкли...— пошутил он, легонько проведя пальцем по обеим ее щекам.
— Оставь ее в покое, она только что с исповеди! — не оборачиваясь, заметил машинист.
— Ей не мешало бы еще разок исповедаться,— съязвил кондуктор, поспешив на свое место — трамвай подъезжал к остановке.
Когда машина снова тронулась, водитель, спаситель Маржки, бросил ей через плечо:
— А вы еще собирались идти пешком!
Ответа не последовало, но, хотя он на него и не рассчитывал, все же оглянулся.
Маржка спала, уронив голову набок.
Когда ей пора уже было делать пересадку, машинист разбудил ее. Испуганная Маржка спросонья вскочила, но тотчас же постаралась взять себя в руки.
Пересев на другой трамвай, она доехала до Карлина, но на ее вопрос, где тут костел святой Людмилы, над ней только посмеялись и отправили на Винограды.
Последней ее ясной мыслью было то, что, заговаривая кондуктора с машинистом, она ляпнула про костел святой Людмилы явную глупость, и теперь старалась понять: а может, они умышленно не подали виду, что раскусили ее?..
Мысль эта сбила Маржку с толку, голова у нее пошла кругом, и тяжелая сонливость уже не отпускала ее. Она сопротивлялась ей, убеждая себя в том, что задуманное она должна выполнить во что бы то ни стало.
Полусонная, она снова села в трамвай и, повинуясь логике собственного вранья, поехала в обратную сторону на Винограды. Инстинкт подсказывал ей, что в трамвае она недосягаема для сыщиков, которые, как ей казалось, преследовали ее целым отрядом.
В действительности же никому не было до нее дела. Ни один пассажир не обратил внимания на жалко одетую девушку, ревностно скрывающую свою коренастую фигуру под тяжелым платком и нацепившую крошечную смешную шляпку на дорогую пышную прическу с выбеленными по моде прядями волос.
Маржке казалось, с момента ее побега прошло не менее месяца. Она следила, чтобы никто не заметил глубокого выреза под платком и голубых ажурных чулок, бывших, по ее мнению, слишком откровенными знаками отличия ее профессии. А уж пуще всего она стыдилась матерчатых вышитых туфелек, в которых принято ходить разве чго по их заведению...
Изо всех сил она боролась со сном, пытаясь вспомнить, какая такая светлая мысль озарила ее сегодня ночью, открыв ей глаза на что-то очень важное, главное в ее жизни? У нее тогда в суете не хватило ума постигнуть ее, и она оставила ее до лучших времен и более подходящей обстановки.
Но тщетно — Маржка была слишком издергана, обессилена, измождена.
Она сидела в виноградском костеле и широко открытыми глазами смотрела, как на алтаре подпрыгивают огоньки свечей. Искорки слились в язычки, и вдруг все шесть свечек разом подмигнули нашей грешнице, сидевшей на последней скамье.
Загудел орган, стены храма расступились, протянули к ней свои ладони, Маржкина голова опустилась на них, и сквозь пальцы полились ее горючие слезы.
Вдруг желанная мысль пришла сама собой, разлившись в душе щемящей теплотой...
...Когда сегодня в два часа ночи Маржка стояла у дверей своей тюрьмы и, отчаявшись вырваться на свободу, представляла себе, как однажды бросится Лену на шею, она вдруг ощутила умиротворение и прилив сил: «Я — девица легкого поведения. Он — арестант. Значит, мы ровня!..»
Почувствовав непередаваемое блаженство от этой мысли, Маржка решила вернуться к ней в более спокойный момент.
От страхов, которых она натерпелась в темном туннеле, все приятные мысли из головы улетучились. Теперь же, в костеле, из облака, сотканного торжественными звуками органа, явилась белоснежная рука и подала ей ключик к разгадке тайны ее жизни. Маржке казалось, что все это происходит на самом деле.
Эта «падшая» девушка даже в мыслях не употребляла вульгарных слов, привычных для ее профессии, пользуясь снисходительными словечками, принятыми между «барышнями»; так и Лена у нее язык не поворачивался назвать убийцей; однако во все возвышенные слова она вкладывала несколько иной смысл, нежели какая-нибудь благопристойная девушка или матрона, вознесшаяся на недосягаемую высоту над болотом Маржкиной жизни.
