Другой столь же нужный атрибут побега Маржка давно припрятала в укромном местечке. Это была хорошенькая маленькая шляпка, принадлежавшая Малышке. Маржка присвоила ее под шумок, когда владелице было не до шляпки, не говоря уже об остальных.
Случилось это в день появления Малышки в притоне, в тот самый момент, когда девочка вдруг поняла, где она: достаточно было разок взглянуть на Маржкин наряд. Глаза ее широко раскрылись, из груди вырвался крик, и она, едва поднявшись по лестнице, отпрянула назад.
Хозяин вмиг настиг Малышку, одной рукой сорвал с ее головы шляпку, другой заткнул рот, из которого готов был исторгнуться пронзительный вопль, и Малышка лишь заскулила под его ладонью. Шляпка мешала хозяину, и он швырнул ее в открытую дверь на Маржкин диван.
Маржка спрятала голову под одеяло, чтобы не слышать оглушительного визга новенькой, которую хозяин хлестал кнутом за то, что она в кровь исцарапала и покусала его. Когда все стихло, Маржка высунула голову из-под одеяла, увидела черную шляпку с клоком выдранных Малышкиных волос, и ее осенило. Она подбежала к узенькому оконцу, за которым висела пустая птичья клетка — кто знает, как долго болталась она там, над крошечным, с пятачок, двориком, а может, о ней и вообще никто не знал, кроме Маржки.
Кокетливая полудетская шляпка Малышки, аккуратно сложенная, пролежала на клетке недели три, и никому даже в голову не пришло ее разыскивать.
В тот день, когда Маржка собиралась сбежать, чтобы попасть на завтрашнее заседание суда, она с самого утра носила ее при себе, спрятав на груди; кроме того,— кто бы мог подумать! — на талии она плотным руликом свернула старенькую юбку из тонкой шерсти, которую хозяйка милостиво оставила ей, хотя и следила строго, чтобы ни у одной из «барышень» не осталось ничего, в чем можно было бы ночью отойти от заведения хотя бы на десять шагов.
Итак, шляпка да булавка с платка привратницы — и Маржка была почти готова к побегу. Дело было за малым — не хватало одной вещицы, без которой она вместо свободы сразу бы угодила под хозяйский кнут, а уж его-то «барышни» боялись пуще подзатыльников.
Настала пора решительных действий.
Ночью между девицами началась привычная перебранка — кому выходить в последнюю, самую тяжелую получасовую ночную смену: с двух часов стоять у дверей, заманивая клиентов. Участь эта по обыкновению выпала Маржке, уступавшей подружкам своими прелестями и кое-какими другими достоинствами. В заведении ей дали звучное имя Эллинка, но между собой запросто звали Кадушкой. В ту ночь хозяйка за строптивость наградила ее не только бранью, не преминув обозвать Кадушкой, но и звонкой оплеухой.
Маржке только того и надо было. Ради пощечины она, собственно, и заартачилась, зато теперь была уверена, что никто не помешает ей осуществить замысел.
Она отправилась на «рабочее место» между входными дверями, ведущими на улицу, и внутренними стеклянными. Их разделяло несколько ступенек и площадка, где стояло кресло злющей привратницы, которую девицы между собой звали Мегерой, а в присутствии хозяйки — Барышней Кларой.
— На работу пора, а она приклеилась задом к стулу и точит лясы, аж отсюда слышно,— примерно так комментировала Мегера все происходящее в заведении.
И горе было той, которая дерзнула бы ответить старухе, ибо она тут же разражалась шквалом непотребных, гнусных ругательств, каждое из которых даже на бывалых барышень действовало словно их ножом резали.
Эти омерзительные слова по причине своей беспощадной меткости стойко бытуют в подобной среде, передаваясь из поколения в поколение. Но произносить их вслух позволяла себе только Мегера, много лет назад пришедшая сюда такой же юной, как Маржка, и теперь отводившая душу на молодых, полных сил товарках, оскорблять которых ей доставляло особое удовольствие.
В тот день Барышня Клара была чрезмерно зла.
Тщетные поиски пропавшей булавки вывели ее из себя. Маржка рассчитывала лишь на то, что в поздний час старуху, погрузившуюся в воспоминания об удовольствиях, когда-то выпадавших и на ее долю, непременно сморит сон.
Если Барышня Клара не задремлет до четверти третьего, пиши пропало — Маржке не удастся заполучить крайне необходимую вещицу, без которой ни днем, ни ночью ей и шагу не сделать по улицам Праги, и побег ее будет бессмысленным...
