За спиной раздался громкий всплеск и визг:
— Ух, холодная!
Маргаритка, смешно баламутя воду ногами, доплыла до другого берега и, обхватив себя руками за плечи, шлепнулась в теплый песок.
Ее мокрая коса блестела на солнце. Блестели и капли на плечах. Длинноногая, стройная, в коротеньких черных трусах, лежала Маргаритка на песке и смеялась. А Юрка пнем сидел на берегу и ругал про себя бабку, которая позабыла ему трусы выстирать.
— Прыгай с берега, — подзадорила Рита. — Там глубоко.
— Неохота, — пробурчал Гусь. — Это разве река? Ручеек… Вот у нас была река — это да!
— Ты что, плавать не умеешь? — смеясь, спросила Рита. — Так бы и сказал… Лезь в воду — научу.
Юрку возмутило такое нахальство. Сама еле на воде-то держится, а его учить хочет! Эх, была не была…
— Послушай, отвернись, — попросил он. — Я тебе покажу, как надо плавать!
Не спуская глаз со спины Маргаритки, в два счета сбросил с себя солдатские галифе, рубаху и в чем мать родила бухнулся в воду. Впопыхах он не рассчитал и крепко приложился лбом ко дну. Вынырнул, ошалело завертел головой. Рита, берег, сосны замельтешили, закрутились в глазах. Через секунду все стало на свои места.
Забыв, что он без трусов, сильными саженками поплыл Гусь вниз по течению. Скользкие водоросли хватали его за ноги, кувшинки царапали шею, а он плыл и плыл. Рядом резал грудью воду Дик. Его частое горячее дыхание обжигало ухо, а мягкая в воде шерсть приятно щекотала плечо.
Маргаритка осталась далеко позади. Ее ноги не хуже мельничного колеса молотили воду, но разве Юрку догонишь?
Назад, против течения, трудно было плыть. Дик не стал зря тратить силы. Он выскочил на берег и трусил рядом по траве. Юрка шел по дну. Вода с журчаньем обтекала грудь. Стрекозы слетали с прибрежной осоки и махали крыльями возле лица. В прозрачной воде видно было, как стайками шарахались в разные стороны мальки.
Рита уже вылезла из воды. Она стояла к Юрке спиной и выкручивала косу. «Как же я теперь вылезу?» — подумал Юрка. У берега было совсем мелко, он присел.
— Я же тебе сшила трусы, — не поворачиваясь, сказала Рита. — Почему ты их не надеваешь?
Юрка хотел рассердиться, но не мог. Она спросила просто, без тени насмешки. Она привыкла ухаживать за отцом и поэтому могла спокойно говорить любые вещи, связанные с домашним бытом.
— Хочешь, я тебе еще одни трусы сошью? — спросила она, искоса взглянув на дрожащего в прохладной воде Юрку.
Это уже было слишком!
— Ну чего ты торчишь на берегу? — вскипел Юрка. — Давай уматывай!
— Извини, — усмехнулась Маргаритка. И, отбросив за спину косу, неторопливо пошла прочь.
Юрка догнал ее в лесу. Отойдя в сторону от дороги, она собирала землянику. Коса оставила мокрую полоску на сарафане, на голове волосы уже высохли, белыми паутинками спускались на лоб, глаза. Она встала и протянула ему букетик сочных красных ягод.
— Попробуй, какие вкусные.
— Сама ешь, — сказал Юрка, но ягоды взял и, не зная, что с ними делать, сразу весь пучок отправил в рот. Маргаритка удивленно посмотрела на него и прыснула со смеха.
— Выплюнь траву-то…
Юрка вытер рукавом красные от сока губы.
— Рубашкой? — покачала головой Рита.
— А чем же еще? — огрызнулся Гусь. — Штанами?
Ему надоели замечания. Что за человек эта Маргаритка? Раз сделает хорошо, два — плохо. Ну чего, спрашивается, придирается? Все мальчишки вытирают нос и рот кулаком или рукавом. Только Стаська один — платком. Его так в Ленинграде приучили. Но спорить с девчонкой не хотелось. Свяжешься, потом сам будешь не рад. Ей слово — она десять.
Они шли рядом. Дик бежал впереди. Маргаритка была ростом с Юрку. Ситцевый сарафан едва доставал ей до круглых коленок. Золотистый загар тронул плечи. Там, где лямка сарафана съехала в сторону, кожа была белая.
