Редактор «Знамени» тем временем снимал кожу с мандарина, снимал ловкими и умелыми пальцами.
– Если отставание лесной промышленности области совпадает с приходом к руководству товарища Пермитина, то логично возникает вопрос: как товарищу Пермитину удалось добиться серьезных успехов в разлаживании отрасли?
Капелька сарказма и насмешки – это не повредит!
– Думаю, что не ошибусь, если скажу: товарищ Пермитин – некомпетентный руководитель, это во-первых, а во-вторых, его руководство, будучи некомпетентным, сводилось только к окрику, угрозе, разносу, накачке и, наконец, к подтасовыванию производственных показателей. Иными словами, преступлению. Я не боюсь этого слова, товарищи!
И вот наступил звездный час!
– Статья «Утоп? Или махинация!» правдива от заглавной буквы до запятой, но автор использовал не все обвинительные документы. Возьмем случай с несуществующим обсыханием древесины на плотбищах Тимирязевской сплавной конторы…
– Ложь! – неожиданно крикнул в зал Пермитин. – Наглая ложь!
И произошло неожиданное.
– Нет, не ложь! – тоже крикнул из зала директор Тимирязевской сплавной конторы Владимир Яковлевич Майоров, тот самый, кого Никита Ваганов громил в статье «Былая слава». – Нет, не ложь! Правильно говорите, товарищ Кузичев! Я выступлю, расскажу все!
Никита Ваганов вытер пот со лба, усмехнулся: можно было уходить с пленума, сматывать удочки. Ему не хотелось слушать, как мешают с грязью Пермитина. Разом – пусто, разом – густо! Мы не умеем еще держаться золотой середины, у нас, если возносят на щит, то выше неба, если снимают со щита – то уж делают это с такой энергией, что пахнет гильотиной… Никита Ваганов тихонечко спустился с галерки, вышел на улицу, радуясь листопаду, пошел куда глаза глядят, и не сразу заметил, что навстречу шагает Егор Тимошин.
– Ну вот! – сказал Никита Ваганов, когда они сблизились. – Свершилось!
Егор Тимошин отозвался:
– Да уж вижу…
Больше они ни о чем не говорили, хотя, наверное, надо было, но Егор Тимошин спешил, хотя спешить не умел, этакий неторопыга и увалень.
* * *
Примерно в те же дни, когда закончился пленум Сибирского обкома партии, или несколько позже Никита Ваганов получал полную и заслуженную отдачу от пятиколонника, посвященного развитию лесной промышленности Черногорской области. Пятиколонник был опубликован, он принимал первые торопливые и неглубокие поздравления от уважаемых лиц, затем поток поздравлений иссяк, наступило затишье, затишье перед качественным скачком, перед проявлением подлинного признания значимости пятиколонника. События начались в понедельник – день тяжелый. На квартире раздался телефонный междугородный звонок, на другом конце телефонного провода заговорил знакомый, но не сразу узнанный голос:
– Здравствуйте, Никита Борисович! Как живется вам?
– Здравствуйте! Спасибо! Дела идут прилично.
– Рад за вас, Никита Борисович! Вы, кажется, не узнаете меня? Говорит Анатолий Вениаминович…
Никита Ваганов несказанно обрадовался!
– Бог ты мой, как я вас мог не узнать, Анатолий Вениаминович! Междугородная связь так искажает голос. Здравствуйте вам, Анатолий Вениаминович, здравствуйте!
Звонил Покровов, заведующий промышленным отделом Черногорского обкома партии, звонил по поручению и от имени первого секретаря Никиты Петровича Одинцова. Он сказал:
– Ваш материал обсуждался в узком, но компетентном кругу, высоко оценен обкомом, но это не все, Никита Борисович. – Он сделал веселую интригующею паузу. – Позавчера звонили из Центрального Комитета партии, поздравили и попросили собрать тотальный материал о нашей лесной промышленности… Алло? Алло? Бог знает, что творится с междугородной связью… Звонил заместитель заведующего отделом ЦК партии. Мы уже готовим обширный материал…
Никита Ваганов сказал:
– У меня не было места для расширенного показа сплава леса в хлыстах, надо сделать это громко и внушительно.
