Однако Мазгарев скоро пришел в себя, то есть не только поднял голову, но и заметно приободрился. Я же говорил, что за правду-матку заведующий отделом пропаганды умел сражаться отчаянно, до посинения; он вообще был бойцом, этот застенчивый мужик.
– Дурная привычка, Никита, слушать сплетников, – сказал он. – Привычка слабых… – Он подумал немножко, тряхнул головой. – Я не стал относиться к тебе хуже, но я считаю некоторые твои поступки неправильными, более того, несовместимыми с кодексом чести. – Он еще раз подумал и поправил самого себя: – Проще: дурными поступками.
– И в чем же это выражается, Иван Иосифович?
– Ну, двумя словами не ответишь, Никита. Если хочешь, то мы могли бы поговорить на досуге. – Он воодушевился. – Нам с тобой просто необходимо выяснить отношения!
Я согласился:
– Буду рад, Иван Иосифович.
Как это ни расходится с моим пониманием дружбы, но Иван Мазгарев мог быть моим другом, единственным и нужным другом до конца жизни. Он бы мне говорил правду – это и есть единственное достоинство дружбы. Уметь говорить правду друг другу, всегда говорить правду, правду, правду и ничего, кроме правды. Такого друга Никите Ваганову не хватало всегда, конечно, была жена, но она сломилась очень скоро – так сильно я давил на нее, а затем появились дети, пеленки, ванночки, коклюши, новые квартиры и материальное благополучие – одним словом, она закрыла рот. И говорящих правду друзей у меня так и не было: сначала потому, что я сам избегал таких людей, потом оттого, что мне было опасно говорить правду.
Был Никита Петрович Одинцов, но это особый разговор.
У меня нет настоящего друга, читатель!..
Совестью, честью, мудростью редакции «Знамени» был Мазгарев, обвитый змеями-гранками, и, как там ни крути, Никита Ваганов прианавал некоторое превосходство Мазгарева над собой – случай не частый при таланте, уме, мудрости, способности к предвидению Никиты Ваганова.
Выпутавшись из гранок, Иван Мазгарев неожиданно философским тоном изрек:
– Стал ли я хуже относиться к тебе? Видишь ли, в чем тут дело! Арсентий Пермитин – неожиданное и неясное порождение мелкобуржуазной стихии. Он существует и как пережиток прошлого, и как недостаток нашей партийно-воспитательной работы. – Мазгарев огорченно покачал головой. – Мы много сделали за годы Советской власти, но еще довольно вяло боремся с проявлениями мелкобуржуазности. Это не наш недостаток, это наша большая беда. Ты посмотри внимательно на Пермитина, он – одушевленная вещь! Ты не должен с ним бороться как с человеком, ты должен бороться с явлением. Тогда борьба приобретет и социальный, и философский смысл, к чему я тебя и призываю, Никита!
Он уже дважды назвал Никиту Ваганова по имени, он говорил добродушно, но и естественно увлеченно, так как призывал, призывал и призывал, и мне подумалось, что между нами могут наладиться хорошие отношения, но не тут-то было. Иван Мазгарев продолжал:
– Беда в том, что ты – пожалуй, самое яркое проявление мелкобуржуазной мелкотравчатости. Следовательно, бороться идейно-насыщенно с Пермитиным не сможешь и даже не захочешь. Что ты с ним можешь сделать? Ровным счетом ничего! Пессимизм современного бытия… Между прочим, скоро я выступлю довольно крупно против современного мещанства с ленинских позиций. Было бы неплохо, если бы ты прочел материал…
Дружбы Никита Ваганов не завоевал, а вот диагноз получил: буржуазная мелкотравчатость, попросту – мелкобуржуазность, как жить, ходить, сидеть и спать с таким диагнозом? Впрочем, Никита Ваганов всей своей остальной жизнью докажет, как ошибался Иван Мазгарев, – мещане, мелкие буржуа не способны на строительство, аскетизм, фанатизм круглосуточного труда для других и так далее и тому подобное… Я сказал Ивану Мазгареву:
– Пришел по шерсть, а ушел стриженым. Спасибо на злом слове, Иван Иосифович!