— У меня Дика хотят отобрать, — сказал Юрка и испытующе посмотрел на Риту.
— Давно пора…
— Это почему?
— Дику будет лучше в гарнизоне. Он ведь служебный пес. А ты его испортишь. Бегает без толку, как дворняжка.
— Мы с Диком будем шпионов ловить, — сказал Гусь. — И никто его у меня не отбирает. Я наврал.
— Это ты умеешь.
— Не любишь ты Дика.
— Люблю.
— Почему тогда не приходишь?
Рита искоса взглянула на Юрку и спросила:
— А ты?
Юрка не ответил. Он наступил на колючую шишку. Нагнулся за ней и запустил вверх. Шишка со свистом зарылась в гуще сосновых веток. И тут же, спустя секунду, мягко упала в пыль.
— Уеду я отсюда, — сказал Гусь. — Хочу путешествовать. Как Ричард Львиное Сердце. И еще хочу быть разбойником. Ну, таким, как Робин Гуд. Грабить богатых и все отдавать бедным… Мне ничего не надо.
— Тебе надо было при царе родиться… Буржуев-то давно нет. Кого же ты будешь грабить?
Юрка вдруг покраснел. Даже уши запылали.
— Все. Отрезано, — глухо сказал он. — Я ведь прогнал Ангела. Разные у нас дорожки… Один раз, правда, украл. Колбасу и консервы. Не для себя — для Дика.
Загребая ступнями теплую, как зола, пыль, он ждал, что скажет Рита. А она ничего не говорила. Крутила в пальцах кончик носа и внимательно смотрела на обочину. Остановилась, присела. И сарафан, словно парашют, опустился в пыль, закрыв ноги.
— Ромашка, — сказала Рита. Сорвала цветок и, пряча от Юрки смешливое лицо, стала отрывать белые лепестки.
— У меня есть знакомый капитан. Мужик что надо… Он приказал повару Дика кормить. Надо было сразу к дяде Васе, а я консервы… и колбасу.
— Любит! — воскликнула Маргаритка и высоко подбросила желтоголовую общипанную ромашку. У ее ног лежали белые лепестки. Серые Маргариткины глаза с любопытством смотрели на Юрку.
А он обалдело глядел на нее и бормотал:
— Зря я это… Не надо было брать консервы… и колбасу.
— Какие консервы? — смеясь, спросила Рита.
— Тушенка.
— Какая тушенка? Вот дурачок!
Маргаритка позвала Дика, сорвалась с места и помчалась по дороге. Только длинные ноги замелькали. Остановилась возле толстой медноствольной сосны, перевела дух и крикнула:
— Завтра на речку!
ГОСТЬ С АЭРОДРОМА
На рассвете Василиса разбудила Юрку.
— Картошку окучивать, — сказала она.
— Зачем еще? — зевая, спросил Юрка.
— Чтобы хорошо росла.
— Она и так вырастет. Не надо, баб?
Василиса пожевала губами и, завязав потуже платок на голове, вышла в сени.
Юрка полежал немного и стал одеваться. По полу прыгали солнечные зайчики. Один из них забрался в алюминиевую тарелку, стоявшую на полке, и она весело засияла.
Дик лежал посередине избы. Один глаз спит, другой — на Юрку смотрит. Дику тоже хочется спать. Ему можно. Ему не надо картошку окучивать.
Белка лежала напротив Дика и настороженно глядела на него. Чего ей от Дика надо? На улице и близко не подходит, а в избе так и следит за ним.
Когда Юрка вышел на крыльцо, бабка уже ковырялась в огороде с мотыгой. Тихо и прохладно на улице. Солнце наполовину поднялось из-за леса. Длинные тени протянулись от изб, заборов. Иглы на соснах влажно блестели. На дороге пусто. Не слышно поезда. И вот утреннюю тишину прорезал звонкий пастуший крик:
— Эге-ге-гей! Бо-о-о!
И тишины как не бывало. Заскрипели двери скотников, захлопали калитки. Поблизости замычала корова. В ее густое мычанье вплелось дробное козлиное беканье. А тут еще поддали жару петухи. Пошли перекликаться от двора к двору. Петушиная перекличка скоро оборвалась. Немного осталось петухов в поселке.
