– Это все?
– Все… А, в смысле… Нет, больше я ничего от тебя не скрыл. Честно.
Долгая пауза.
– Ладно. Это было… ну, чисто профессиональное?
Он кивнул.
– Да. – И посмотрел на нее. – Не люблю я врать. И не врал и не скрывал правды больше ни о чем. Клянусь.
– Ладно, о’кей. – Она устало улыбнулась, одновременно и с насмешкой, и с облегчением.
– И это всерьез тебя грызло? – спросил он.
– Ну, можно и так сказать, – ответила она с едкой иронией.
– Э-гм… – Он протянул руку. – Мне жаль, что так вышло. Честно.
– Извинения приняты. Условно. – Она пожала его руку и тут же выпустила. – Так, теперь можешь мне сказать, что там для нас придумал Эсхатон?
Мартин вздохнул.
– Что знаю, расскажу. Но должен тебя предупредить: ничего приятного. Если мы не выберемся с корабля до прилета, то, вероятно, оба погибнем…
* * *
Путешествия во времени дестабилизируют историю.
История – дочь случайности. Столько событий зависят от критического непонимания или неожиданных встреч, что даже апокрифическая бабочка может устроить бурю своим крылышком. Единственная неверно понятая телеграмма в июне 1917 года сделала возможной большевистскую революцию; один шпион в 1958 году затянул холодную войну на десять лет. А без обоих этих событий разве могла вообще возникнуть такая сущность, как Эсхатон?
Конечно, во вселенной, где допускаются путешествия во времени, сама история становится нестабильной – и равновесие можно восстановить, только когда этот дьявольский механизм вырежет сам себя из картины. Это, однако, хилое утешение для триллионов сущностей, безмолвно исчезающих и становящихся никогда не бывшими в кильватере разразившегося во времени урагана.
Не удивительно, что где бы во вселенной ни возникала разумная жизнь, она тут же ищет возможность использовать замкнутые времениподобные кривые для предотвращения собственной гибели. Будь возможны путешествия быстрее света, они были бы неотличимы от путешествий во времени, как учит общая теория относительности, и это сходство делает технологии полного уничтожения пугающе доступными. В малом масштабе глупые маленькие организации вроде Новой Республики стараются получить преимущество над своими современниками и соперниками. В большом – огромные хладнокровные разумы ищут способа стабилизировать свою вселенную в наиболее подходящей для них форме. Их вмешательство может быть и простым – не дать соперникам вычеркнуть их из записей стабильной истории, – и столь изощренным, как воздействие на ранний период Большого взрыва, до момента, когда поле Хиггса распалось на отдельные фундаментальные силы, связывающие воедино вселенную, с целью обеспечить оптимальное для поддержания жизни соотношение физических констант.
Это не единственная вселенная, далеко не. Это даже не единственная вселенная, в которой существует жизнь. Существование вселенных, как и живых организмов, балансирует на грани хаоса – пузырьки во взбаламученном пространстве, срывающиеся и всплывающие вовне, расширяющиеся и охлаждающиеся, вскоре порождающие следующие пузырьки концентрированного пространства-времени; многомерный сад кристаллов, полный странных деревьев, дающих странные плоды.
Но другие вселенные нам без пользы. Слишком много переменных там взаимодействуют. Когда изначальный взрыв энергии, означающий рождение вселенной, начинает ослабевать, пульсирующее силовое поле, что движет первичным расширением, испытывает напряжение и рассыпается, превращаясь в сложную смесь других сил. Константы, которые определяют их относительный вес, устанавливаются случайно, от фонаря.
Есть вселенные всего лишь с двумя силами, иные – с тысячами (в нашей – пять). Есть вселенные, где электрон массивен, и ядерный распад настолько легок, что эра формирования звезд заканчивается спустя всего миллион наших лет после Большого взрыва. Химические реакции затруднены, и задолго до того, как могла бы возникнуть жизнь, в такой вселенной остаются только остывающие пульсары и черные дыры – обломки творения, пришедшие к преждевременному концу.
Есть вселенные, где фотоны имеют массу, и другие, где слишком мало массы, чтобы она достигла замыкания и сколлапсировала в мощном кризисе в конце времен. На самом деле существует бесконечно много вселенных, и все они необитаемы. Есть и меньшая бесконечность вселенных, допускающих обитаемость, и в некоторых из них развивается разумная жизнь.
