Известно, что редиска растет ботвой вверх, но и для знающего и не знающего это человека вкус редиски неизменен, редиска есть редиска.
Что касается Егора Тимошина, то он был тот лежач камень, под который вода не течет.
– Здорово, здорово, Егор! Будем помнить, что не вопросы губят, а ответы. Занесите это в вашу книжку, мистер Тимошин.
Сделав два шага, Никита Ваганов остановился. Это тоже входило в число его приемов, манер, став привычкой. Он должен был постоять несколько секунд возле дверей, чтобы будущий собеседник хорошенько разглядел его, разобрался в настроении гостя, определил, если это возможно, предлагаемую гостем цель визита. Сам Никита Ваганов радовался, когда успевал рассмотреть пришедшего, дабы не начинать беседу так, за здорово живешь.
– Садись, Никита! – не потрудившись рассмотреть Ваганова, пригласил собкор центральной газеты. – Уже понатрудимшись?
– Накорябавшись.
«Нет, не врут люди! – уверенно подумал Никита Ваганов, увидев глаза Егора Тимошина, обведенные синими кругами. – Он на самом деле пишет роман, роман называется именно „Ермак Тимофеевич“ и будет такой же добросовестный и порядочный, как сам Егор Тимошин». Потом Никита Ваганов уже рассудочнее и медленнее подумал, какое это было бы счастье, если бы Егор Тимошин буквально на днях кончил свой роман, сделался бы профессиональным писателем и вообще исчез с газетного горизонта к… известной матери. «А хочешь, хочешь жить с чистыми руками!» – поддразнил Никита Ваганов себя, еще подробнее рассматривая утомленное лицо Егора Тимошина, который – трудно поверить! – дважды отклонил предложение работать в аппарате столичной газеты «Заря», отказался от корреспондентства в Болгарии и совершил еще какие-то нечеловеческие подвиги того же порядка.
– Что новенького на территории Франции, Голландии, Швейцарии и Лихтенштейна? – спросил Егор Тимошин, так как Сибирская область занимала именно такую территорию. – Нет ли любимого мной и презираемого тобой мелкого и сухого факта?
Предоставленный самому себе, свободный до головокружения, с начальством, отдаленным от его рабочего кабинета на пять тысяч километров, с ненормированным рабочим днем, такой человек мог себе позволить говорить без спешки, витиеватыми фразами, добродушно при этом щуриться на этот безумный и прекрасный мир. «Живет в кайфе!» – благодушно подумал Никита Ваганов… Ровно через двадцать один год он вспомнит квадратный и крохотный кабинет Егора Тимошина, карту Сибирской области на стене и неожиданно серьезный разговор, составленный из шуток-прибауток, улыбок, то есть прошедший в самой удобной манере для Никиты Ваганова. Обмен фразами запомнился почти стенографически.
ВАГАНОВ. Значит, нуждаетесь в маленьком сухом, но верном факте? Надеетесь, сударь мой, что за фактиком непременно потянется цепочка фактов?
ТИМОШИН. Не надеюсь – уверен.
ВАГАНОВ. А что мы за это будем иметь?
ТИМОШИН. Фамилию. Одну фамилию.
ВАГАНОВ. Ого! Аля-ля! Значит, вам известно, мил-сударь, что дай мне фамилию, и я сделаю или конфетку, или карачун? Ухватили мой творческий метод?
ТИМОШИН (серьезно, уважительно). Ты все делаешь качественно, Никита.