К изгороди прислонена мотыга. Это для Юрки. Он взял мотыгу, повертел в руках, сморщился: тяжелая. Встал в бороздку, с размаху всадил в землю. Бабка покосилась на него, но ничего не сказала. Юрка из озорства еще раз всадил мотыгу не туда, куда надо. Бабка — никакого внимания. Вздохнув, поплевал на руки, как это делал на аэродроме, и стал окучивать.
Поравнявшись с бабкой, все же буркнул:
— Фриц прилетит, бросит бомбу — и вся наша картошка — в небо.
— Балаболка, — добродушно проворчала Василиса. — Гляди под ноги-то, а то по пальцам тяпнешь.
Рукам стало горячо, теперь жди мозолей. Через час заныла спина, шея, защипало между лопатками.
— Перекур, — сказал Гусь и бросил мотыгу в борозду.
Бабка продолжала окучивать. Она уже на три борозды обогнала Юрку.
— Шабаш! — крикнул он. — Заморилась ведь, отдохни.
Бабка обогнала его на четыре борозды. Ее маленькая фигурка не спеша двигалась вдоль зеленого кустистого рядка. Мотыга равномерно поднималась и опускалась. «Старая, а, гляди, не устает», — подумал Юрка. Посмотрел на свои руки — мозолей пока не видно. Потом будут…
— Бабушка, хочешь, я в лес сбегаю? — сказал Юрка. — За грибами. Говорят, за пожней колосовики пошли.
— Рано им еще, — сказала Василиса. — Какие сейчас грибы? Неделю печет… Грибы, родимый, после дождя бывают.
— А почему же поганки растут?
— Вот тебе урок, — сказала бабка, — до завтрака — четыре борозды.
Юрка прикинул: многовато. Ничего не поделаешь, надо браться за мотыгу. Тут не до разговоров.
В самый разгар работы возле дома остановился бензовоз и стал сигналить.
— Цыган! — обрадовался Юрка. Бросив мотыгу, побежал к калитке. Так и есть; чернобровый Семен вылез из кабины и, улыбаясь, ждал Юрку.
— Здорово, Огурец! — пожал руку. — Занимаешься сельским хозяйством? Добро.
— Надо же бабке помочь, — солидно сказал Гусь. — Старая, зашивается.
— Добро, — повторил Семен. — На аэродром хочешь?
— Как там? — помолчав, спросил Юрка.
— Летают, — неопределенно ответил Семен.
Юрка ожидал, что он передаст ему приветы, расскажет новости. Как там Вася-Василек? Летчики? Но Семен похлопывал синей пилоткой по сапогам, помалкивал. Черные волнистые волосы спускались ему на обожженный солнцем лоб. Широкие брови смыкались на переносице. Большой, сильный, стоял Семен и с любопытством смотрел на Юрку. Давненько не виделись они. С весны. Изменился Гусь. Ростом выше стал. Лицо обострилось, похудело. Скулы, как две сливы, выпирали на щеках. А буйный прямой волос рос как хотел: вкривь и вкось. Глаза были такими же большими и зелеными, только вроде бы помягче стали, подобрее.
— Поехали, Огурец, со мной, — сказал Семен.
— К летчикам?
— Будешь шофером… Машину научу водить.
— Бензовоз?
— А что, плохая машина?
Гусь окинул равнодушным взглядом пузатую машину, похожую на гигантского зеленого муравья с яйцом, сказал:
— Поднеси к твоему бензовозу спичку — один пшик останется.
— Не поедешь?
— Кабы к летчикам, — сказал Юрка. — А бензовоз… Ты же сам говорил, что на нем после войны воду будешь возить. А я летать хочу. Как Северов.
— Учиться на летчика, Огурец, надо, — сказал шофер. — А ты лоботряс.
— Лоботряс? — сказал Юрка. — Погляди, сколько борозд окучил! А эти хорды, разные там углы, винты — чепуха. Был бы Северов живой — научил. И Вася-Василек научил бы. Я знаю. Я воду и бензин не хочу возить. Летать хочу.
— Летчик — это шофер, — сказал Семен. — Воздушный. Я бензин вожу, а летчик — бомбы. Я по земле, а он по воздуху. И вся разница.
Бабка разогнула старую спину и, опершись подбородком на отполированную ручку мотыги, посмотрела на них.
— Чего языком попусту мелешь? — сказала Юрке. — Позови человека в избу.
Семен взглянул на часы и полез в кабину.