– Никита, постой, Никита. Я еще не все сказал…
– До свидания! – Я быстро вышел…
II
Как острый металлический осколок застряли в памяти Никиты Ваганова слова Ивана Мазгарева о его, вагановской, мелкобуржуазности; он даже и не думал, что может быть таким ранимым, неуверенным в самом себе. Черт знает что делалось, если даже спасительную Нелли Озерову ему сейчас видеть не хотелось! Тянуло забиться в уголок, закрыв глаза, размышлять. «Мелкобуржуазность! Мелкотравчатость! Ограниченная способность к мышлению!» – и это все от Мазгарева. Прошло минут десять: он встряхнул головой, сделал несколько спортивных движений и сел работать – лекарство от бед и несчастий, и работал до позднего вечера, то есть пришел домой еще позднее Габриэля Матвеевича, который в те дни проводил глубочайшую ревизию состояния дел комбината «Сибирсклес»: готовился передать дело новому главному инженеру. И с каждым днем все больше успокаивался: за годы его начальничания комбинат так хорошо и славно работал, что один неудачный год и последующие за этим приписки, сделанные по распоряжению Пермитина, мало что меняли в хорошо отрегулированном и смазанном механизме – комбинате «Сибирсклес». Хотя «панама» с лесом, – простая как телега, – наделала бед. Предположим, что комбинат «Сибирсклес» должен поставить народному хозяйству страны миллион кубометров леса, в наличии такого количества кубометров нет – предприятия работали отвратительно, вот тогда и сообщается, что миллион-то был, но велик утоп древесины при молевом сплаве, и сообщается такое количество утонувшего леса, какого быть не может, да и в действительности не было. Вторая сторона аферы – увеличение количества леса, якобы оставшегося на берегах в результате быстрого спада воды, – чего не было, кроме, пожалуй, одной сплавконторы, Васютинской. Последнее: варварская вырубка прибереговых кедровников, которые легко взять и погрузить на баржи. Габриэль Матвеевич Астангов увидел, что Пермитин все-таки не сумел до конца разладить дело и мог сказать себе: «Девяносто процентов – работы, десять процентов – преступления! Будем рассчитываться за все и вся, на то мы и есть – мужчины». Он искренне обрадовался приходу зятя:
– Никита, садитесь, если хотите, посумерничаем.
Никита Ваганов сказал:
– Давайте посумерничаем, Габриэль Матвеевич.
А было уже здорово темно, они плохо различали лица друг друга, однако чувствовалось, что Габриэль Матвеевич успокоился, – этого за ним последние полгода не наблюдалось, ну и славно! Никита Ваганов радовался за тестя, тещу, успокоенную успокоением мужа, внешней покладистостью дочери. Одним словом, все было как в лучших домах Филадельфии и Чикаго. Не так уж плохо посумерничать в домашней обстановке! После длинной-длинной паузы Габриэль Матвеевич сказал:
– Чем дольше живешь, тем больше хочется жить. Вот уж несообразность!
– Начал философствовать, Емеля! – сказала теща, а Никита Ваганов дипломатично промолчал: он еще не мог по времени и по существу прожитой жизни разделить утверждение тестя, но уже догадывался, что Габриэль Матвеевич прав на все сто процентов, и ему, Ваганову, совсем немного времени – мгновение! – оставалось до полнейшего понимания пессимизма тестя.
Жена Ника сказала:
– А мне вспоминается детство, папа, ты тогда часто сажал меня себе на колени. Это было так хорошо, папа!
Они замолкли надолго… В жизни Никиты Ваганова не было семейного сумерничания, сидения на отцовских коленях, ласкового молчания – многого не было в его короткой и скудной жизни; он об этом жалел и не жалел, и когда жизнь больно ударяла Никиту Ваганова, он думал: «Хорошо, что я не вырос мимозой!»