Покровов ответил;
– Ну, разумеется! – И опять сделал паузу. – Никита Петрович перед отлетом в Москву просил позвонить вам и выразить благодарность, что я и делаю с большим удовольствием. Примите, Никита Борисович!
– Сердечное спасибо, Анатолий Вениаминович!
– Это не все! Никита Петрович поехал в Москву именно из-за вашего материала. Наверное, состоится его отчет на отделе Центрального Комитета.
Вот каких высот достиг Никита Ваганов, послушавшись своего тестя Габриэля Матвеевича Астангова – крупного знатока лесной промышленности. Не подскажи он мысль о необходимости ехать в Черногорскую область, достижения черногорцев, конечно же, стали бы достоянием широкой общественности, но это, возможно, произошло бы значительно позже или немного позже – как уж там распорядилась бы жизнь. Никита Ваганов форсировал события – вот в чем его заслуга, и это высоко расценил его будущий друг на долгие годы Никита Петрович Одинцов.
… В этих записках я волен оценивать людей субъективно. Так вот, Никита Петрович Одинцов – человек выдающийся, крупный государственный ум, хозяйственник, инженер, ученый; предельно добрый, порядочный и – это очень важно! – труженик, труженик и еще раз труженик. Я не лентяй, люблю работать и много работаю, но без его школы не стал бы тем, кем стал, – редактором газеты «Заря», моей любви и моего пристанища…
* * *
– Спасибо, Анатолий Вениаминович! До свидания.
Поздравил с пятиколонником и тесть Габриэль Матвеевич:
– Дельно, дельно, Никита! Начальник Черногорского комбината разговаривал со мной по телефону, говорит: «У вас роскошный зять. Поздравьте от имени черногорцев!» Откуда они знают о нашем родстве?
… Знаете, кем будет впоследствии, после своего падения, Габриэль Матвеевич Астангов? Начальником комбината «Черногорсклес»; его возьмет в свою область большой и верный друг Никиты Ваганова – Никита Петрович Одинцов.
Редактор областной газеты «Знамя» Владимир Александрович Кузичев, прочтя пятиколонник, немедленно позвонил, хорошо поздоровался и сказал:
– Это самая значительная ваша работа, Никита! Она окажет влияние на лесную промышленность всей страны. Поздравляю!
Позвонил и сдающий дела, но не разоружившийся Арсентий Васильевич Пермитин:
– Здорово, Ваганов! Как ты там прыгаешь? Хорошо, говоришь; ну, хорошо так хорошо… Ты что, сам был на месте? Сам, спрашиваю, видел вот то, что пишешь? А?! Мало ли чего бывает! Знаю я вашего брата корреспондента! Прикажи: из пальца высосет! Но ты парень толковый, далеко пойдешь, если милиция не остановит… Ладно, бывай, Ваганов!
Егор Тимошин похвалил пятиколонник:
– Хорошо, старик! Дельно и борзо написано.