— Чаю-то попей, — упавшим голосом сказал Гусь. Он подумал, что Семен уезжать собрался, но шофер вытащил из угла тугой вещевой мешок, вскинул его на плечо и зашагал по тропинке за Юркой. «Чего это у него в мешке? — заинтересовался тот. — Да много как… Не запчасти, надо полагать, продукты… Наверное, сухой паек получил».
Семен понравился Василисе. Он громко отвечал на ее вопросы, рассказал о положении на фронтах. Узнав, что ее сын — танкист, успокоил:
— Такая громада… Не так-то просто прошибить. Броня!
Когда самовар закипел, Семен, словно пушинку, поставил его на стол.
— Угостить-то тебя нечем, — загоревала бабка. — Уж больно парень-то хороший… Справный.
Семен засмеялся, и его ровные белые зубы заблестели на смуглом цыганском лице.
— Не тужи, мать, — сказал он, хитро прищурив глаза. — Огурец угостит…
Юрка вытаращил на него глаза.
— Ты чего?
— Развязывай мешок, — сказал Семен.
Юрку уговаривать не пришлось. Он за лямку подтащил тяжелый мешок к столу, развязал. В мешке лежали хлеб, сухари, консервы, сахар, брусок сала, банка с комбижиром, который почему-то называли «лярд».
— Сколько жратвы! — обрадовался Гусь.
Дик лапой отворил дверь и пробрался в избу. Но к столу не подошел. Лег посередине комнаты, положил морду на лапы и глаза прикрыл: дескать, наплевать мне на хлеб, сало и консервы. Только влажный нос выдавал Дика. Нос морщился, сжимался, шумно втягивал воздух.
Юрка стоял возле мешка. В одной руке он держал буханку хлеба, в другой — сало. Лицо у него было немного растерянное.
— Кому все это? — наконец спросил он.
— Тебе.
— Мне?!
Семен шутит. Кто ему, Юрке, столько продуктов отдаст? Это его, Семена.
А сам что будет есть?
Нет, столько сразу нельзя брать… Много.
— А сам? — спросил Гусь. — С голоду помрешь.
— При чем тут я, — улыбнулся шофер. — Это все твое. Летчики прислали.
— Вася-Василек?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Ух, холодная!
Маргаритка, смешно баламутя воду ногами, доплыла до другого берега и, обхватив себя руками за плечи, шлепнулась в теплый песок.
Ее мокрая коса блестела на солнце. Блестели и капли на плечах. Длинноногая, стройная, в коротеньких черных трусах, лежала Маргаритка на песке и смеялась. А Юрка пнем сидел на берегу и ругал про себя бабку, которая позабыла ему трусы выстирать.
— Прыгай с берега, — подзадорила Рита. — Там глубоко.
— Неохота, — пробурчал Гусь. — Это разве река? Ручеек… Вот у нас была река — это да!
— Ты что, плавать не умеешь? — смеясь, спросила Рита. — Так бы и сказал… Лезь в воду — научу.
Юрку возмутило такое нахальство. Сама еле на воде-то держится, а его учить хочет! Эх, была не была…
— Послушай, отвернись, — попросил он. — Я тебе покажу, как надо плавать!
Не спуская глаз со спины Маргаритки, в два счета сбросил с себя солдатские галифе, рубаху и в чем мать родила бухнулся в воду. Впопыхах он не рассчитал и крепко приложился лбом ко дну. Вынырнул, ошалело завертел головой. Рита, берег, сосны замельтешили, закрутились в глазах. Через секунду все стало на свои места.
Забыв, что он без трусов, сильными саженками поплыл Гусь вниз по течению. Скользкие водоросли хватали его за ноги, кувшинки царапали шею, а он плыл и плыл. Рядом резал грудью воду Дик. Его частое горячее дыхание обжигало ухо, а мягкая в воде шерсть приятно щекотала плечо.
Маргаритка осталась далеко позади. Ее ноги не хуже мельничного колеса молотили воду, но разве Юрку догонишь?
Назад, против течения, трудно было плыть. Дик не стал зря тратить силы. Он выскочил на берег и трусил рядом по траве. Юрка шел по дну. Вода с журчаньем обтекала грудь. Стрекозы слетали с прибрежной осоки и махали крыльями возле лица. В прозрачной воде видно было, как стайками шарахались в разные стороны мальки.