ВАГАНОВ. Мерси! (Смеется.) Кажется, где-то в недрах целой системы созревает для тебя не один и не сухой факт…
Да, это было в те времена, когда Никиту Ваганова, как преступника на место преступления, ежедневно тянуло в кабинет Егора Тимошина, чтобы разнюхать, знает ли он хоть что-нибудь о вырубке огромного кедровника и о преступной махинации с утопом древесины в комбинате «Сибирсклес»? Он, собственно, тогда и сам не верил, что государство можно обмануть так нахально и просто: украсть сто пятьдесят тысяч кубометров леса из четырех миллионов – отъявленный скептик рассмеется недоверчиво! Егор Тимошин входил в число ревностных оптимистов, но все-таки Никиту Ваганова тянуло в кабинет Тимошина, день считался напрасно прожитым, если он не видел слегка располневшее лицо с крупными белыми зубами и медленной-медленной улыбкой, которая успокаивала Никиту Ваганова ровно на сутки. О, как боялся он, что какой-нибудь доброхот, реально оценив крупность дела, исписав целую ученическую тетрадь, постучится в двери корреспондента центральной газеты!
– Твой последний очерк был хорош! – сказал Егор Тимошин. – Редактор мне по секрету сказал, что не мог сократить даже трех строчек… Молодец, Никита, ей-ей, молодец!
* * *
… Через десять лет Никита Ваганов напишет прекрасную статью о роли некрупных, но многочисленных фактов в журналистской работе писателя и журналиста Егора Егоровича Тимошина, только в самом конце статьи мельком проговорив, что «возможна и другая концепция отношения к факту и определению его значимости», а лет пять спустя, после статьи о Тимошине, университетский товарищ Никиты Ваганова – соперник, злой и умный соперник – Валька Грачев опубликует тоже хорошую и умную статью о своеобразном использовании фактов в работах выдающегося журналиста Н. Ваганова…
* * *
Егор Тимошин вздохнул.
– Утром был в обкоме, – сказал он. – Положение тяжелое, особенно с картошкой… Ну а леспромхозы? К Новому году, как обычно, наверстают упущенное? А?
К пятидесяти двум годам Егор Тимошин завел и вырастил троих детей, похоронил жену, сошелся с женщиной-врачом, которая всеми силами пыталась спасти первую жену; с ней завел еще одного ребенка, и все было прекрасно: семья оставалась единой и теплой, управляемая мягко и ненавязчиво новой женой и матерью. Сам Егор только медленно-медленно улыбался и помалкивал, и, судя по всему – железной нервной системе, несуетности, добродушию, – Егор Тимошин должен был прожить долго.
– Преодолевать трудности, созданные нами же, мы прекрасно умеем! – негромко сказал Никита Ваганов. – Пустой мешок не заставишь стоять.
Ни слова всерьез, ни фразы без шутки или попытки шутки – так жил Никита Ваганов, никогда не разговаривающий ни с кем серьезным тоном, но везде, начиная со школы и кончая газетой «Знамя», его считали человеком предельно серьезным: вот еще одно доказательство того, что репутация создается не речами, а поступками, которые у Никиты Ваганова были только серьезными и крупными. Таким образом, «выкаблучиванием» Никита Ваганов никого обмануть не мог, исключая Егора Тимошина, который, будучи ленивым карасем, не только добровольно проглотит крючок жестокого удильщика, но так и не поймет распределения ролей.
– Мне, поди-ка, надо иттить! – зевая, сказал Никита Ваганов. – Известно ли тебе, что четырехлетний ребенок задает в день в среднем четыреста тридцать семь вопросов?