Говорят, что беда не ходит одна, но и радость, бывает, группируется тесно, кучкуется. Буквально через полчаса после звонка заведующего промышленным отделом Черногорского обкома партии позвонил заместитель редактора «Зари» и после китайских церемоний, взаимных приветствий милостивым тоном произнес:
– Собирайтесь в столицу, Никита Борисович. – Говорящий, видимо, улыбнулся в трубку. – Готовьтесь к месячному пребыванию в Москве. С обкомом согласовано…
IX
Впервые двух львов на двух шарах я увидел ранним, предельно ранним утром, когда по своей охоте, ни свет ни заря – этакая стал деревенщина! – приперся к новому зданию редакции газеты «Заря». Она начинала работать в десять часов, не раньше, а я пришел около семи утра; день выдался безоблачный, свежий, чистый даже для Москвы, для площади, где выросло новое помещение редакции. Что касается двух львов на двух шарах, то они остались от старого здания времен классицизма; львов на шарах решили не трогать или забыли убрать, и они, порозовев от восхода, возлежали на своих шарах, нежно и одновременно хищно вцепившись в гранит, и морды у них были электрические: и ласковые, и свирепые. От рассеянного солнечного света казалось, что львы покрыты бархатом – тонкой и густой пылью, – мнилось даже, что под бархатной кожей мощно и нежно вздрагивают мускулы. Я лениво посматривал на львов, уже почти догадываясь, что в моей жизни они сыграют символическую, важную роль… Первым моим львом станет меловой лев на стене, следующими львами – вот эти два на шарах, и будет еще один лев, самый главный лев в моей жизни – лев на лужайке. Львы на шарах посматривали на меня благожелательно, однако с насмешкой: «Какой же ты дурак, если приперся за три часа до начала работы! Впрочем, может быть, ты вовсе и не дурак?» Одно было несомненно: львов на шарах изваял большой мастер, наверняка иноземного происхождения – почему так казалось, кто знает.
Меня вызвали в редакцию по поводу моего пятиколонника, посвященного лесной промышленности Черногорской области; меня, видимо, хотели награждать, заслушивать и перенимать мой опыт. Во всех этих ипостасях я готов был выступить, на все был готов, но главной моей целью было и оставалось, как вы давно понимаете, возвращение в Москву, на родину, в мой любимый город, и не простое возвращение, а возвращение на белом коне. Я собирался доказать себе и Вальке Грачеву, что мой путь вперед и наверх надежнее и вернее, чем его способ незаметного проникания в поры могучего организма газеты «Заря». Он, впрочем, преуспел, но так мало преуспел, что со страхом ждал моего возвращения.
За стеклянными дверями вестибюля шлялся по диагонали якобы равнодушный ко мне милиционер, никак не способный понять, что за гусь в такую рань разглядывает двух гранитных львов. Походив, подумав как следует, милиционер жестом пригласил меня посидеть в низких и удобных креслах – поговорить, наверное, за жизнь. Скучно же шагать сутками за стеклянными дверями, как в аквариуме, к тому же с электрической подсветкой. Я откликнулся на зов милиционера, я вполне походил на намыкавшегося просителя, так как уже прошло партийное собрание в редакции «Знамени», и я стал одеваться обдуманно, так, как будет одеваться впоследствии знаменитый редактор знаменитой «Зари», – подчеркнуто скромно. Простые брюки, поношенные туфли, серый пиджак или кожаная куртка, изрядно потрепанная.
Милиционер угрюмо спросил:
– Откуда?
– Из Сибирска.
– Надо же! И тащился из такой далечины?
– Вот видишь, притащился.
Он философски наморщил лоб и сказал:
– А притащишься, если припрет. Вот своего шурина я прямо направил к Главному. Помогло! А ты до Главного – и не мысли, понял?! Хорошо, если в редакцию пропустят. А то – бюро жалоб. Вон окошко. Видишь?
– Ну, вижу.
– Сунешь туда жалобу и – валяй обратно в свой Сибирск.
Я сделался серьезным, я спросил:
– А помогает окошко-то? Оказывает помощь?
– Это кому как! Тебе, может, поможет.
– Почему именно мне?
– Да так. Человек ты вроде основательный, серьезный и необиженный. Вот таким, какие за правду, а не обиженные, окошко помогает.
… Он оказался умницей-разумницей, этот милиционер моего трехчасового ожидания славы и почестей в стеклянном вестибюле газеты «Заря»; он будет служить на своем посту, когда я сделаюсь редактором, он станет моим большим и верным другом, этот рыжий лентяй, богом рожденный и приспособленный для проверки пропусков, лентяйских разговорчиков, философствования и неторопливой жратвы с таким аппетитом, которого, казалось, не должно быть у бездельничающего человека…
* * *
– Значит, мне окошко поможет?