Но больше того, что сказано, нам, быть может, никогда и не узнать.
Переход из одной вселенной в другую почти невозможен – материалы, существующие в одной из них, могут оказаться в другой нестабильными.
Таким образом мы, заключенные в нашем маленьком аквариуме пространства, плывем сквозь кристаллический сад вселенных, и наши интеллекты – существа, подобные Эсхатону, – очень стараются, чтобы менее разумные обитатели не разбили стекло изнутри.
Человек в сером все это подробно объяснил Мартину восемнадцать лет назад.
– Эсхатон весьма заинтересован в поддержании целостности мировой линии, – говорил он. – Это и в ваших интересах тоже. Как только люди начинают возиться с непонятными парадоксами причинности, могут вылезти самые разнообразные летальные побочные эффекты. Эсхатон подвержен их действию не менее любого другого существа нашей вселенной – он, как вы знаете, не создавал ее, он только живет в ней, как и мы. Он может быть массивным сверхчеловеческим интеллектом или кластером интеллектов, он может обладать возможностями, которые нам и не охватить разумом, но его, вероятно, можно очень легко уничтожить – просто несколько термоядерных бомб в нужном месте до того, как он включился и обрел сознание, выйдя из досингулярных сетей двадцать первого столетия. Не будь Эсхатона, люди как вид уже, скорее всего, вымерли бы.
– Эпистемология по счетам не платит, – заметил сухо Мартин. – Если вы ожидаете от меня, что я буду делать что-нибудь рискованное…
– Мы это оценим, – кивнул человек в сером. – Нам нужно выполнение поручений, и не все из них полностью безопасны. Как правило, от вас не потребуется большего, чем заметить некоторые вещи и сообщить о них нам, но иногда, если угроза серьезна, вас могут попросить действовать. Обычно тонкими и необнаружимыми способами, но всегда – на ваш риск. Однако за это есть компенсации.
– Опишите, какие.
Мартин поставил на стол недопитый бокал.
– Мой спонсор, разумеется, готов вам хорошо платить. И часть этой платы – мы способны упростить путь , если вы подадите на пролонгацию и постоянный статус резидента.
Технология продления жизни, позволившая сдвинуть среднюю продолжительность полноценной жизни за сто шестьдесят лет, была на удивление действенна и доступна в большинстве развитых миров. И ее контролировали настолько тщательно, насколько вообще можно контролировать медицинскую процедуру. Контроль и лицензирование – это были реликты Перехлеста, краткого периода в двадцать первом веке, когда население Земли зашкалило ненадолго за отметку в десять миллиардов (до Сингулярности, когда Эсхатон выбрался за пределы обычного человеческого разума и быстренько переписал книгу правил). Эффекты перенаселения еще пугали планету, и ответом стало железное правило: если хочешь жить больше естественного срока, либо продемонстрируй какие-то выдающиеся заслуги, причину, по которой тебе следует разрешить остаться, либо проходи лечение и эмигрируй. Мало было правил, которым повиновались все раздробленные племена, все культуры и компании Земли, но это из-за общности интересов к ним принадлежало. И если тебе предлагают стать исключением благодаря скрытому вмешательству Эсхатона…
– Сколько у меня времени на обдумывание? – спросил Мартин.
– До завтра. – Человек в сером заглянул в свой блокнот. – Оклад – десять тысяч в год. Десять тысяч или больше – премии, если вас попросят что-нибудь сделать. И существенно исключительный статус в комитете по населению. А главное – вы поможете защитить человечество как целое от действий некоторых его неумеренных – не будем говорить «глупых» – представителей. Еще выпить хотите?
– Да, неплохо бы.
Они хотят мне платить? За то, что я вызвался бы делать добровольно?
Мартин встал.
– Мне не надо думать до завтра. Считайте, что я с вами.
Человек в сером улыбнулся без малейшего оттенка юмора.
– Мне сказали, что вы так ответите.
* * *
«Золотая команда» была по уши в работе. Ни одна голова не шелохнулась, когда открылась дверь и вошел капитан первого ранга Мирский в сопровождении контр-адмирала Бауэра и его свиты.