Славно было в темном, свежем от притока чистого воздуха пространстве, Никита Ваганов отдыхал душой и телом. Он думал, что завтра-послезавтра начнут происходить самые важные и решающие события…
Их сумерничание прервал звонок в дверь, вошла домработница, протянула телеграмму Никите Ваганову.
«Сердечно поздравляю утопом или махинацией Желаю дальнейшего Твой Валентин».
Никита Ваганов сказал:
– Поздравляет московский товарищ. По поводу Черногорска, – соврал он. – Это Валентин Иванович Грачев, Валька Грачев, студенческий неразлучага… – Он подошел к телефону, набрал номер подачи телеграмм по телефону и минуты через три диктовал. – Спасибо, Валентин. Хочу свидеться, здорово соскучился. Твой Никита.
Теперь он не лгал: он скучал по Вальке Грачеву…. Это не значит, что они не схватятся с Валькой Грачевым, когда будет решаться, кому редакторствовать в «Заре». Победит Никита Ваганов – не только благодаря важным связям, но и своим талантом, организаторскими способностями, умением сплачивать коллектив. Не найдется человека, даже среди злопыхателей, кто бы сказал, что Никита Ваганов занимает принадлежащее ему место не по праву, и тот же Валентин Грачев, Валька Грачев однажды скажет:
– Завидую, но понимаю!
Он станет первым заместителем главного редактора, как говорится, правой рукой Никиты Ваганова, и никогда и нигде уже не будет его подсиживать, раз и навсегда решив, что теперь его судьба – следовать за талантливым и сильным Никитой Вагановым. Как первый заместитель главного редактора он будет иметь все привилегии и все блага, включая материальные. Мало того, Валюн будет жить разнообразнее Никиты Ваганова; не вылезать из-за границ, вовремя пользоваться отпусками и в конце-то концов, наверное, станет редактором «Зари», когда Никита Ваганов…
* * *
Сумерничая, в доме Габриэля Матвеевича понемногу, как всегда бывает, разговорились в полутемноте. Беседа развивалась так:
ВАГАНОВ. Спасибо Валюну за поздравление!
ЖЕНА НИКА. (Она догадалась, о чем идет речь.) Да, ты своего добился, Ваганов.
АСТАНГОВ. Не злись! (Он тоже все понял.)
ТЕЩА. Вот уж не думала, что выращу такую бессердечную!
АСТАНГОВ. Она рисуется.
ВАГАНОВ. Ну и пусть ее рисуется.
АСТАНГОВ. Перемелется – мука будет. Ника станет вам прекрасной женой, Никита… Как вы думаете, Одинцова возьмут в Москву?
ВАГАНОВ. Будь я на месте высокого начальства, я бы его давно посадил в большой дом.
ЖЕНА НИКА. Ах, какой у меня умный и прозорливый муж. Только на собственную жену не хватает мудрости.
ТЕЩА. Отвяжись от Никиты! Он – человек государственный, хотя ему так мало лет… Впрочем, папа начинал в таком же возрасте. Да! Да!
АСТАНГОВ. Не хвастайся, Соня. Я начинал на пять лет позже. Теперь молодежь созревает быстрее.
ВАГАНОВ. Точно! Не смейте каяться, Габриэль Матвеевич.
АСТАНГОВ. Хорошо, хорошо!
ЖЕНА НИКА (с внезапной страстью). Тем хуже для Никиты, папочка! Его разделают, как селедку…
ТЕЩА. Действуйте по своему усмотрению, Никита! Наша песенка спета.
ВАГАНОВ. Ну, уж чертушки! Мы еще посражаемся, мы еще… О, я прямо не знаю, что сделаю я! Я… Ох, что я сделаю!
ЖЕНА НИКА. Давайте зажжем электричество.