– Тебе поможет, не сомневайся! А ты чего? Не куришь?
– Не курю.
– Снова молодец. А сигарет при себе случайно не имеешь?
– Случайно имею.
– Во! Снова молодец! Угости.
– Кури, дружище! Отчего ты такой рыжий?
– Родился. Сам на себя удивляюсь.
Он на самом деле обладал редкой способностью удивляться самому себе: собственному басовитому голосу, рыжести, доброте, разговорчивости, чуткости, наконец, своему уму. Не соскучишься – вот какой это был человек!.. Он умрет раньше меня, как бы предвосхищая мою участь, верный мой друг, понимающий толк в редакторах и вообще настоящих людях…
– Я про твое дело не спрашиваю, понял? – сказал он многозначительно, но с таким выражением, что захотелось назвать его папашей. – Такая привычка у меня – не спрашивать.
Мой новый друг, дежурный милиционер, рыжий и ленивый, ни капельки не удивился, когда в конце часовой беседы я ему предъявил телеграмму, официально вызывающую меня в редакцию. Милиционер раздумчиво сказал:
– Молодец! Не каждый усидит в этом Сибирске. Сколько летных часов?
– Пять.
– Вот. Намаешься! Ты давай-ка в Москву возвращайся. Где родители-то живут?
– Седьмая Парковая, угол Первомайской.
– Иди ты! – восхитился он. – Так я же с Девятой Парковой, угол Измайловского бульвара. Какую площадь занимаете? Две комнаты на четверых? Хреново! Улучшаться надо, не шестериться. Это твой долг – помочь отцу с матерью, понял?!
– Ты обратно пойдешь, меня уже не будет! – с печалью сказал рыжий страж. – А я тобой теперь интересуюсь. Как только ты очки надел, ты крупной птицей стал… Лицо у тебя сейчас вроде доброе, но ты в большое начальство выйдешь! – Он вдруг весело хлопнул ладонью по своему колену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Если отставание лесной промышленности области совпадает с приходом к руководству товарища Пермитина, то логично возникает вопрос: как товарищу Пермитину удалось добиться серьезных успехов в разлаживании отрасли?
Капелька сарказма и насмешки – это не повредит!
– Думаю, что не ошибусь, если скажу: товарищ Пермитин – некомпетентный руководитель, это во-первых, а во-вторых, его руководство, будучи некомпетентным, сводилось только к окрику, угрозе, разносу, накачке и, наконец, к подтасовыванию производственных показателей. Иными словами, преступлению. Я не боюсь этого слова, товарищи!
И вот наступил звездный час!
– Статья «Утоп? Или махинация!» правдива от заглавной буквы до запятой, но автор использовал не все обвинительные документы. Возьмем случай с несуществующим обсыханием древесины на плотбищах Тимирязевской сплавной конторы…
– Ложь! – неожиданно крикнул в зал Пермитин. – Наглая ложь!
И произошло неожиданное.
– Нет, не ложь! – тоже крикнул из зала директор Тимирязевской сплавной конторы Владимир Яковлевич Майоров, тот самый, кого Никита Ваганов громил в статье «Былая слава». – Нет, не ложь! Правильно говорите, товарищ Кузичев! Я выступлю, расскажу все!
Никита Ваганов вытер пот со лба, усмехнулся: можно было уходить с пленума, сматывать удочки. Ему не хотелось слушать, как мешают с грязью Пермитина. Разом – пусто, разом – густо! Мы не умеем еще держаться золотой середины, у нас, если возносят на щит, то выше неба, если снимают со щита – то уж делают это с такой энергией, что пахнет гильотиной… Никита Ваганов тихонечко спустился с галерки, вышел на улицу, радуясь листопаду, пошел куда глаза глядят, и не сразу заметил, что навстречу шагает Егор Тимошин.
– Ну вот! – сказал Никита Ваганов, когда они сблизились. – Свершилось!