Завершением длинной цепочки сложных ассоциаций была мысль Никиты Ваганова о том, что ему в жизни не просто везет, а выпадают самые крупные выигрыши в этой заведомо проигрышной лотерее. Ничего нет удивительного в том, что Никита Ваганов – цветущий и жизнестойкий – в двадцать пять неполных лет считал человеческое бытие проигрышной лотереей – он понял это, кажется, на двенадцатом году, увидев в сиреневых кальсонах своего бедного отца, невезучего школьного учителя, живущего одной неисполнимой мечтой – купить автомобиль. День, когда двенадцатилетний Никита Ваганов скажет себе: «Проигрышная лотерея!» – запомнится на всю жизнь, но было бы ошибкой думать, что именно в этот день родился пессимист, выбирающий между кабаком, камерой следователя или каморкой ночного сторожа. Наоборот, именно в этот момент появилось то, что сейчас именовалось длинно и торжественно – специальный корреспондент сибирской областной газеты «Знамя» Никита Борисович Ваганов…
III
Итак, специальный корреспондент сибирской областной газеты «Знамя» Никита Ваганов стоял в приемной редактора Кузичева и размышлял, войти или не войти в святилище, так как это было еще в те дни, когда Никита Ваганов порой сомневался в редакторе Владимире Александровиче Кузичеве: вопреки всем обстоятельствам все-таки не верил, что редактор в трудную минуту протянет ему руку и поможет подняться на первую ступеньку – самую главную! – головокружительной карьеры. Да, это самое тяжелое – первый шаг. И Никита стоял в приемной с таким напряженным лицом, точно делал решающий ход в партии мирового шахматного первенства. «Знает – не знает!» – гадал он, уже почти месяц подозревающий, что редактор «Знамени» Владимир Александрович Кузичев пронюхал об афере с лесом, произведенной руководством комбината «Сибирсклес» весной и осенью прошлого года… но…
Никита Ваганов не вошел в кабинет редактора «Знамени». Удивленной секретарше Нине Петровне он сказал протяжно и наставительно: «Главное, ребята, сердцем не стареть!» – подмигнул ей, сделал губы ижицей, после чего выбрался из приемной, вспоминая бог знает по какой ассоциации киплинговское: «Ты и я – стая!» Заметим, что он не знал точно, как поведет себя редактор газеты «Знамя» Кузичев, член бюро обкома, в деле об утопе древесины и варварской вырубке кедровников, но уже догадывался – звериным своим чутьем, – что Кузичев останется Кузичевым, человеком честным – к честным и добрым – к добрым.
Редакционный коридор жил обычной жизнью редакционного коридора; пробегали с гранками или с черновиками в руках сотрудники «Знамени», шлялся по коридору метранпаж; рассыльная Груша – девушка образованная и эмансипированная – прислонившись к стенке, читала учебник русского языка; сидел на подоконнике Володька Фогин – тщеславный малый с лошадиным лицом, работающий литсотрудником в отделе информации, которым командовал сам Боб Гришков – фигура важная. В дверную ручку кабинета Ивана Мазгарева была сунута свежесверстанная полоса, что значило: Мазгарев отбыл для поисков проверочного материала в университетскую библиотеку.
В промышленном отделе газеты сидели трое: заведующий отделом Яков Борисович Неверов, Борис Яковлевич Ганин и Нелли Озерова. Окрещенные Никитой Вагановым «неграми», они и на данном, так сказать, этапе созидали непреходящие ценности. Заведующий отделом создавал передовую статью под свежим заголовком «Дню рыбака – достойную встречу», Борис Ганин с кислой физиономией писал очерк о каком-то начальнике – это он-то, известный противник начальства всех мастей и рангов; Нелли Озерова, гениальный организатор авторского материала, правила очередную статью под рубрику «На экономические темы». Шариковая ручка свистела, бороздя дрянную газетную бумагу, глаза Нелли светились творческим восторгом.
– Негритосам привет! – произнес Никита Ваганов после того, как с комфортом устроился на знаменитом дерматиновом диване. – Вы энаете все и еще немножко, Яков Борисович! Скажите нам, пожалуйста, кто изобрел шариковую ручку?
– Империалисты всех мастей! – мгновенно включился в игру заведующий промышленным отделом. – Чтобы не брызгали чернила, когда пишут клеветнические статьи.
Воплощением невинности, скромной красоты и трудолюбия была Нелли Озерова, как Гретхен с немецких солдатских открыток.