III
Все главные события, связанные с Никитой Борисовичем Вагановым во время его пребывания в городе Сибирске и поблизости, происходят по странной случайности весной, летом и осенью; на зимние месяцы приходится, так сказать, время медвежьей спячки. Впрочем, он так и был задуман генетически, что три зимних месяца был малоактивным, пребывал в меланхолии, сплине. Временем его наступательной активности была осень – ранняя или поздняя, безразлично, и, конечно, его статья «Утоп? Или махинация!» была опубликована осенью – под журавлиный крик, мельтешение желтых листьев, тихоструйность обмелевших рек, сквозную прозрачность сосновых боров, звон лиственниц в городском саду.
Центральная газета «Заря», напечатанная с матриц в Новосибирске, пришла вовремя, статья «Утоп? Или махинация!» стояла на третьей полосе, и примерно в половине десятого утра город Сибирск, центр лесного края, пришел в движение; повсюду, в жилых квартирах, учрежденческих комнатах, кабинетах, шуршали газетные страницы, раздавались восклицания, аханья и оханья, стоны и смех. Уж очень ловко системой железных крупных фактов автор статьи Никита Ваганов «припечатал» руководство комбината «Сибирсклес» и, кажется, кое-кого повыше. Фамилия Пермитина в статье повторялась трижды, о стиле его негожего руководства, собственно, и рассказывалось в статье.
Первым на статью, как ни странно, откликнулся Боб Гришков. В телефонной трубке прохрипело: «Идиотика! Через час я буду у тебя!»
В статье автору не все, оказывается, нравилось. Он начинал с вопроса, сколько это будет, если ноль помножить на восемь тысяч. И сам отвечал: восемь тысяч, если следовать арифметике, потом приводились бухгалтерские цифры, подводилось сальдо-бульдо и – шли живые зарисовки с мест, дающие картину действительно омерзительную. Габриэль Матвеевич Астангов «проходил» один раз, но без фамилии, как главный инженер. Два больших абзаца были посвящены вырубке кедровых лесов, и употреблено слово «преступная», середина очерка была обыкновенной, подчеркнуто серенькой, а вся статья кончалась рефреном: «Сколько это будет, если восемь тысяч кубометров леса помножить на ноль?» Ответ был таков: «Корреспонденту не удалось найти и бревнышка, обсушенного на берегах сплавных рек!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Дурная привычка, Никита, слушать сплетников, – сказал он. – Привычка слабых… – Он подумал немножко, тряхнул головой. – Я не стал относиться к тебе хуже, но я считаю некоторые твои поступки неправильными, более того, несовместимыми с кодексом чести. – Он еще раз подумал и поправил самого себя: – Проще: дурными поступками.
– И в чем же это выражается, Иван Иосифович?
– Ну, двумя словами не ответишь, Никита. Если хочешь, то мы могли бы поговорить на досуге. – Он воодушевился. – Нам с тобой просто необходимо выяснить отношения!
Я согласился:
– Буду рад, Иван Иосифович.
Как это ни расходится с моим пониманием дружбы, но Иван Мазгарев мог быть моим другом, единственным и нужным другом до конца жизни. Он бы мне говорил правду – это и есть единственное достоинство дружбы. Уметь говорить правду друг другу, всегда говорить правду, правду, правду и ничего, кроме правды. Такого друга Никите Ваганову не хватало всегда, конечно, была жена, но она сломилась очень скоро – так сильно я давил на нее, а затем появились дети, пеленки, ванночки, коклюши, новые квартиры и материальное благополучие – одним словом, она закрыла рот. И говорящих правду друзей у меня так и не было: сначала потому, что я сам избегал таких людей, потом оттого, что мне было опасно говорить правду.
Был Никита Петрович Одинцов, но это особый разговор.
У меня нет настоящего друга, читатель!..
Совестью, честью, мудростью редакции «Знамени» был Мазгарев, обвитый змеями-гранками, и, как там ни крути, Никита Ваганов прианавал некоторое превосходство Мазгарева над собой – случай не частый при таланте, уме, мудрости, способности к предвидению Никиты Ваганова.