На душе у Маржки было не менее печально и торжественно, чем у героини классической трагедии в момент, когда ее возлюбленный, проявляя трогательное мужество, доказывает, что достоин ее любви, и тем самым скрепляет союз двух любящих благородных сердец для жизни земной и загробной...
Поэтому-то Маржка ничуть не стыдилась ни своего положения падшей женщины, ни того, что Лен угодил из-за нее в тюрьму; плечи ее содрогались от слез умиления и радости, рожденной звучащими в ее душе гордыми словами:
«Мы достойны друг друга!»
Где-то над ее головой, заполняя храм, звучала молитва, голос пел, а Маржка плакала навзрыд, судорожно прикрывая рот платочком с четками, чтобы не завопить именно сейчас, когда она вдруг почувствовала в своих руках силу, с которой обняла бы Лена, будь он рядом.
Неожиданно Маржка разрыдалась так громко, что голос, певший молитву в пустынном храме, умолк. Инстинкт скитальца, обреченного судьбой на вечное изгнание, подсказал ей, что набожная певица, сидевшая где-то впереди, обернулась...
...Литургия давно закончилась. Кто-то вдруг похлопал Маржку по спине. Очнувшись после глубокого сна, она вскочила с лавки. В глаза ударил солнечный свет, льющийся из церковных врат. Маржка вышла из храма, сбежала по лестнице вниз и попыталась успокоиться. Тот же инстинкт подсказывал ей, что следует вести себя как можно непринужденнее. Остановив ученика пекаря с коробом, она купила две булочки. Мимо шел полицейский, не обращая на Маржку никакого внимания. Но она была убеждена, что именно намеренной покупкой булочек отвела от себя подозрения.
— Дай-ка еще одну, чертенок! — беззаботно, как веселая служанка, крикнула она разносчику и, покосившись на полицейского, откусила большой кусок.
— Тебе сколько раз говорить, чтоб ты мне на глаза не попадался! — напустился полицейский на мальчишку.— А ежели мастер твой чего не досчитается?..
Что сказал он еще, Маржка уже не слышала. Она поспешила к подходившему трамваю и вскочила в свое надежное убежище. Уже стоя на площадке, заметила, что полицейский посмотрел ей вслед, и взгляд его, насколько было видно издалека, показался ей озадаченным, а поворот головы под каской с большими перьями — настороженным.
Сердце у нее екнуло, но тут звякнул колокольчик, и трамвай тронулся к Карловой площади, куда и держала путь Маржка.
Привратник долго не хотел пускать ее наверх, в зал суда.
— Двоюродного брата судят! — взмолилась Маржка, брякнув первое, что пришло на ум, и слова ее возымели действие.
— Вообще-то приказано глупых девчонок не пускать, но брат есть брат...— нехотя согласился привратник, не сводя глаз с больших желтых цветов, вышитых на Маржкиных туфельках. Можно подумать, именно они убедили его в том, что она сказала ему сущую правду...
ГЛАВА 3
Маржка успела в зал суда почти к началу заседания — зачитывали обвинительный акт. Еще идя по коридору, она, затаив дыхание, прислушивалась: не слышен ли голос Лена, отстаивающего свою невиновность, молящего о помиловании? В зал входила съежившись, ожидая вещей невиданных и неслыханных.
Ничего такого здесь не было.
Правда, залитый солнцем зал был битком набит — и партер, и боковые ряды, и места на возвышении. Публика сидела довольно спокойно; для костела она была слишком светской, для учебного заведения — слишком старой, для театра — слишком сдержанной...
Впрочем, больше всего это все-таки походило на спектакль. Три судьи сидели лицом к залу, облаченные в мантии, как у священников; казалось, каждый из них старается выглядеть скучнее своих соседей. Испуганная Маржка подумала, что чем строже их вид, тем, наверное, большее удовольствие получают зрители, а это волнует судей не в последнюю очередь.