* * *
… Она, любовь Никиты Ваганова длиною в жизнь, родит от него ребенка, естественно, утверждая, что это ребенок ее мужа Зиновия Зильберштейна – крупного ученого, раньше Никиты Ваганова сделавшегося москвичом, а в конце концов – академиком, как и рассчитывала Нелли Озерова. Он будет даже выступать в газете «Заря» с блестящими статьями по вопросам сельского хозяйства. Зиновий Зильберштейн – обманываемый муж – всегда был и будет отгороженным от жизни книжным червем. Сына Нелли Озеровой родной отец не оставит без помощи и поддержки на протяжении всей своей жизни. Никита Ваганов сделает маленькое усилие, и инженер Владислав Озеров – мать ему даст свою девичью фамилию – станет начальником гигантского цеха и секретарем комсомольской организации на гигантском заводе, потом – следствие второго толчка – уйдет в заместители главного инженера. В отроческие годы сын Нелли Озеровой и Никиты Ваганова будет иметь модные джинсовые костюмы, батники, дубленки, магнитофоны, прекрасное теннисное снаряжение и так далее и тому подобное. Короче, он будет жить нисколько не хуже, чем дети Никиты Ваганова от законной жены Ники Астанговой… А сегодня Никита Ваганов не знает, что будет любить Нелли Озерову всю жизнь…
* * *
– По той же причине шариковые ручки пришлись по душе Бореньке Ганину! – торжественно заявил Никита Ваганов, зная, о ком и что пишет Ганин. – Интересно знать, какого директора он сейчас снимает с работы, не брызгая чернилами? Боря, отзовись!
– Мешаешь! – лениво откликнулся полный и рыжий Борис Ганин. – Прерываешь крылатый полет моей творческой мысли, а сам, конечно, уже отписался… Ну, угробил Володьку Майорова?
Погладив себя по животу, Никита Ваганов важно ответил:
– Мы не угробили! Мы их учим жить. Мы не какой-нибудь там кровосос Ганин, который отнимает партийные билеты и сеет по сибирской земле детей, протягивающих исхудалые ручонки к своим еще вчера титулованным папам… Нелли, он зверь, этот Борис Ганин, не правда ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Что касается Егора Тимошина, то он был тот лежач камень, под который вода не течет.
– Здорово, здорово, Егор! Будем помнить, что не вопросы губят, а ответы. Занесите это в вашу книжку, мистер Тимошин.
Сделав два шага, Никита Ваганов остановился. Это тоже входило в число его приемов, манер, став привычкой. Он должен был постоять несколько секунд возле дверей, чтобы будущий собеседник хорошенько разглядел его, разобрался в настроении гостя, определил, если это возможно, предлагаемую гостем цель визита. Сам Никита Ваганов радовался, когда успевал рассмотреть пришедшего, дабы не начинать беседу так, за здорово живешь.
– Садись, Никита! – не потрудившись рассмотреть Ваганова, пригласил собкор центральной газеты. – Уже понатрудимшись?
– Накорябавшись.
«Нет, не врут люди! – уверенно подумал Никита Ваганов, увидев глаза Егора Тимошина, обведенные синими кругами. – Он на самом деле пишет роман, роман называется именно „Ермак Тимофеевич“ и будет такой же добросовестный и порядочный, как сам Егор Тимошин». Потом Никита Ваганов уже рассудочнее и медленнее подумал, какое это было бы счастье, если бы Егор Тимошин буквально на днях кончил свой роман, сделался бы профессиональным писателем и вообще исчез с газетного горизонта к… известной матери. «А хочешь, хочешь жить с чистыми руками!» – поддразнил Никита Ваганов себя, еще подробнее рассматривая утомленное лицо Егора Тимошина, который – трудно поверить! – дважды отклонил предложение работать в аппарате столичной газеты «Заря», отказался от корреспондентства в Болгарии и совершил еще какие-то нечеловеческие подвиги того же порядка.
– Что новенького на территории Франции, Голландии, Швейцарии и Лихтенштейна? – спросил Егор Тимошин, так как Сибирская область занимала именно такую территорию. – Нет ли любимого мной и презираемого тобой мелкого и сухого факта?