– Капитан второго ранга Муромец, докладывайте!
– Господин капитан первого ранга, время до перехода в прыжок – триста секунд. График местоположения подтвержден, в рабочем состоянии. Все системы работают нормально, уровень готовности согласно плану «Б». Люди готовы занять боевые посты по команде.
Мирский кивнул.
– Продолжайте, господа.
Контр-адмирал тоже кивнул и тихо приказал своему адъютанту записывать. По всему кораблю заревели сирены. Топот людей, разбегающихся по своим местам, слышен не был, но в воздухе повисло напряжение. В рубке послышался шепот – офицеры у своих рабочих станций тихо переговаривались.
– Готовность к прыжку через двести секунд, – доложил релятивист.
Рашель Мансур – в мундире инспектора по разоружению – сидела неуютно близко к стене, изучая набитую приборами консоль из-за плеча какого-то старшины. Медные рукоятки и барочно-красные светодиоды ей подмигивали, оловянная собачья голова безмолвно лаяла с какого-то выключателя. Кто-то половину жизни проводил, надраивая гравировку, чтобы она сияла как масло. Горькой иронией казалось видеть такое искусство на войне. Ситуация, как подумала Рашель, более чем отвратительна, и когда в ней оказывается что-то хоть отдаленно красивое, это только все усугубляет.
Фестиваль. Из самых глупых целей, которые могла выбрать Новая Республика, эта была самой глупой. Рашель говорила об этом Мартину, сама собирая доступные кусочки информации. Вместе они выложили совершенно пугающую гипотезу.
– Герман выражался об этом необычно туманно, – признал Мартин. – Обычно он дает кучу всяких деталей обстановки. И каждое слово что-то значит. Но здесь он как будто не хочет говорить о Фестивале слишком много. Он их назвал, гм, «фабриками планерных пушек». Я не знаю, что тебе известно о Жизни…
– Сотовые автоматы, игра?
– Именно она. Планерные пушки – это мобильные сотовые автоматы. Есть сложные живые структуры, которые себя воспроизводят, и сотовые структуры попроще. Фабрика же планерных пушек – жутковатая конструкция. Она периодически себя пакует в очень плотные мобильные системы, мигрирующие по сетке на пару сотен клеток, потом распаковывает себя в двух экземплярах, а те пакуются снова и разлетаются в противоположных направлениях. Герман говорил, что они – аналог реального пространства, и называл их роботами Бойса–Типлера. Самовоспроизводящиеся субсветовые межзвездные зонды, которые рассылаются для сбора информации о Вселенной и передачи ее в центр. Только Фестиваль – это не флот лишенных интеллекта роботов. Он несет с собой процессоры выгрузки и тысячи умов, работающих быстрее реального времени, когда есть ресурсы для их поддержки, а при перелетах помещаемых в долговременные носители.
Рашель при этих словах слегка вздрогнула, и он ее обнял, неправильно поняв источник ее огорчения. Она не возразила, не желая дать ему понять, что он ее расстроил. С выгрузками ей приходилось иметь дело. Выгрузки первого поколения, только что из вселенной мясных марионеток, проблемой не были, а вот их детки до нее добрались. Рожденные – если это можно так назвать – в виртуальной среде, они быстро уходили от любых норм человечества. Что серьезнее, их представление о реальном мире было неадекватно. Что было совершенно без разницы, пока им не приходилось иметь с этим миром дело, но когда контакты начались, они стали использовать в качестве конечностей развитые наносистемы и время от времени ломали что-нибудь – например, планеты.
Это нельзя было назвать злонамеренностью – они просто созрели в среде, где информация не пропадала, если только кто-нибудь этого сознательно не хотел, где смерть и разрушение были обратимы, где волшебная палочка действовала, а галлюцинации жили своей жизнью и были опасны. Реальная вселенная играла по другим правилам – по тем, от которых в ужасе удрали их предки, как только был создан процесс миграции разумов в распределенные компьютерные сети.
Фестиваль – это, кажется, настоящий «геморрой». С одной стороны, выгруженная цивилизация, привыкшая к всемогуществу в собственной карманной вселенной, решила без всякой видимой причины выйти на свет и поиграть в галактического туриста. С другой стороны, в каждом порту захода к ее услугам были физические машины огромного разума и мощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Все… А, в смысле… Нет, больше я ничего от тебя не скрыл. Честно.