Егор Тимошин отозвался:
– Да уж вижу…
Больше они ни о чем не говорили, хотя, наверное, надо было, но Егор Тимошин спешил, хотя спешить не умел, этакий неторопыга и увалень.
* * *
Примерно в те же дни, когда закончился пленум Сибирского обкома партии, или несколько позже Никита Ваганов получал полную и заслуженную отдачу от пятиколонника, посвященного развитию лесной промышленности Черногорской области. Пятиколонник был опубликован, он принимал первые торопливые и неглубокие поздравления от уважаемых лиц, затем поток поздравлений иссяк, наступило затишье, затишье перед качественным скачком, перед проявлением подлинного признания значимости пятиколонника. События начались в понедельник – день тяжелый. На квартире раздался телефонный междугородный звонок, на другом конце телефонного провода заговорил знакомый, но не сразу узнанный голос:
– Здравствуйте, Никита Борисович! Как живется вам?
– Здравствуйте! Спасибо! Дела идут прилично.
– Рад за вас, Никита Борисович! Вы, кажется, не узнаете меня? Говорит Анатолий Вениаминович…
Никита Ваганов несказанно обрадовался!
– Бог ты мой, как я вас мог не узнать, Анатолий Вениаминович! Междугородная связь так искажает голос. Здравствуйте вам, Анатолий Вениаминович, здравствуйте!
Звонил Покровов, заведующий промышленным отделом Черногорского обкома партии, звонил по поручению и от имени первого секретаря Никиты Петровича Одинцова. Он сказал:
– Ваш материал обсуждался в узком, но компетентном кругу, высоко оценен обкомом, но это не все, Никита Борисович. – Он сделал веселую интригующею паузу. – Позавчера звонили из Центрального Комитета партии, поздравили и попросили собрать тотальный материал о нашей лесной промышленности… Алло? Алло? Бог знает, что творится с междугородной связью… Звонил заместитель заведующего отделом ЦК партии. Мы уже готовим обширный материал…
Никита Ваганов сказал:
– У меня не было места для расширенного показа сплава леса в хлыстах, надо сделать это громко и внушительно.
Покровов ответил;
– Ну, разумеется! – И опять сделал паузу. – Никита Петрович перед отлетом в Москву просил позвонить вам и выразить благодарность, что я и делаю с большим удовольствием. Примите, Никита Борисович!
– Сердечное спасибо, Анатолий Вениаминович!
– Это не все! Никита Петрович поехал в Москву именно из-за вашего материала. Наверное, состоится его отчет на отделе Центрального Комитета.
Вот каких высот достиг Никита Ваганов, послушавшись своего тестя Габриэля Матвеевича Астангова – крупного знатока лесной промышленности. Не подскажи он мысль о необходимости ехать в Черногорскую область, достижения черногорцев, конечно же, стали бы достоянием широкой общественности, но это, возможно, произошло бы значительно позже или немного позже – как уж там распорядилась бы жизнь. Никита Ваганов форсировал события – вот в чем его заслуга, и это высоко расценил его будущий друг на долгие годы Никита Петрович Одинцов.
… В этих записках я волен оценивать людей субъективно. Так вот, Никита Петрович Одинцов – человек выдающийся, крупный государственный ум, хозяйственник, инженер, ученый; предельно добрый, порядочный и – это очень важно! – труженик, труженик и еще раз труженик. Я не лентяй, люблю работать и много работаю, но без его школы не стал бы тем, кем стал, – редактором газеты «Заря», моей любви и моего пристанища…
* * *
– Спасибо, Анатолий Вениаминович! До свидания.
Поздравил с пятиколонником и тесть Габриэль Матвеевич:
– Дельно, дельно, Никита! Начальник Черногорского комбината разговаривал со мной по телефону, говорит: «У вас роскошный зять. Поздравьте от имени черногорцев!» Откуда они знают о нашем родстве?