Молодой мужчина болезненного вида зачитывал акт; сидевшие на возвышении, глядя в свои бумаги, следили за излагаемым, переворачивая лист за листом одновременно с обвинителем.
Ничто не могло заглушить безмерный, тоскливый страх Маржки, хотя она изо всех сил пыталась войти в суть дела, с облегчением заметив, что Лена в зале нет...
Да как же это, господи, ведь он должен тут быть!
Маржка услышала кашель — этот голос она узнала бы из тысячи других. Неужели это Лен стоит к ней спиной — узкая, вытянутая, наголо бритая голова, оттопыренные уши, словно вырезанные из белой бумаги, шея, состоящая из двух жил с желобком посредине, широкие, угловатые, будто деревянные, плечи?..
Он стоял перед судьями спиной к Маржке, возвышаясь между двумя солдатами; лопатки выпирали из-под халата. Лен снова закашлялся, развеяв последние ее сомнения.
Странно было видеть его здесь; ведь только что она мечтала о нем под звуки органа, она беззаветно, чисто по-женски преданная ему и содрогавшаяся при одной лишь мысли о том, что связывает ее с Леном.
Чувство жалости к нему исчезло, преданность сменилась печалью, и гордость вдруг захлестнула Маржку: только теперь она поняла, почему в газетных репортажах Лена называли то «героем печальной драмы», то «главным героем завтрашнего процесса». Он стоял на возвышении и был в центре внимания тех, кто собрался здесь исключительно ради него. Все они сидели невеселые, озабоченные. Иногда зал вставал, и это, так же как горящие свечи, напоминало Маржке чтение Евангелия в костеле.
После оглашения обвинительного акта слово дали Лену. Лен отвечал скупо, явно ничего не боясь и не придавая происходящему ровно никакого значения.
Из обвинительного акта Маржка не поняла ничего. То, что Лена обвиняют в преднамеренном убийстве, не было для нее новостью, но, как она успела заметить, никто не посмел сказать ему это в глаза. Выясняли все больше, был он пьян или нет.
Если последнее обстоятельство было важнее убийства, то, наверное, дела складывались неплохо. Маржка поняла это из реплик знатоков, облокотившихся рядом с нею на барьер. Сама она прямо-таки висела на нем, закутавшись в платок Барышни Клары, и все никак не могла дожевать кусок булки, оказавшийся у нее во рту из страха перед полицейским.
Ее бедно одетый, но с достоинством ведущий себя сосед сказал:
— Убил, не убил — раз сам не признался, оправдают, пожалуй.
Страх у Маржки как рукой сняло. Она наглядеться не могла на своего Лена, все в нем казалось ей удивительным: и его глухой голос — в ее представлении таким обладали только настоящие мужчины, знавшие толк в жизни, бесстрашные, внушающие почтение рыцари,— и его выступающие скулы, и впалые виски — все это придавало ему вид истинного «героя печальной драмы».
На Маржку нашел сладкий, пьянящий дурман, как после дрянной, но все же соблазнительной выпивки. Она вдруг поняла, что сделанное ею ночью открытие — «мы достойны друг друга» — имеет еще один смысл. Если Лен герой, то она, Маржка,— героиня\
С каким удивлением вытаращились бы на нее присутствующие, и без того напряженно следящие за процессом, узнав, что среди них стоит виновница, «отверженная обществом, чудесная девушка, из-за которой поставлена на карту жизнь молодого, симпатичного рабочего»!
У Маржки голова пошла кругом от предчувствия славы. Ее одолело непреодолимое желание, хорошо знакомое людям, оказавшимся на дне жизни,— желание бросить в лицо вызов презирающим их, пренебрегающим ими и тем самым подняться над ними. Как хотела она встать сейчас рядом с Леном, «героем нынешнего процесса», чтобы на них смотрели как на соучастников!..
Вот было бы разговоров в притоне «блондинки-пятитонки», как называли завсегдатаи хозяйку заведения, из которого убежала Маржка! Кто бы мог подумать такое об Эллинке-Кадушке! Впрочем, переполох там, наверное, уже начался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26