Выпутавшись из гранок, Иван Мазгарев неожиданно философским тоном изрек:
– Стал ли я хуже относиться к тебе? Видишь ли, в чем тут дело! Арсентий Пермитин – неожиданное и неясное порождение мелкобуржуазной стихии. Он существует и как пережиток прошлого, и как недостаток нашей партийно-воспитательной работы. – Мазгарев огорченно покачал головой. – Мы много сделали за годы Советской власти, но еще довольно вяло боремся с проявлениями мелкобуржуазности. Это не наш недостаток, это наша большая беда. Ты посмотри внимательно на Пермитина, он – одушевленная вещь! Ты не должен с ним бороться как с человеком, ты должен бороться с явлением. Тогда борьба приобретет и социальный, и философский смысл, к чему я тебя и призываю, Никита!
Он уже дважды назвал Никиту Ваганова по имени, он говорил добродушно, но и естественно увлеченно, так как призывал, призывал и призывал, и мне подумалось, что между нами могут наладиться хорошие отношения, но не тут-то было. Иван Мазгарев продолжал:
– Беда в том, что ты – пожалуй, самое яркое проявление мелкобуржуазной мелкотравчатости. Следовательно, бороться идейно-насыщенно с Пермитиным не сможешь и даже не захочешь. Что ты с ним можешь сделать? Ровным счетом ничего! Пессимизм современного бытия… Между прочим, скоро я выступлю довольно крупно против современного мещанства с ленинских позиций. Было бы неплохо, если бы ты прочел материал…
Дружбы Никита Ваганов не завоевал, а вот диагноз получил: буржуазная мелкотравчатость, попросту – мелкобуржуазность, как жить, ходить, сидеть и спать с таким диагнозом? Впрочем, Никита Ваганов всей своей остальной жизнью докажет, как ошибался Иван Мазгарев, – мещане, мелкие буржуа не способны на строительство, аскетизм, фанатизм круглосуточного труда для других и так далее и тому подобное… Я сказал Ивану Мазгареву:
– Пришел по шерсть, а ушел стриженым. Спасибо на злом слове, Иван Иосифович!
– Никита, постой, Никита. Я еще не все сказал…
– До свидания! – Я быстро вышел…
II
Как острый металлический осколок застряли в памяти Никиты Ваганова слова Ивана Мазгарева о его, вагановской, мелкобуржуазности; он даже и не думал, что может быть таким ранимым, неуверенным в самом себе. Черт знает что делалось, если даже спасительную Нелли Озерову ему сейчас видеть не хотелось! Тянуло забиться в уголок, закрыв глаза, размышлять. «Мелкобуржуазность! Мелкотравчатость! Ограниченная способность к мышлению!» – и это все от Мазгарева. Прошло минут десять: он встряхнул головой, сделал несколько спортивных движений и сел работать – лекарство от бед и несчастий, и работал до позднего вечера, то есть пришел домой еще позднее Габриэля Матвеевича, который в те дни проводил глубочайшую ревизию состояния дел комбината «Сибирсклес»: готовился передать дело новому главному инженеру. И с каждым днем все больше успокаивался: за годы его начальничания комбинат так хорошо и славно работал, что один неудачный год и последующие за этим приписки, сделанные по распоряжению Пермитина, мало что меняли в хорошо отрегулированном и смазанном механизме – комбинате «Сибирсклес». Хотя «панама» с лесом, – простая как телега, – наделала бед. Предположим, что комбинат «Сибирсклес» должен поставить народному хозяйству страны миллион кубометров леса, в наличии такого количества кубометров нет – предприятия работали отвратительно, вот тогда и сообщается, что миллион-то был, но велик утоп древесины при молевом сплаве, и сообщается такое количество утонувшего леса, какого быть не может, да и в действительности не было. Вторая сторона аферы – увеличение количества леса, якобы оставшегося на берегах в результате быстрого спада воды, – чего не было, кроме, пожалуй, одной сплавконторы, Васютинской. Последнее: варварская вырубка прибереговых кедровников, которые легко взять и погрузить на баржи. Габриэль Матвеевич Астангов увидел, что Пермитин все-таки не сумел до конца разладить дело и мог сказать себе: «Девяносто процентов – работы, десять процентов – преступления! Будем рассчитываться за все и вся, на то мы и есть – мужчины». Он искренне обрадовался приходу зятя:
– Никита, садитесь, если хотите, посумерничаем.