Рита уже вылезла из воды. Она стояла к Юрке спиной и выкручивала косу. «Как же я теперь вылезу?» — подумал Юрка. У берега было совсем мелко, он присел.
— Я же тебе сшила трусы, — не поворачиваясь, сказала Рита. — Почему ты их не надеваешь?
Юрка хотел рассердиться, но не мог. Она спросила просто, без тени насмешки. Она привыкла ухаживать за отцом и поэтому могла спокойно говорить любые вещи, связанные с домашним бытом.
— Хочешь, я тебе еще одни трусы сошью? — спросила она, искоса взглянув на дрожащего в прохладной воде Юрку.
Это уже было слишком!
— Ну чего ты торчишь на берегу? — вскипел Юрка. — Давай уматывай!
— Извини, — усмехнулась Маргаритка. И, отбросив за спину косу, неторопливо пошла прочь.
Юрка догнал ее в лесу. Отойдя в сторону от дороги, она собирала землянику. Коса оставила мокрую полоску на сарафане, на голове волосы уже высохли, белыми паутинками спускались на лоб, глаза. Она встала и протянула ему букетик сочных красных ягод.
— Попробуй, какие вкусные.
— Сама ешь, — сказал Юрка, но ягоды взял и, не зная, что с ними делать, сразу весь пучок отправил в рот. Маргаритка удивленно посмотрела на него и прыснула со смеха.
— Выплюнь траву-то…
Юрка вытер рукавом красные от сока губы.
— Рубашкой? — покачала головой Рита.
— А чем же еще? — огрызнулся Гусь. — Штанами?
Ему надоели замечания. Что за человек эта Маргаритка? Раз сделает хорошо, два — плохо. Ну чего, спрашивается, придирается? Все мальчишки вытирают нос и рот кулаком или рукавом. Только Стаська один — платком. Его так в Ленинграде приучили. Но спорить с девчонкой не хотелось. Свяжешься, потом сам будешь не рад. Ей слово — она десять.
Они шли рядом. Дик бежал впереди. Маргаритка была ростом с Юрку. Ситцевый сарафан едва доставал ей до круглых коленок. Золотистый загар тронул плечи. Там, где лямка сарафана съехала в сторону, кожа была белая.
— У меня Дика хотят отобрать, — сказал Юрка и испытующе посмотрел на Риту.
— Давно пора…
— Это почему?
— Дику будет лучше в гарнизоне. Он ведь служебный пес. А ты его испортишь. Бегает без толку, как дворняжка.
— Мы с Диком будем шпионов ловить, — сказал Гусь. — И никто его у меня не отбирает. Я наврал.
— Это ты умеешь.
— Не любишь ты Дика.
— Люблю.
— Почему тогда не приходишь?
Рита искоса взглянула на Юрку и спросила:
— А ты?
Юрка не ответил. Он наступил на колючую шишку. Нагнулся за ней и запустил вверх. Шишка со свистом зарылась в гуще сосновых веток. И тут же, спустя секунду, мягко упала в пыль.
— Уеду я отсюда, — сказал Гусь. — Хочу путешествовать. Как Ричард Львиное Сердце. И еще хочу быть разбойником. Ну, таким, как Робин Гуд. Грабить богатых и все отдавать бедным… Мне ничего не надо.
— Тебе надо было при царе родиться… Буржуев-то давно нет. Кого же ты будешь грабить?
Юрка вдруг покраснел. Даже уши запылали.
— Все. Отрезано, — глухо сказал он. — Я ведь прогнал Ангела. Разные у нас дорожки… Один раз, правда, украл. Колбасу и консервы. Не для себя — для Дика.
Загребая ступнями теплую, как зола, пыль, он ждал, что скажет Рита. А она ничего не говорила. Крутила в пальцах кончик носа и внимательно смотрела на обочину. Остановилась, присела. И сарафан, словно парашют, опустился в пыль, закрыв ноги.
— Ромашка, — сказала Рита. Сорвала цветок и, пряча от Юрки смешливое лицо, стала отрывать белые лепестки.
— У меня есть знакомый капитан. Мужик что надо… Он приказал повару Дика кормить. Надо было сразу к дяде Васе, а я консервы… и колбасу.
— Любит! — воскликнула Маргаритка и высоко подбросила желтоголовую общипанную ромашку. У ее ног лежали белые лепестки. Серые Маргариткины глаза с любопытством смотрели на Юрку.