Маржка стояла, вперившись в руки привратницы, сжимавшие надетый на голову платок под самым подбородком, там, где обычно красовалась огромная английская булавка. Злобные глаза Мегеры так и сверкали, а глотка сипло изрыгала проклятья.
Время неслось стремительно; Маржка готова была лететь вслед за ним и в приоткрытую дверь даже видела, куда именно — прямо, потом направо, в сторону Летной — там ее ждало спасение...
Было холодно, но Маржку, одетую довольно легко, обдавало жаром. От досады слезы наворачивались на глаза, и она собрала все свои силы, чтобы не взвыть от тоски и отчаяния.
Уж так желчно ругалась Барышня Клара, что Маржке казалось — стены вторят ее змеиному шипу...
Маржка высунулась на улицу, присмотрев в сумерках, за какой угол лучше свернуть к центру города, к мосту, ведущему на другой берег.
Воображение, правда, отказало ей в подробностях доставки Лена в тюрьму, где он сейчас сидел, страдая от бессонницы и с тоской размышляя о загубленной из-за Маржки жизни, однако оно помогло ей перенестись к нему, броситься бедняге на шею и зарыдать у него на груди.
Немая горечь отчаяния пронзила ее в самое сердце, голова бешено заработала, мысли так и теснились — вдруг на нее нашло озарение.
Теперь она знала, что делать.
Маржка притворилась, что учуяла на пороге гостя, приоткрыла дверь пошире и, высунувшись, проговорила обычное приветствие. Сцена была сыграна мастерски — Барышня Клара тотчас умолкла, вытянув шею и сделавшись похожей на черепаху: маленькая уродливая головка торчала из платка, как из панциря.
Маржка, не теряя ни секунды, с кулаками обрушилась на привратницу, сорвала с головы платок и изо всех сил столкнула ее со стула; Барышня Клара покатилась по ступенькам лестницы, стуча локтями и коленями.
А Маржка тем временем уже бежала по улице.
Она летела словно ветер, закутавшись в мегерин платок, и теперь никто не углядел бы и краешка ее ядовито-желтого платья.
Она успела свернуть за второй угол, когда услышала вопль Барышни Клары, которой, видимо, удалось подняться на ноги, хотя с возрастом они все чаще отказывали ей. Эхо безлюдных улиц вторило ее сиплому вою.
Маржка припустила пуще прежнего, неслышно отталкиваясь от земли носками мягких туфелек — мышь не смогла бы бежать тише.
Вдруг воздух прорезал долгий свист, повторившийся еще раз. Сомнений не было — это хозяин!
Именно так он вызывал патрульных, когда в заведении случалось нечто из ряда вон выходящее. Он и сам служил в полиции, и горе было патрульным, замешкайся они хоть на минуту... Хозяйка хвасталась, что такие свистки есть только у ее мужа да еще у нескольких важных особ.
Ноги у Маржки чуть было не подкосились, но мысль о хозяйском кнуте вернула ей силы. Ах, лучше уж головой в реку, чем к нему в лапы! Если на какую-либо из «барышень» поступала жалоба, то все, едва завидев хозяина, с визгом кидались наверх, в свои комнатки, и лишь несчастная жертва, извиваясь у его ног, ради всего святого умоляла сжалиться над ней..
Но все знали, что истязание доставляет ему непомерное наслаждение.
Маржку словно подхлестнуло что-то, и она понеслась как сумасшедшая. Когда она выбежала с последней улицы на шоссе под Летной, свист, до сих пор преследовавший ее по пятам, раздался где-то впереди, со стороны Карлина. Маржка успокоилась, сообразив, что из ночной тишины, с той стороны реки донесся до нее негромкий, убаюкивающий паровозный гудок...
Она облегченно вздохнула и... как сквозь землю провалилась!
Дело в том, что еще со времен озорного детства, когда ей и ее сверстникам принадлежала' вся Малая Страна, Маржка знала о находящемся возле шоссе выходе туннеля сточных вод. Наверху туннель закрывался решеткой, а нижним концом уходил куда-то в чахлый ольшаник. Маржка шмыгнула в кусты так же ловко, как в детстве, когда воображала себя Альцес-кой, возлюбленной отважного пирата Вальдштейна, с дружиной которого они собирались в этой подземной пещере. Они были в ту пору настоящей разбойничьей шайкой, жившей добычей из корзин, выставленных возле лавок малостранских торговцев. Их разбойничьи налеты совершались до тех пор, пока полицейские однажды не нагрянули на дымок разведенного в «пещере» костра, на котором Маржка жарила на всю компанию пойманную в реке рыбу. Пришлось ей испытать на себе всю тяжесть отцовской руки. С тех пор и шести лет не минуло...