Предоставленный самому себе, свободный до головокружения, с начальством, отдаленным от его рабочего кабинета на пять тысяч километров, с ненормированным рабочим днем, такой человек мог себе позволить говорить без спешки, витиеватыми фразами, добродушно при этом щуриться на этот безумный и прекрасный мир. «Живет в кайфе!» – благодушно подумал Никита Ваганов… Ровно через двадцать один год он вспомнит квадратный и крохотный кабинет Егора Тимошина, карту Сибирской области на стене и неожиданно серьезный разговор, составленный из шуток-прибауток, улыбок, то есть прошедший в самой удобной манере для Никиты Ваганова. Обмен фразами запомнился почти стенографически.
ВАГАНОВ. Значит, нуждаетесь в маленьком сухом, но верном факте? Надеетесь, сударь мой, что за фактиком непременно потянется цепочка фактов?
ТИМОШИН. Не надеюсь – уверен.
ВАГАНОВ. А что мы за это будем иметь?
ТИМОШИН. Фамилию. Одну фамилию.
ВАГАНОВ. Ого! Аля-ля! Значит, вам известно, мил-сударь, что дай мне фамилию, и я сделаю или конфетку, или карачун? Ухватили мой творческий метод?
ТИМОШИН (серьезно, уважительно). Ты все делаешь качественно, Никита.
ВАГАНОВ. Мерси! (Смеется.) Кажется, где-то в недрах целой системы созревает для тебя не один и не сухой факт…
Да, это было в те времена, когда Никиту Ваганова, как преступника на место преступления, ежедневно тянуло в кабинет Егора Тимошина, чтобы разнюхать, знает ли он хоть что-нибудь о вырубке огромного кедровника и о преступной махинации с утопом древесины в комбинате «Сибирсклес»? Он, собственно, тогда и сам не верил, что государство можно обмануть так нахально и просто: украсть сто пятьдесят тысяч кубометров леса из четырех миллионов – отъявленный скептик рассмеется недоверчиво! Егор Тимошин входил в число ревностных оптимистов, но все-таки Никиту Ваганова тянуло в кабинет Тимошина, день считался напрасно прожитым, если он не видел слегка располневшее лицо с крупными белыми зубами и медленной-медленной улыбкой, которая успокаивала Никиту Ваганова ровно на сутки. О, как боялся он, что какой-нибудь доброхот, реально оценив крупность дела, исписав целую ученическую тетрадь, постучится в двери корреспондента центральной газеты!
– Твой последний очерк был хорош! – сказал Егор Тимошин. – Редактор мне по секрету сказал, что не мог сократить даже трех строчек… Молодец, Никита, ей-ей, молодец!
* * *
… Через десять лет Никита Ваганов напишет прекрасную статью о роли некрупных, но многочисленных фактов в журналистской работе писателя и журналиста Егора Егоровича Тимошина, только в самом конце статьи мельком проговорив, что «возможна и другая концепция отношения к факту и определению его значимости», а лет пять спустя, после статьи о Тимошине, университетский товарищ Никиты Ваганова – соперник, злой и умный соперник – Валька Грачев опубликует тоже хорошую и умную статью о своеобразном использовании фактов в работах выдающегося журналиста Н. Ваганова…
* * *
Егор Тимошин вздохнул.
– Утром был в обкоме, – сказал он. – Положение тяжелое, особенно с картошкой… Ну а леспромхозы? К Новому году, как обычно, наверстают упущенное? А?
К пятидесяти двум годам Егор Тимошин завел и вырастил троих детей, похоронил жену, сошелся с женщиной-врачом, которая всеми силами пыталась спасти первую жену; с ней завел еще одного ребенка, и все было прекрасно: семья оставалась единой и теплой, управляемая мягко и ненавязчиво новой женой и матерью. Сам Егор только медленно-медленно улыбался и помалкивал, и, судя по всему – железной нервной системе, несуетности, добродушию, – Егор Тимошин должен был прожить долго.