Никита Ваганов сказал:
– Давайте посумерничаем, Габриэль Матвеевич.
А было уже здорово темно, они плохо различали лица друг друга, однако чувствовалось, что Габриэль Матвеевич успокоился, – этого за ним последние полгода не наблюдалось, ну и славно! Никита Ваганов радовался за тестя, тещу, успокоенную успокоением мужа, внешней покладистостью дочери. Одним словом, все было как в лучших домах Филадельфии и Чикаго. Не так уж плохо посумерничать в домашней обстановке! После длинной-длинной паузы Габриэль Матвеевич сказал:
– Чем дольше живешь, тем больше хочется жить. Вот уж несообразность!
– Начал философствовать, Емеля! – сказала теща, а Никита Ваганов дипломатично промолчал: он еще не мог по времени и по существу прожитой жизни разделить утверждение тестя, но уже догадывался, что Габриэль Матвеевич прав на все сто процентов, и ему, Ваганову, совсем немного времени – мгновение! – оставалось до полнейшего понимания пессимизма тестя.
Жена Ника сказала:
– А мне вспоминается детство, папа, ты тогда часто сажал меня себе на колени. Это было так хорошо, папа!
Они замолкли надолго… В жизни Никиты Ваганова не было семейного сумерничания, сидения на отцовских коленях, ласкового молчания – многого не было в его короткой и скудной жизни; он об этом жалел и не жалел, и когда жизнь больно ударяла Никиту Ваганова, он думал: «Хорошо, что я не вырос мимозой!»
Славно было в темном, свежем от притока чистого воздуха пространстве, Никита Ваганов отдыхал душой и телом. Он думал, что завтра-послезавтра начнут происходить самые важные и решающие события…
Их сумерничание прервал звонок в дверь, вошла домработница, протянула телеграмму Никите Ваганову.
«Сердечно поздравляю утопом или махинацией Желаю дальнейшего Твой Валентин».
Никита Ваганов сказал:
– Поздравляет московский товарищ. По поводу Черногорска, – соврал он. – Это Валентин Иванович Грачев, Валька Грачев, студенческий неразлучага… – Он подошел к телефону, набрал номер подачи телеграмм по телефону и минуты через три диктовал. – Спасибо, Валентин. Хочу свидеться, здорово соскучился. Твой Никита.
Теперь он не лгал: он скучал по Вальке Грачеву…. Это не значит, что они не схватятся с Валькой Грачевым, когда будет решаться, кому редакторствовать в «Заре». Победит Никита Ваганов – не только благодаря важным связям, но и своим талантом, организаторскими способностями, умением сплачивать коллектив. Не найдется человека, даже среди злопыхателей, кто бы сказал, что Никита Ваганов занимает принадлежащее ему место не по праву, и тот же Валентин Грачев, Валька Грачев однажды скажет:
– Завидую, но понимаю!
Он станет первым заместителем главного редактора, как говорится, правой рукой Никиты Ваганова, и никогда и нигде уже не будет его подсиживать, раз и навсегда решив, что теперь его судьба – следовать за талантливым и сильным Никитой Вагановым. Как первый заместитель главного редактора он будет иметь все привилегии и все блага, включая материальные. Мало того, Валюн будет жить разнообразнее Никиты Ваганова; не вылезать из-за границ, вовремя пользоваться отпусками и в конце-то концов, наверное, станет редактором «Зари», когда Никита Ваганов…
* * *
Сумерничая, в доме Габриэля Матвеевича понемногу, как всегда бывает, разговорились в полутемноте. Беседа развивалась так:
ВАГАНОВ. Спасибо Валюну за поздравление!