Долгая пауза.
– Ладно. Это было… ну, чисто профессиональное?
Он кивнул.
– Да. – И посмотрел на нее. – Не люблю я врать. И не врал и не скрывал правды больше ни о чем. Клянусь.
– Ладно, о’кей. – Она устало улыбнулась, одновременно и с насмешкой, и с облегчением.
– И это всерьез тебя грызло? – спросил он.
– Ну, можно и так сказать, – ответила она с едкой иронией.
– Э-гм… – Он протянул руку. – Мне жаль, что так вышло. Честно.
– Извинения приняты. Условно. – Она пожала его руку и тут же выпустила. – Так, теперь можешь мне сказать, что там для нас придумал Эсхатон?
Мартин вздохнул.
– Что знаю, расскажу. Но должен тебя предупредить: ничего приятного. Если мы не выберемся с корабля до прилета, то, вероятно, оба погибнем…
* * *
Путешествия во времени дестабилизируют историю.
История – дочь случайности. Столько событий зависят от критического непонимания или неожиданных встреч, что даже апокрифическая бабочка может устроить бурю своим крылышком. Единственная неверно понятая телеграмма в июне 1917 года сделала возможной большевистскую революцию; один шпион в 1958 году затянул холодную войну на десять лет. А без обоих этих событий разве могла вообще возникнуть такая сущность, как Эсхатон?
Конечно, во вселенной, где допускаются путешествия во времени, сама история становится нестабильной – и равновесие можно восстановить, только когда этот дьявольский механизм вырежет сам себя из картины. Это, однако, хилое утешение для триллионов сущностей, безмолвно исчезающих и становящихся никогда не бывшими в кильватере разразившегося во времени урагана.
Не удивительно, что где бы во вселенной ни возникала разумная жизнь, она тут же ищет возможность использовать замкнутые времениподобные кривые для предотвращения собственной гибели. Будь возможны путешествия быстрее света, они были бы неотличимы от путешествий во времени, как учит общая теория относительности, и это сходство делает технологии полного уничтожения пугающе доступными. В малом масштабе глупые маленькие организации вроде Новой Республики стараются получить преимущество над своими современниками и соперниками. В большом – огромные хладнокровные разумы ищут способа стабилизировать свою вселенную в наиболее подходящей для них форме. Их вмешательство может быть и простым – не дать соперникам вычеркнуть их из записей стабильной истории, – и столь изощренным, как воздействие на ранний период Большого взрыва, до момента, когда поле Хиггса распалось на отдельные фундаментальные силы, связывающие воедино вселенную, с целью обеспечить оптимальное для поддержания жизни соотношение физических констант.
Это не единственная вселенная, далеко не. Это даже не единственная вселенная, в которой существует жизнь. Существование вселенных, как и живых организмов, балансирует на грани хаоса – пузырьки во взбаламученном пространстве, срывающиеся и всплывающие вовне, расширяющиеся и охлаждающиеся, вскоре порождающие следующие пузырьки концентрированного пространства-времени; многомерный сад кристаллов, полный странных деревьев, дающих странные плоды.
Но другие вселенные нам без пользы. Слишком много переменных там взаимодействуют. Когда изначальный взрыв энергии, означающий рождение вселенной, начинает ослабевать, пульсирующее силовое поле, что движет первичным расширением, испытывает напряжение и рассыпается, превращаясь в сложную смесь других сил. Константы, которые определяют их относительный вес, устанавливаются случайно, от фонаря.
Есть вселенные всего лишь с двумя силами, иные – с тысячами (в нашей – пять). Есть вселенные, где электрон массивен, и ядерный распад настолько легок, что эра формирования звезд заканчивается спустя всего миллион наших лет после Большого взрыва. Химические реакции затруднены, и задолго до того, как могла бы возникнуть жизнь, в такой вселенной остаются только остывающие пульсары и черные дыры – обломки творения, пришедшие к преждевременному концу.
Есть вселенные, где фотоны имеют массу, и другие, где слишком мало массы, чтобы она достигла замыкания и сколлапсировала в мощном кризисе в конце времен. На самом деле существует бесконечно много вселенных, и все они необитаемы. Есть и меньшая бесконечность вселенных, допускающих обитаемость, и в некоторых из них развивается разумная жизнь.
