Слушая поденщика, она благодарно смеялась своим низким, почти мужским голосом, а когда он заверил ее, что способен развлекать дам хоть целый день, даже подзадорила его:
— Так за чем же дело стало!
Беззастенчиво нахохотавшись — будто Лена неподалеку и вовсе не было,— она нагнулась до земли почти не сгибая колен и достала со дна бочки, в которой разводила известку, горшок с похлебкой, где он разогревался обычным на стройках способом — в кусках извести, политых водой. Ловко пришлепнув белую раз-мягшую лепешку к горшку и нисколько при этом не обжегшись, распрямилась она кряхтя и тяжело вздыхая.
Следующая сцена привела Лена в состояние крайнего негодования.
Кабоуркова заохала, схватилась за поясницу, обтянув большую грудь, и пожаловалась рыжему:
— Ох, не разогнуться! Кто бы знал, как все болит, спину жжет... Девчонки, небось, ревут сейчас дома, молока-то у меня вон сколько пришло, так и стреляет...
Она провела по груди кончиками пальцев исцарапанных рук.
— Так ведь я их уже пять месяцев кормлю, хватит, поди? Сколько можно — за двоих вкалывать да еще детей сиськой кормить! Нет такого закона! Так и на Ольшаны ] угодить недолго!.. Боже милостивый,— через минуту-другую прибавила она и повела глазами в сторону Лена, но отчего-то не решилась взглянуть на него
Под лесами никого, кроме них троих, не было — она, рыжий да Лен. Ливень отрезал их от всего мира. В мутном, белом от извести ручейке, бегущем со стройплощадки на улицу, неслись крупные, с яйцо, пузыри.
Скуластое лицо рыжего расплылось в улыбке, он нахально повернулся к Лену, видимо, замышляя что-то ему на удивленье, даме на потеху.
Поденщик счел ноги вымытыми, поочередно отер их о штанины полотняных брюк и, подцепив стоптанные башмаки большими пальцами ног, наконец встал. Сделав пару шагов, он комично споткнулся и начал выковыривать из утоптанной земли предмет, который якобы чуть не послужил причиной его падения. Это было довольно большое полено, врытое корой вверх, невдалеке виднелось второе такое же: раньше здесь стояли штабеля бревен. Рыжий не поленился выкорчевать оба. По его виду можно было подумать, что замышлял он нечто неслыханное.
Сонливость у Лена как рукой сняло, и теперь ни одно движение рыжего не ускользало от его взгляда. Лена трясло от злости, он даже не задавался вопросом отчего, понимая только, что вся она сосредоточилась на коренастом рыжаке и что растет с каждым вдохом. Лену казалось, что злость родилась не в нем, что взялась она невесть откуда, вихрем летит по улицам, и, как доберется до него, до Лена, сорвет с места, и, не спрашивая на то его воли, швырнет на рыжего. Каждой мышцей чувствовал он приближение неподвластной ему, захватывающей его стихии.
Тем временем рыжий схватил оба полена и, уложив их половчее на руки, словно грудных детей, стал изображать няньку. Баюкая деревянных «крошек», он все ближе подходил к Кабоурковой. Уголки его рта были скорбно опущены, он сочувственно качал головой.
Ольшанское кладбище в Праге.
Лен держался до последнего, но когда Кабоуркова, смекнув в чем дело, захихикала, хоть и негромко и
даже стыдливо, уткнувшись в сбившийся на шею платок, а рыжий, почуяв успех, стал изображать детский плач, плаксивый дуэт двух заглушающих друг друга малышей, склоняясь то к одному, то к другому «младенцу», и Кабоуркова аж по бедрам себя хлопнула от восторга,— Лен не стерпел и бросился на поденщика.
Рыжий ждал этого. Ему, поднаторевшему в драках, хватило лишь одного гортанного возгласа Лена, одной зловещей искры в его глазах, чтобы понять — противник готов на все. Рыжий не медлил ни секунды, чуя, что это дорого ему обойдется.
Одна сосновых «двойняшек» полетела в Лена, угодила прямо в лоб. Тупая боль оглушила его. Но удержать Лена, который был на две головы выше рыжего, не могла уже никакая сила. Руки его сдавили горло противника, и, надо сказать, вовремя: рыжий было занес над ним, как дубину, второе полено. Оно шмякнулось о землю, а следом, прямо на него, грянулся навзничь поденщик.
Лен-великан, распираемый недюжинной силой, с ловкостью жнеца, вяжущего в поле снопы, ухватил одной пятерней и правую, и левую руки рыжего, а свободной ладонью стал хлестать его по щекам. Кабоуркова, схватившись за голову, присела на корточки. Удары сыпались один за другим. Лен бил без устали, не помня себя от гнева. Рыжий в ярости скалил зубы, пытаясь вывернуться. Когда же он смирился, кровоточащие губы его покорно обмякли, а на глаза, широко раскрытые от смертельного страха, навернулись слезы, Лен смилостивился.