А он обалдело глядел на нее и бормотал:
— Зря я это… Не надо было брать консервы… и колбасу.
— Какие консервы? — смеясь, спросила Рита.
— Тушенка.
— Какая тушенка? Вот дурачок!
Маргаритка позвала Дика, сорвалась с места и помчалась по дороге. Только длинные ноги замелькали. Остановилась возле толстой медноствольной сосны, перевела дух и крикнула:
— Завтра на речку!
ГОСТЬ С АЭРОДРОМА
На рассвете Василиса разбудила Юрку.
— Картошку окучивать, — сказала она.
— Зачем еще? — зевая, спросил Юрка.
— Чтобы хорошо росла.
— Она и так вырастет. Не надо, баб?
Василиса пожевала губами и, завязав потуже платок на голове, вышла в сени.
Юрка полежал немного и стал одеваться. По полу прыгали солнечные зайчики. Один из них забрался в алюминиевую тарелку, стоявшую на полке, и она весело засияла.
Дик лежал посередине избы. Один глаз спит, другой — на Юрку смотрит. Дику тоже хочется спать. Ему можно. Ему не надо картошку окучивать.
Белка лежала напротив Дика и настороженно глядела на него. Чего ей от Дика надо? На улице и близко не подходит, а в избе так и следит за ним.
Когда Юрка вышел на крыльцо, бабка уже ковырялась в огороде с мотыгой. Тихо и прохладно на улице. Солнце наполовину поднялось из-за леса. Длинные тени протянулись от изб, заборов. Иглы на соснах влажно блестели. На дороге пусто. Не слышно поезда. И вот утреннюю тишину прорезал звонкий пастуший крик:
— Эге-ге-гей! Бо-о-о!
И тишины как не бывало. Заскрипели двери скотников, захлопали калитки. Поблизости замычала корова. В ее густое мычанье вплелось дробное козлиное беканье. А тут еще поддали жару петухи. Пошли перекликаться от двора к двору. Петушиная перекличка скоро оборвалась. Немного осталось петухов в поселке.
К изгороди прислонена мотыга. Это для Юрки. Он взял мотыгу, повертел в руках, сморщился: тяжелая. Встал в бороздку, с размаху всадил в землю. Бабка покосилась на него, но ничего не сказала. Юрка из озорства еще раз всадил мотыгу не туда, куда надо. Бабка — никакого внимания. Вздохнув, поплевал на руки, как это делал на аэродроме, и стал окучивать.
Поравнявшись с бабкой, все же буркнул:
— Фриц прилетит, бросит бомбу — и вся наша картошка — в небо.
— Балаболка, — добродушно проворчала Василиса. — Гляди под ноги-то, а то по пальцам тяпнешь.
Рукам стало горячо, теперь жди мозолей. Через час заныла спина, шея, защипало между лопатками.
— Перекур, — сказал Гусь и бросил мотыгу в борозду.
Бабка продолжала окучивать. Она уже на три борозды обогнала Юрку.
— Шабаш! — крикнул он. — Заморилась ведь, отдохни.
Бабка обогнала его на четыре борозды. Ее маленькая фигурка не спеша двигалась вдоль зеленого кустистого рядка. Мотыга равномерно поднималась и опускалась. «Старая, а, гляди, не устает», — подумал Юрка. Посмотрел на свои руки — мозолей пока не видно. Потом будут…
— Бабушка, хочешь, я в лес сбегаю? — сказал Юрка. — За грибами. Говорят, за пожней колосовики пошли.
— Рано им еще, — сказала Василиса. — Какие сейчас грибы? Неделю печет… Грибы, родимый, после дождя бывают.
— А почему же поганки растут?
— Вот тебе урок, — сказала бабка, — до завтрака — четыре борозды.
Юрка прикинул: многовато. Ничего не поделаешь, надо браться за мотыгу. Тут не до разговоров.
В самый разгар работы возле дома остановился бензовоз и стал сигналить.
— Цыган! — обрадовался Юрка. Бросив мотыгу, побежал к калитке. Так и есть; чернобровый Семен вылез из кабины и, улыбаясь, ждал Юрку.
— Здорово, Огурец! — пожал руку. — Занимаешься сельским хозяйством? Добро.
— Надо же бабке помочь, — солидно сказал Гусь. — Старая, зашивается.
— Добро, — повторил Семен. — На аэродром хочешь?