Но больше того, что сказано, нам, быть может, никогда и не узнать.
Переход из одной вселенной в другую почти невозможен – материалы, существующие в одной из них, могут оказаться в другой нестабильными.
Таким образом мы, заключенные в нашем маленьком аквариуме пространства, плывем сквозь кристаллический сад вселенных, и наши интеллекты – существа, подобные Эсхатону, – очень стараются, чтобы менее разумные обитатели не разбили стекло изнутри.
Человек в сером все это подробно объяснил Мартину восемнадцать лет назад.
– Эсхатон весьма заинтересован в поддержании целостности мировой линии, – говорил он. – Это и в ваших интересах тоже. Как только люди начинают возиться с непонятными парадоксами причинности, могут вылезти самые разнообразные летальные побочные эффекты. Эсхатон подвержен их действию не менее любого другого существа нашей вселенной – он, как вы знаете, не создавал ее, он только живет в ней, как и мы. Он может быть массивным сверхчеловеческим интеллектом или кластером интеллектов, он может обладать возможностями, которые нам и не охватить разумом, но его, вероятно, можно очень легко уничтожить – просто несколько термоядерных бомб в нужном месте до того, как он включился и обрел сознание, выйдя из досингулярных сетей двадцать первого столетия. Не будь Эсхатона, люди как вид уже, скорее всего, вымерли бы.
– Эпистемология по счетам не платит, – заметил сухо Мартин. – Если вы ожидаете от меня, что я буду делать что-нибудь рискованное…
– Мы это оценим, – кивнул человек в сером. – Нам нужно выполнение поручений, и не все из них полностью безопасны. Как правило, от вас не потребуется большего, чем заметить некоторые вещи и сообщить о них нам, но иногда, если угроза серьезна, вас могут попросить действовать. Обычно тонкими и необнаружимыми способами, но всегда – на ваш риск. Однако за это есть компенсации.
– Опишите, какие.
Мартин поставил на стол недопитый бокал.
– Мой спонсор, разумеется, готов вам хорошо платить. И часть этой платы – мы способны упростить путь , если вы подадите на пролонгацию и постоянный статус резидента.
Технология продления жизни, позволившая сдвинуть среднюю продолжительность полноценной жизни за сто шестьдесят лет, была на удивление действенна и доступна в большинстве развитых миров. И ее контролировали настолько тщательно, насколько вообще можно контролировать медицинскую процедуру. Контроль и лицензирование – это были реликты Перехлеста, краткого периода в двадцать первом веке, когда население Земли зашкалило ненадолго за отметку в десять миллиардов (до Сингулярности, когда Эсхатон выбрался за пределы обычного человеческого разума и быстренько переписал книгу правил). Эффекты перенаселения еще пугали планету, и ответом стало железное правило: если хочешь жить больше естественного срока, либо продемонстрируй какие-то выдающиеся заслуги, причину, по которой тебе следует разрешить остаться, либо проходи лечение и эмигрируй. Мало было правил, которым повиновались все раздробленные племена, все культуры и компании Земли, но это из-за общности интересов к ним принадлежало. И если тебе предлагают стать исключением благодаря скрытому вмешательству Эсхатона…
– Сколько у меня времени на обдумывание? – спросил Мартин.
– До завтра. – Человек в сером заглянул в свой блокнот. – Оклад – десять тысяч в год. Десять тысяч или больше – премии, если вас попросят что-нибудь сделать. И существенно исключительный статус в комитете по населению. А главное – вы поможете защитить человечество как целое от действий некоторых его неумеренных – не будем говорить «глупых» – представителей. Еще выпить хотите?
– Да, неплохо бы.
Они хотят мне платить? За то, что я вызвался бы делать добровольно?
Мартин встал.
– Мне не надо думать до завтра. Считайте, что я с вами.
Человек в сером улыбнулся без малейшего оттенка юмора.
– Мне сказали, что вы так ответите.
* * *
«Золотая команда» была по уши в работе. Ни одна голова не шелохнулась, когда открылась дверь и вошел капитан первого ранга Мирский в сопровождении контр-адмирала Бауэра и его свиты.