— Ради всего святого, опомнитесь! Ведь так и убить недолго! — взмолилась Кабоуркова, взяв Лена за плечо.— Господи, ну и вид у вас! — добавила она, когда Лен поднял на нее глаза.
Он с трудом встал, но еще тяжелее пришлось рыжему. Сперва он долго стоял на коленях, прикрывая локтем разбитое в кровь лицо. До сей минуты стычка проходила без единого звука, но вдруг рыжий громко всхлипнул, заглушив плач рукавом. Потом еще и еще; его согбенная спина затряслась в немом рыданье. Он еле поднялся и побрел прочь, сдавленно мыча в рукав. Миновал забор стройки и исчез из виду.
Сам не зная почему, из какого-то внутреннего побуждения, Лен пошел за ним, но, дойдя до крайней опоры лесов, остановился к, прислонившись к ней, отдышался.
Что-то страшное происходило с ним. С каждым ударом сердца мир чрезвычайно плотно сжимался в одну маленькую точку, столь тяжелую и пронзительную, что Лен физически ощущал ее; точка сверлила голову, въедалась в мякоть мозга. Сжатие обозримого пространства длилось не более секунды, а затем окружавшие Лена предметы стали рассыпаться на части с каждым ударом пульса, пока он не расслышал пронзительный свист, точно в ушах у него отчаянно запиликали сверчки. Лен растерялся, изумившись неожиданному, небывалому прежде состоянию. Но страха не было — изможденный, обессиленный Лен не способен был поддаться ему. Страх зашевелился, когда припадок пошел на убыль, мысли в голове прояснились, и он снова услышал шум дождя.
Ступая длинными ногами по глинистому месиву стройки, Лен вышел на мостовую. Рыжий в зипуне, в сапогах с заправленными в них штанинами, с палкой и красным узелком в руке уходил, как в субботу после выплаты жалованья. Увидев его, Лен очнулся и осознал, что произошло. Самый кончик носа зачесался, будто на него села муха. Лен хотел смахнуть ее и... выпачкал пальцы в крови. Пощупал лоб — рассеченная кожа свисала на переносицу лоскутом. Свежая рана отозвалась жгучей болью. С трудом Лен припоминал — да он ли кувыркался с рыжим тут, под лесами? В углу валялись стоптанные башмаки, брошенные поденщиком.
Кабоуркова молча копошилась у бочки с известью, на сей раз надвинув платок на самые глаза.
Лен забрался к себе в сторожку и рухнул на нары. От нестерпимой боли искры посыпались из глаз. Он стиснул зубы.
ГЛАВА 7
...Гигантские большой и указательный пальцы заполняли все пространство, больно касались лба, безжалостно отдирали клочок кожи... Лен отчетливо слышал собственный хрип, но не в силах был даже пошелохнуться. И опять, еще глубже, впивались когти чудовищной лапы в его лоб, в его мозг. Лен понимал, что спит, но отчетливо слышал свои стоны, свое горестное хрипло исторгнутое гортанью.
Когти не знали пощады, а боль была невыносима. Наконец они замерли в развороченной ране. Лена словно кто-то дернул за веревочку,— он сел и обхватил голову руками — только что чудовищные пальцы сорвали с его лба лоскут кожи и утащили с собой. Лену чудилось, будто огромная ручища, исчезая в открытой двери, глухо стукнулась о дощатую створку.
Он тяжко вздохнул и окончательно проснулся.
Уже почти стемнело, на стройке давно воцарилась полная тишина. С часу дня никто не работал. Лен был уверен в этом, иначе мастер давно вышвырнул бы его из сторожки, поскольку даже в обед ему не полагалось прикорнуть на нарах.
Дождь барабанил по доскам, шумно колотил по песку, булькал в бочках. Путь говорливого ручейка, выбравшего удобное русло, пролег по полу сторожки. За дощатыми стенами капли бормотали: «Я... ты... он... тут... там...» — «Здесь!» — подтверждала всякий раз самая тяжелая.
Надо было взять лопату, прорыть водоотводные канавки. Но Лен не шелохнулся. Несмотря на боль, давно на душе не было так легко. Теперь, когда он сидел, боль отпустила. Лен попытался зевнуть, но не смог — так распухло лицо. Вскочив с нар, он подошел к двери и, схватив осколок зеркала, убедился в этом воочию.
Ну и видок!.. Было отчего испугаться, однако Лен скорее удивился. Вот уж не ждал увидеть себя таким! Правая рука, не пощадившая рыжего, ныла, и Лен удовлетворенно подумал, что рыжий выглядит сейчас не лучше. С той лишь разницей, что у Лена больше пострадали нос да лоб, а у того — щеки, наверняка изменив его облик до неузнаваемости.