— Как там? — помолчав, спросил Юрка.
— Летают, — неопределенно ответил Семен.
Юрка ожидал, что он передаст ему приветы, расскажет новости. Как там Вася-Василек? Летчики? Но Семен похлопывал синей пилоткой по сапогам, помалкивал. Черные волнистые волосы спускались ему на обожженный солнцем лоб. Широкие брови смыкались на переносице. Большой, сильный, стоял Семен и с любопытством смотрел на Юрку. Давненько не виделись они. С весны. Изменился Гусь. Ростом выше стал. Лицо обострилось, похудело. Скулы, как две сливы, выпирали на щеках. А буйный прямой волос рос как хотел: вкривь и вкось. Глаза были такими же большими и зелеными, только вроде бы помягче стали, подобрее.
— Поехали, Огурец, со мной, — сказал Семен.
— К летчикам?
— Будешь шофером… Машину научу водить.
— Бензовоз?
— А что, плохая машина?
Гусь окинул равнодушным взглядом пузатую машину, похожую на гигантского зеленого муравья с яйцом, сказал:
— Поднеси к твоему бензовозу спичку — один пшик останется.
— Не поедешь?
— Кабы к летчикам, — сказал Юрка. — А бензовоз… Ты же сам говорил, что на нем после войны воду будешь возить. А я летать хочу. Как Северов.
— Учиться на летчика, Огурец, надо, — сказал шофер. — А ты лоботряс.
— Лоботряс? — сказал Юрка. — Погляди, сколько борозд окучил! А эти хорды, разные там углы, винты — чепуха. Был бы Северов живой — научил. И Вася-Василек научил бы. Я знаю. Я воду и бензин не хочу возить. Летать хочу.
— Летчик — это шофер, — сказал Семен. — Воздушный. Я бензин вожу, а летчик — бомбы. Я по земле, а он по воздуху. И вся разница.
Бабка разогнула старую спину и, опершись подбородком на отполированную ручку мотыги, посмотрела на них.
— Чего языком попусту мелешь? — сказала Юрке. — Позови человека в избу.
Семен взглянул на часы и полез в кабину.
— Чаю-то попей, — упавшим голосом сказал Гусь. Он подумал, что Семен уезжать собрался, но шофер вытащил из угла тугой вещевой мешок, вскинул его на плечо и зашагал по тропинке за Юркой. «Чего это у него в мешке? — заинтересовался тот. — Да много как… Не запчасти, надо полагать, продукты… Наверное, сухой паек получил».
Семен понравился Василисе. Он громко отвечал на ее вопросы, рассказал о положении на фронтах. Узнав, что ее сын — танкист, успокоил:
— Такая громада… Не так-то просто прошибить. Броня!
Когда самовар закипел, Семен, словно пушинку, поставил его на стол.
— Угостить-то тебя нечем, — загоревала бабка. — Уж больно парень-то хороший… Справный.
Семен засмеялся, и его ровные белые зубы заблестели на смуглом цыганском лице.
— Не тужи, мать, — сказал он, хитро прищурив глаза. — Огурец угостит…
Юрка вытаращил на него глаза.
— Ты чего?
— Развязывай мешок, — сказал Семен.
Юрку уговаривать не пришлось. Он за лямку подтащил тяжелый мешок к столу, развязал. В мешке лежали хлеб, сухари, консервы, сахар, брусок сала, банка с комбижиром, который почему-то называли «лярд».
— Сколько жратвы! — обрадовался Гусь.
Дик лапой отворил дверь и пробрался в избу. Но к столу не подошел. Лег посередине комнаты, положил морду на лапы и глаза прикрыл: дескать, наплевать мне на хлеб, сало и консервы. Только влажный нос выдавал Дика. Нос морщился, сжимался, шумно втягивал воздух.
Юрка стоял возле мешка. В одной руке он держал буханку хлеба, в другой — сало. Лицо у него было немного растерянное.
— Кому все это? — наконец спросил он.
— Тебе.
— Мне?!
Семен шутит. Кто ему, Юрке, столько продуктов отдаст? Это его, Семена.
А сам что будет есть?
Нет, столько сразу нельзя брать… Много.
— А сам? — спросил Гусь. — С голоду помрешь.
— При чем тут я, — улыбнулся шофер. — Это все твое. Летчики прислали.
— Вася-Василек?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35