… Знаете, кем будет впоследствии, после своего падения, Габриэль Матвеевич Астангов? Начальником комбината «Черногорсклес»; его возьмет в свою область большой и верный друг Никиты Ваганова – Никита Петрович Одинцов.
Редактор областной газеты «Знамя» Владимир Александрович Кузичев, прочтя пятиколонник, немедленно позвонил, хорошо поздоровался и сказал:
– Это самая значительная ваша работа, Никита! Она окажет влияние на лесную промышленность всей страны. Поздравляю!
Позвонил и сдающий дела, но не разоружившийся Арсентий Васильевич Пермитин:
– Здорово, Ваганов! Как ты там прыгаешь? Хорошо, говоришь; ну, хорошо так хорошо… Ты что, сам был на месте? Сам, спрашиваю, видел вот то, что пишешь? А?! Мало ли чего бывает! Знаю я вашего брата корреспондента! Прикажи: из пальца высосет! Но ты парень толковый, далеко пойдешь, если милиция не остановит… Ладно, бывай, Ваганов!
Егор Тимошин похвалил пятиколонник:
– Хорошо, старик! Дельно и борзо написано.
Говорят, что беда не ходит одна, но и радость, бывает, группируется тесно, кучкуется. Буквально через полчаса после звонка заведующего промышленным отделом Черногорского обкома партии позвонил заместитель редактора «Зари» и после китайских церемоний, взаимных приветствий милостивым тоном произнес:
– Собирайтесь в столицу, Никита Борисович. – Говорящий, видимо, улыбнулся в трубку. – Готовьтесь к месячному пребыванию в Москве. С обкомом согласовано…
IX
Впервые двух львов на двух шарах я увидел ранним, предельно ранним утром, когда по своей охоте, ни свет ни заря – этакая стал деревенщина! – приперся к новому зданию редакции газеты «Заря». Она начинала работать в десять часов, не раньше, а я пришел около семи утра; день выдался безоблачный, свежий, чистый даже для Москвы, для площади, где выросло новое помещение редакции. Что касается двух львов на двух шарах, то они остались от старого здания времен классицизма; львов на шарах решили не трогать или забыли убрать, и они, порозовев от восхода, возлежали на своих шарах, нежно и одновременно хищно вцепившись в гранит, и морды у них были электрические: и ласковые, и свирепые. От рассеянного солнечного света казалось, что львы покрыты бархатом – тонкой и густой пылью, – мнилось даже, что под бархатной кожей мощно и нежно вздрагивают мускулы. Я лениво посматривал на львов, уже почти догадываясь, что в моей жизни они сыграют символическую, важную роль… Первым моим львом станет меловой лев на стене, следующими львами – вот эти два на шарах, и будет еще один лев, самый главный лев в моей жизни – лев на лужайке. Львы на шарах посматривали на меня благожелательно, однако с насмешкой: «Какой же ты дурак, если приперся за три часа до начала работы! Впрочем, может быть, ты вовсе и не дурак?» Одно было несомненно: львов на шарах изваял большой мастер, наверняка иноземного происхождения – почему так казалось, кто знает.
Меня вызвали в редакцию по поводу моего пятиколонника, посвященного лесной промышленности Черногорской области; меня, видимо, хотели награждать, заслушивать и перенимать мой опыт. Во всех этих ипостасях я готов был выступить, на все был готов, но главной моей целью было и оставалось, как вы давно понимаете, возвращение в Москву, на родину, в мой любимый город, и не простое возвращение, а возвращение на белом коне. Я собирался доказать себе и Вальке Грачеву, что мой путь вперед и наверх надежнее и вернее, чем его способ незаметного проникания в поры могучего организма газеты «Заря». Он, впрочем, преуспел, но так мало преуспел, что со страхом ждал моего возвращения.