– Преодолевать трудности, созданные нами же, мы прекрасно умеем! – негромко сказал Никита Ваганов. – Пустой мешок не заставишь стоять.
Ни слова всерьез, ни фразы без шутки или попытки шутки – так жил Никита Ваганов, никогда не разговаривающий ни с кем серьезным тоном, но везде, начиная со школы и кончая газетой «Знамя», его считали человеком предельно серьезным: вот еще одно доказательство того, что репутация создается не речами, а поступками, которые у Никиты Ваганова были только серьезными и крупными. Таким образом, «выкаблучиванием» Никита Ваганов никого обмануть не мог, исключая Егора Тимошина, который, будучи ленивым карасем, не только добровольно проглотит крючок жестокого удильщика, но так и не поймет распределения ролей.
– Мне, поди-ка, надо иттить! – зевая, сказал Никита Ваганов. – Известно ли тебе, что четырехлетний ребенок задает в день в среднем четыреста тридцать семь вопросов?
Завершением длинной цепочки сложных ассоциаций была мысль Никиты Ваганова о том, что ему в жизни не просто везет, а выпадают самые крупные выигрыши в этой заведомо проигрышной лотерее. Ничего нет удивительного в том, что Никита Ваганов – цветущий и жизнестойкий – в двадцать пять неполных лет считал человеческое бытие проигрышной лотереей – он понял это, кажется, на двенадцатом году, увидев в сиреневых кальсонах своего бедного отца, невезучего школьного учителя, живущего одной неисполнимой мечтой – купить автомобиль. День, когда двенадцатилетний Никита Ваганов скажет себе: «Проигрышная лотерея!» – запомнится на всю жизнь, но было бы ошибкой думать, что именно в этот день родился пессимист, выбирающий между кабаком, камерой следователя или каморкой ночного сторожа. Наоборот, именно в этот момент появилось то, что сейчас именовалось длинно и торжественно – специальный корреспондент сибирской областной газеты «Знамя» Никита Борисович Ваганов…
III
Итак, специальный корреспондент сибирской областной газеты «Знамя» Никита Ваганов стоял в приемной редактора Кузичева и размышлял, войти или не войти в святилище, так как это было еще в те дни, когда Никита Ваганов порой сомневался в редакторе Владимире Александровиче Кузичеве: вопреки всем обстоятельствам все-таки не верил, что редактор в трудную минуту протянет ему руку и поможет подняться на первую ступеньку – самую главную! – головокружительной карьеры. Да, это самое тяжелое – первый шаг. И Никита стоял в приемной с таким напряженным лицом, точно делал решающий ход в партии мирового шахматного первенства. «Знает – не знает!» – гадал он, уже почти месяц подозревающий, что редактор «Знамени» Владимир Александрович Кузичев пронюхал об афере с лесом, произведенной руководством комбината «Сибирсклес» весной и осенью прошлого года… но…
Никита Ваганов не вошел в кабинет редактора «Знамени». Удивленной секретарше Нине Петровне он сказал протяжно и наставительно: «Главное, ребята, сердцем не стареть!» – подмигнул ей, сделал губы ижицей, после чего выбрался из приемной, вспоминая бог знает по какой ассоциации киплинговское: «Ты и я – стая!» Заметим, что он не знал точно, как поведет себя редактор газеты «Знамя» Кузичев, член бюро обкома, в деле об утопе древесины и варварской вырубке кедровников, но уже догадывался – звериным своим чутьем, – что Кузичев останется Кузичевым, человеком честным – к честным и добрым – к добрым.