– Капитан второго ранга Муромец, докладывайте!
– Господин капитан первого ранга, время до перехода в прыжок – триста секунд. График местоположения подтвержден, в рабочем состоянии. Все системы работают нормально, уровень готовности согласно плану «Б». Люди готовы занять боевые посты по команде.
Мирский кивнул.
– Продолжайте, господа.
Контр-адмирал тоже кивнул и тихо приказал своему адъютанту записывать. По всему кораблю заревели сирены. Топот людей, разбегающихся по своим местам, слышен не был, но в воздухе повисло напряжение. В рубке послышался шепот – офицеры у своих рабочих станций тихо переговаривались.
– Готовность к прыжку через двести секунд, – доложил релятивист.
Рашель Мансур – в мундире инспектора по разоружению – сидела неуютно близко к стене, изучая набитую приборами консоль из-за плеча какого-то старшины. Медные рукоятки и барочно-красные светодиоды ей подмигивали, оловянная собачья голова безмолвно лаяла с какого-то выключателя. Кто-то половину жизни проводил, надраивая гравировку, чтобы она сияла как масло. Горькой иронией казалось видеть такое искусство на войне. Ситуация, как подумала Рашель, более чем отвратительна, и когда в ней оказывается что-то хоть отдаленно красивое, это только все усугубляет.
Фестиваль. Из самых глупых целей, которые могла выбрать Новая Республика, эта была самой глупой. Рашель говорила об этом Мартину, сама собирая доступные кусочки информации. Вместе они выложили совершенно пугающую гипотезу.
– Герман выражался об этом необычно туманно, – признал Мартин. – Обычно он дает кучу всяких деталей обстановки. И каждое слово что-то значит. Но здесь он как будто не хочет говорить о Фестивале слишком много. Он их назвал, гм, «фабриками планерных пушек». Я не знаю, что тебе известно о Жизни…
– Сотовые автоматы, игра?
– Именно она. Планерные пушки – это мобильные сотовые автоматы. Есть сложные живые структуры, которые себя воспроизводят, и сотовые структуры попроще. Фабрика же планерных пушек – жутковатая конструкция. Она периодически себя пакует в очень плотные мобильные системы, мигрирующие по сетке на пару сотен клеток, потом распаковывает себя в двух экземплярах, а те пакуются снова и разлетаются в противоположных направлениях. Герман говорил, что они – аналог реального пространства, и называл их роботами Бойса–Типлера. Самовоспроизводящиеся субсветовые межзвездные зонды, которые рассылаются для сбора информации о Вселенной и передачи ее в центр. Только Фестиваль – это не флот лишенных интеллекта роботов. Он несет с собой процессоры выгрузки и тысячи умов, работающих быстрее реального времени, когда есть ресурсы для их поддержки, а при перелетах помещаемых в долговременные носители.
Рашель при этих словах слегка вздрогнула, и он ее обнял, неправильно поняв источник ее огорчения. Она не возразила, не желая дать ему понять, что он ее расстроил. С выгрузками ей приходилось иметь дело. Выгрузки первого поколения, только что из вселенной мясных марионеток, проблемой не были, а вот их детки до нее добрались. Рожденные – если это можно так назвать – в виртуальной среде, они быстро уходили от любых норм человечества. Что серьезнее, их представление о реальном мире было неадекватно. Что было совершенно без разницы, пока им не приходилось иметь с этим миром дело, но когда контакты начались, они стали использовать в качестве конечностей развитые наносистемы и время от времени ломали что-нибудь – например, планеты.
Это нельзя было назвать злонамеренностью – они просто созрели в среде, где информация не пропадала, если только кто-нибудь этого сознательно не хотел, где смерть и разрушение были обратимы, где волшебная палочка действовала, а галлюцинации жили своей жизнью и были опасны. Реальная вселенная играла по другим правилам – по тем, от которых в ужасе удрали их предки, как только был создан процесс миграции разумов в распределенные компьютерные сети.
Фестиваль – это, кажется, настоящий «геморрой». С одной стороны, выгруженная цивилизация, привыкшая к всемогуществу в собственной карманной вселенной, решила без всякой видимой причины выйти на свет и поиграть в галактического туриста. С другой стороны, в каждом порту захода к ее услугам были физические машины огромного разума и мощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54