Сейчас Маржке было не до воспоминаний детства, которые вовсе не казались ей преступными, ибо другого детства она не знала.
Маржка не ощущала ничего, кроме животного страха перед поимкой, ужаса перед неведомым — что-то будет?..
Прошло много времени, прежде чем она собралась с духом и стала приводить себя в порядок. Дно старого туннеля пересохло, и при первом же движении ее руки камешки с грохотом посыпались вниз.
И все же Маржке удалось выпростать из-под пояса черную юбку и расправить ее поверх желтой юбчонки; потом она вынула из-за пазухи Малышкину шляпку и надежно укрепила ее на взбитых волосах. Английской булавкой, отколотой от сорочки, застегнула под самым подбородком платок Барышни Клары.
Все было готово.
Впрочем, не все!
В кармане лежали четки, маленькие, стертые, щербатые, доставшиеся ей в наследство от умирающей матери. Маржка пообещала ей, что никогда не расстанется с ними и каждый вечер будет отсчитывать по ним молитвы.
Даже если вечер наступал для нее в три часа утра, она не забывала о своем обещании, тем более, что уцелела лишь половина «зерен».
Скорчившись в туннеле, Маржка молилась, перебирая четки, и тихонько плакала от страха: ей то и дело казалось, что тут кто-то есть. Порой становилось так жутко, что она, не выдержав, протягивала вперед руку, ощупывая темноту — ей мерещилось, что рядом маячит незнакомое лицо...
Но выйти из убежища было еще страшнее. Мысли ее зашли в тупик. Как быть дальше? Как попасть на ту сторону реки? Ведь хозяин наверняка уже предупредил полицейских, охраняющих мост. Как она не подумала об этом раньше!
Возвращаться же по Малой Стране к Каменному мосту она не согласилась бы ни за что на свете — уж там-то хозяин самолично поджидает ее!
Маржка плакала и молилась. Она уж и со счету сбилась, сколько раз поцеловала крестик на четках, сколько молитв по ним отсчитала.
Где-то время бежало как вода в стремнине, но рядом с Маржкой оно явно топталось на месте — она не имела ни малейшего понятия, в часах ли, в минутах ли измеряется срок ее пребывания в темном туннеле. Ей казалось, что она сидит тут бесконечно давно. И вдруг ее напугало другое — а что, если снаружи уже совсем рассвело и кто-нибудь приметит, как она вылезает из туннеля?
Земля задрожала от грохота, шум быстро нарастал, сводчатый потолок туннеля загудел, и, когда Маржке показалось, что он вот-вот рухнет, она сообразила, что гул исходит откуда-то сверху, с дороги.
Когда над головой снова прогрохотало и дважды раздалось слабое звяканье, Маржка поняла, в чем ее спасение!
Она напряглась до боли в висках, чтобы не пропустить приближение нового «землетрясения», и, когда почувствовала нарастающий гул, п иготовилась к выходу из убежища.
Наверху загрохотало — и Маржка спрыгнула в ольшаник.
Надо сказать, вовремя. Следом за ней туда же выскочил шустрый парень с перекинутым через плечо пакетом из черной бумаги, в какую заворачивают сахар.
— Вот те на! Эх, кабы раньше знать, какая красотка ночевала рядом! А я-то, осёл, сидел как смиренник!
И он попытался обнять Маржку.
Возможно, ему и удалось бы увлечь ее обратно в туннель, если бы из густых сумерек не показался трамвай. Он сбавил ход, металлическая решетка звякнула, и с подножки соскочил здоровенный машинист в синей форме. Одним ударом он отправил охальника в канаву...
Трамвай еще только подъезжал к пустынной остановке, а Маржка уже сидела на передней его площадке. Останавливаться машинист не стал, по привычке дернул звонок, и трамвай понесся вперед.
— Странно как-то мы сегодня первого пассажира подобрали,— засмеялся кондуктор.— Гляжу я на тебя, Йозеф, просто диву даюсь...
— Ничего, поработаешь с мое на этом маршруте, перестанешь удивляться! — ответил ему машинист.— По доброй воле на него никого не переводят.
Кондуктор, переброшенный сюда с одной из самых безлюдных линий, пропустил намек машиниста мимо ушей и, заметив, как судорожно сжимает Маржка в руке четки и платок, весьма вежливо обратился к ней:
— С предрождественской заутрени, милая барышня, или на литургию?
Напуганной до смерти Маржке вовсе не надо было притворяться.
Стараясь унять мелкую невольную дрожь, она бойко возразила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26