Редакционный коридор жил обычной жизнью редакционного коридора; пробегали с гранками или с черновиками в руках сотрудники «Знамени», шлялся по коридору метранпаж; рассыльная Груша – девушка образованная и эмансипированная – прислонившись к стенке, читала учебник русского языка; сидел на подоконнике Володька Фогин – тщеславный малый с лошадиным лицом, работающий литсотрудником в отделе информации, которым командовал сам Боб Гришков – фигура важная. В дверную ручку кабинета Ивана Мазгарева была сунута свежесверстанная полоса, что значило: Мазгарев отбыл для поисков проверочного материала в университетскую библиотеку.
В промышленном отделе газеты сидели трое: заведующий отделом Яков Борисович Неверов, Борис Яковлевич Ганин и Нелли Озерова. Окрещенные Никитой Вагановым «неграми», они и на данном, так сказать, этапе созидали непреходящие ценности. Заведующий отделом создавал передовую статью под свежим заголовком «Дню рыбака – достойную встречу», Борис Ганин с кислой физиономией писал очерк о каком-то начальнике – это он-то, известный противник начальства всех мастей и рангов; Нелли Озерова, гениальный организатор авторского материала, правила очередную статью под рубрику «На экономические темы». Шариковая ручка свистела, бороздя дрянную газетную бумагу, глаза Нелли светились творческим восторгом.
– Негритосам привет! – произнес Никита Ваганов после того, как с комфортом устроился на знаменитом дерматиновом диване. – Вы энаете все и еще немножко, Яков Борисович! Скажите нам, пожалуйста, кто изобрел шариковую ручку?
– Империалисты всех мастей! – мгновенно включился в игру заведующий промышленным отделом. – Чтобы не брызгали чернила, когда пишут клеветнические статьи.
Воплощением невинности, скромной красоты и трудолюбия была Нелли Озерова, как Гретхен с немецких солдатских открыток.
* * *
… Она, любовь Никиты Ваганова длиною в жизнь, родит от него ребенка, естественно, утверждая, что это ребенок ее мужа Зиновия Зильберштейна – крупного ученого, раньше Никиты Ваганова сделавшегося москвичом, а в конце концов – академиком, как и рассчитывала Нелли Озерова. Он будет даже выступать в газете «Заря» с блестящими статьями по вопросам сельского хозяйства. Зиновий Зильберштейн – обманываемый муж – всегда был и будет отгороженным от жизни книжным червем. Сына Нелли Озеровой родной отец не оставит без помощи и поддержки на протяжении всей своей жизни. Никита Ваганов сделает маленькое усилие, и инженер Владислав Озеров – мать ему даст свою девичью фамилию – станет начальником гигантского цеха и секретарем комсомольской организации на гигантском заводе, потом – следствие второго толчка – уйдет в заместители главного инженера. В отроческие годы сын Нелли Озеровой и Никиты Ваганова будет иметь модные джинсовые костюмы, батники, дубленки, магнитофоны, прекрасное теннисное снаряжение и так далее и тому подобное. Короче, он будет жить нисколько не хуже, чем дети Никиты Ваганова от законной жены Ники Астанговой… А сегодня Никита Ваганов не знает, что будет любить Нелли Озерову всю жизнь…
* * *
– По той же причине шариковые ручки пришлись по душе Бореньке Ганину! – торжественно заявил Никита Ваганов, зная, о ком и что пишет Ганин. – Интересно знать, какого директора он сейчас снимает с работы, не брызгая чернилами? Боря, отзовись!
– Мешаешь! – лениво откликнулся полный и рыжий Борис Ганин. – Прерываешь крылатый полет моей творческой мысли, а сам, конечно, уже отписался… Ну, угробил Володьку Майорова?
Погладив себя по животу, Никита Ваганов важно ответил:
– Мы не угробили! Мы их учим жить. Мы не какой-нибудь там кровосос Ганин, который отнимает партийные билеты и сеет по сибирской земле детей, протягивающих исхудалые ручонки к своим еще вчера титулованным папам… Нелли, он зверь, этот Борис Ганин, не правда ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63