Но чего уж, конечно, не было на лице рыжего — так это бурых, запекшихся потеков крови, хлынувшей вчера со лба Лена, «разукрашенного», как говорят драчуны, поленом. Да иначе и быть не могло, одно дело — удары, нанесенные рукой, другое — поленом... Глядя в осколок зеркала, Лен удостоверился, что меж бровей у него сплошное месиво, нечто вроде мясного фарша; издали могло показаться, что лоб украшает большая печать, на которую пошло немало красного сургуча...
А, ладно' Как бы там ни было, именно он, Лен, вышел победителем, кто знает, вернется ли рыжий вообще. Лен рассчитался с ним, да, рассчитался! Черт возьми, да что же это — и улыбнуться не улыбнешься, такая боль! Стиснуть зубы! Только нагнешься, чтобы в темноте получше разглядеть себя в зеркале, кровь приливает к лицу, пульсирует под отекшей, блестящей кожей.
Тут Лен, вдруг свечкой выпрямившись у порога, спросил себя: почему же он все-таки кинулся на рыжего, почему они так сцепились? Первым ударил рыжий... Но ведь это Лен набросился на него... Отчего?
На другой стороне улицы фонарщик зажег фонарь и пошел дальше. В голове же Лена была непроглядная темень. Уж не повредило ли полено и его рассудок?
...Почему же все-таки так произошло?
Стояла тишина; Лен даже не заметил, что дождь уже кончился. Иссякая, едва журчал из-под сторожки ручеек, и он отчетливо услышал, как где-то там, на улице, задребезжало под жердью фонарщика стекло очередного фонаря. Лен вдруг вспомнил, что он, сторож, обязан на ночь зажигать на стройке лампочки.
С размаху разбив осколок стекла о штабель кирпичей, он пошел зажигать три сигнальные лампы.
...То ли после дождя так парило, то ли разливался по телу жар...
Боже, ноги едва идут, подкашиваются на каждом шагу, в локте что-то похрустывает. Неужели одним ударом можно так изувечить человека?
Радостно вспыхнула первая лампа, и Лену показалось, что на стройке появилось еще одно живое существо. Красный огонек благодарно грел ему душу. А через минуту горела уже и вторая, третья... Лен нагнулся к фитилю, а когда распрямился, в глаза ему выстрелил сноп искр — то не лампа взорвалась, это прилила к лицу кровь. А когда он прозрел, его так и обдало жаром: у дверей сторожки стояла Кабоуркова.
— Привет,— сказала она, спрыгнув с порога, как девчонка.
Только по голосу узнал он ее, и не мудрено. Лен уставился на Кабоуркову как на чудо. Неужто это та самая работница? Ни известковой коросты, ни лохмотьев, в которых она еще сегодня мешала раствор. Кабоуркова припарадилась. Голову ее украшал белый платок, не то что куцая косынка, вечно сбившаяся на затылок и похожая на ощипанную курицу, примостившуюся на копне волос. Голубая жакетка ладно сидела на ней. Одному богу известно, как ей удалось затянуть талию, подчеркнув точеную, словно кегля, фигуру. Две верхние пуговицы были расстегнуты, на груди выглядывала бахрома рыжего шерстяного платка.
Нимало не смущаясь, будто она бывала здесь не раз, Кабоуркова подобрала черную юбку, под которой зашуршала еще одна, накрахмаленная, и уселась на пороге сторожки, упершись каблуками высоких шнурованных ботинок в землю, а носки задрав кверху. Икры у нее были крепкие, широкие, и чем выше, тем больше расходилась шнуровка, плотно охватывая ногу.
— А я-то вас ищу... Уж и не чаяла живым увидеть! — бойко проговорила она, стараясь, как видно, угодить Лену и речами, и всем своим нарядным видом.
— Вот, проведать пришла,— добавила она, пытливо глядя на него, но, видя, что он никак не придет в себя, позвала:
— Может, все-таки присядете рядышком!..
И, подоткнув юбку под широкое бедро, чтобы освободить ему место, заключила:
— Во-о-о!..
Такое кокетство обязывало Лена к ответной доверительности. Не слишком опытный в обращении с дамами, он все же понимал, что значит, когда женщина вот так приходит к мужчине. Кабоуркова явно намекала, что можно обойтись без околичностей, и с самого начала держалась так, будто все условности уже позади.
Чуть поколебавшись, Лен сел рядом, смутно догадываясь, чем это чревато. Все последствия, возможно, просто не укладывались у него в голове.
— Что, что? — встрепенулась Кабоуркова, хотя Лен не издал ни звука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26