ЖЕНА НИКА. (Она догадалась, о чем идет речь.) Да, ты своего добился, Ваганов.
АСТАНГОВ. Не злись! (Он тоже все понял.)
ТЕЩА. Вот уж не думала, что выращу такую бессердечную!
АСТАНГОВ. Она рисуется.
ВАГАНОВ. Ну и пусть ее рисуется.
АСТАНГОВ. Перемелется – мука будет. Ника станет вам прекрасной женой, Никита… Как вы думаете, Одинцова возьмут в Москву?
ВАГАНОВ. Будь я на месте высокого начальства, я бы его давно посадил в большой дом.
ЖЕНА НИКА. Ах, какой у меня умный и прозорливый муж. Только на собственную жену не хватает мудрости.
ТЕЩА. Отвяжись от Никиты! Он – человек государственный, хотя ему так мало лет… Впрочем, папа начинал в таком же возрасте. Да! Да!
АСТАНГОВ. Не хвастайся, Соня. Я начинал на пять лет позже. Теперь молодежь созревает быстрее.
ВАГАНОВ. Точно! Не смейте каяться, Габриэль Матвеевич.
АСТАНГОВ. Хорошо, хорошо!
ЖЕНА НИКА (с внезапной страстью). Тем хуже для Никиты, папочка! Его разделают, как селедку…
ТЕЩА. Действуйте по своему усмотрению, Никита! Наша песенка спета.
ВАГАНОВ. Ну, уж чертушки! Мы еще посражаемся, мы еще… О, я прямо не знаю, что сделаю я! Я… Ох, что я сделаю!
ЖЕНА НИКА. Давайте зажжем электричество.
III
Все главные события, связанные с Никитой Борисовичем Вагановым во время его пребывания в городе Сибирске и поблизости, происходят по странной случайности весной, летом и осенью; на зимние месяцы приходится, так сказать, время медвежьей спячки. Впрочем, он так и был задуман генетически, что три зимних месяца был малоактивным, пребывал в меланхолии, сплине. Временем его наступательной активности была осень – ранняя или поздняя, безразлично, и, конечно, его статья «Утоп? Или махинация!» была опубликована осенью – под журавлиный крик, мельтешение желтых листьев, тихоструйность обмелевших рек, сквозную прозрачность сосновых боров, звон лиственниц в городском саду.
Центральная газета «Заря», напечатанная с матриц в Новосибирске, пришла вовремя, статья «Утоп? Или махинация!» стояла на третьей полосе, и примерно в половине десятого утра город Сибирск, центр лесного края, пришел в движение; повсюду, в жилых квартирах, учрежденческих комнатах, кабинетах, шуршали газетные страницы, раздавались восклицания, аханья и оханья, стоны и смех. Уж очень ловко системой железных крупных фактов автор статьи Никита Ваганов «припечатал» руководство комбината «Сибирсклес» и, кажется, кое-кого повыше. Фамилия Пермитина в статье повторялась трижды, о стиле его негожего руководства, собственно, и рассказывалось в статье.
Первым на статью, как ни странно, откликнулся Боб Гришков. В телефонной трубке прохрипело: «Идиотика! Через час я буду у тебя!»
В статье автору не все, оказывается, нравилось. Он начинал с вопроса, сколько это будет, если ноль помножить на восемь тысяч. И сам отвечал: восемь тысяч, если следовать арифметике, потом приводились бухгалтерские цифры, подводилось сальдо-бульдо и – шли живые зарисовки с мест, дающие картину действительно омерзительную. Габриэль Матвеевич Астангов «проходил» один раз, но без фамилии, как главный инженер. Два больших абзаца были посвящены вырубке кедровых лесов, и употреблено слово «преступная», середина очерка была обыкновенной, подчеркнуто серенькой, а вся статья кончалась рефреном: «Сколько это будет, если восемь тысяч кубометров леса помножить на ноль?» Ответ был таков: «Корреспонденту не удалось найти и бревнышка, обсушенного на берегах сплавных рек!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63