За стеклянными дверями вестибюля шлялся по диагонали якобы равнодушный ко мне милиционер, никак не способный понять, что за гусь в такую рань разглядывает двух гранитных львов. Походив, подумав как следует, милиционер жестом пригласил меня посидеть в низких и удобных креслах – поговорить, наверное, за жизнь. Скучно же шагать сутками за стеклянными дверями, как в аквариуме, к тому же с электрической подсветкой. Я откликнулся на зов милиционера, я вполне походил на намыкавшегося просителя, так как уже прошло партийное собрание в редакции «Знамени», и я стал одеваться обдуманно, так, как будет одеваться впоследствии знаменитый редактор знаменитой «Зари», – подчеркнуто скромно. Простые брюки, поношенные туфли, серый пиджак или кожаная куртка, изрядно потрепанная.
Милиционер угрюмо спросил:
– Откуда?
– Из Сибирска.
– Надо же! И тащился из такой далечины?
– Вот видишь, притащился.
Он философски наморщил лоб и сказал:
– А притащишься, если припрет. Вот своего шурина я прямо направил к Главному. Помогло! А ты до Главного – и не мысли, понял?! Хорошо, если в редакцию пропустят. А то – бюро жалоб. Вон окошко. Видишь?
– Ну, вижу.
– Сунешь туда жалобу и – валяй обратно в свой Сибирск.
Я сделался серьезным, я спросил:
– А помогает окошко-то? Оказывает помощь?
– Это кому как! Тебе, может, поможет.
– Почему именно мне?
– Да так. Человек ты вроде основательный, серьезный и необиженный. Вот таким, какие за правду, а не обиженные, окошко помогает.
… Он оказался умницей-разумницей, этот милиционер моего трехчасового ожидания славы и почестей в стеклянном вестибюле газеты «Заря»; он будет служить на своем посту, когда я сделаюсь редактором, он станет моим большим и верным другом, этот рыжий лентяй, богом рожденный и приспособленный для проверки пропусков, лентяйских разговорчиков, философствования и неторопливой жратвы с таким аппетитом, которого, казалось, не должно быть у бездельничающего человека…
* * *
– Значит, мне окошко поможет?
– Тебе поможет, не сомневайся! А ты чего? Не куришь?
– Не курю.
– Снова молодец. А сигарет при себе случайно не имеешь?
– Случайно имею.
– Во! Снова молодец! Угости.
– Кури, дружище! Отчего ты такой рыжий?
– Родился. Сам на себя удивляюсь.
Он на самом деле обладал редкой способностью удивляться самому себе: собственному басовитому голосу, рыжести, доброте, разговорчивости, чуткости, наконец, своему уму. Не соскучишься – вот какой это был человек!.. Он умрет раньше меня, как бы предвосхищая мою участь, верный мой друг, понимающий толк в редакторах и вообще настоящих людях…
– Я про твое дело не спрашиваю, понял? – сказал он многозначительно, но с таким выражением, что захотелось назвать его папашей. – Такая привычка у меня – не спрашивать.
Мой новый друг, дежурный милиционер, рыжий и ленивый, ни капельки не удивился, когда в конце часовой беседы я ему предъявил телеграмму, официально вызывающую меня в редакцию. Милиционер раздумчиво сказал:
– Молодец! Не каждый усидит в этом Сибирске. Сколько летных часов?
– Пять.
– Вот. Намаешься! Ты давай-ка в Москву возвращайся. Где родители-то живут?
– Седьмая Парковая, угол Первомайской.
– Иди ты! – восхитился он. – Так я же с Девятой Парковой, угол Измайловского бульвара. Какую площадь занимаете? Две комнаты на четверых? Хреново! Улучшаться надо, не шестериться. Это твой долг – помочь отцу с матерью, понял?!
– Ты обратно пойдешь, меня уже не будет! – с печалью сказал рыжий страж. – А я тобой теперь интересуюсь. Как только ты очки надел, ты крупной птицей стал… Лицо у тебя сейчас вроде доброе, но ты в большое начальство выйдешь! – Он вдруг весело хлопнул ладонью по своему колену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63