Осторожно отворил, проскользнул в щель.
— Ну, а вы, знаю, народ не гордый, — дядя Вася взглянул на часы. — Обедать!
В просторной столовой за длинным столом сидели солдаты. Капитан усадил ребят за маленький стол, а сам пошел на кухню. Вернулся вместе с высоким поваром в белом халате и в пилотке.
— Солдатский борщ вас устраивает? — спросил повар.
— Не плохо бы, — сказал Гусь и облизнулся.
— За мной, — скомандовал повар. — Держите равнение на кухню.
Он налил им по полной тарелке жирного борща, нарезал хлеба. Все это пришлось самим тащить на стол.
— На второе гречневая каша, — сказал повар и весело подмигнул: — Тарелки не скушайте… Где новые возьму? Карапузы.
Каша была с маслом, вкусная. Юрка выскреб тарелку дочиста и отправился на кухню за добавкой. Повар поддел черпаком солидную порцию, шмякнул на тарелку, сверху щедро полил маслом.
— Я гляжу, парень, ты широкоплеч… в брюхо, — сказал он.
— Ты сморчки ел, дядя? — спросил Гусь.
— Сморчки? — повар покачал головой. — А что это такое?
— Грибы такие в лесу растут… Попробуй.
Юрка забрал чашку и поспешил на место. Капитан со Стасиком, отложив в сторону ложки, разговаривали.
— Был я в Эрмитаже, Русском музее, — говорил капитан. — Картины-то вывезли?
— Спрятали, — сказал Стасик. — А памятник Петру в землю закопали.
— Коней с Аничкова моста убрали?
— Закопали, — сказал Стасик. — Ни одна бомба не достанет.
Юрка всю кашу не стал есть. Вообще-то ему уже есть не хотелось. И так после первой чашки живот раздуло. Это для Дика. Но вот беда — некуда положить. В столовой ничего подходящего не видно. Солдаты ушли и даже кусочка бумаги на столе не оставили. Пришлось Юрке стащить с головы пилотку и туда вывалить кашу.
— Про запас? — поинтересовался дядя Вася.
— Дику.
— Зачем же ты обмундирование портишь?
— В руках понесу, что ли? — сказал Юрка.
Капитан позвал повара.
— Обеспечь парню посудину. Собака у него, овчарка. Я тебя попрошу, Сотник, разные там кости, отходы оставлять. Он, — дядя Вася кивнул на Юрку, — приходить будет.
— Не надо посудину, — обрадованно сказал Гусь, — я за ведром сбегаю.
— Сразу уж бочку тащи… — улыбнулся длинный повар. Он принес из кухни картонную коробку с костями и комками подгорелой каши. — Донесешь? Или машину вызвать?
— Хорошо бы на машине… — в тон ему ответил Юрка.
Он вывалил в коробку кашу, заторопился домой.
— Погоди, — сказал дядя Вася. Юрка сразу скис. Он совсем забыл, что их привели сюда под конвоем. И не кашу с маслом есть…
— Что-то я таких грибов не знаю, — высунул повар нос из кухни. — Какие они из себя?
— От сморчков помереть можно, дядя, — сказал Юрка.
— Поганки?
— Яд в них какой-то.
Они снова пришли в кабинет. Капитан не стал их отчитывать. Заложив руки за широкий командирский ремень, он ходил по комнате. И заговорил совсем о другом.
— Скоро в школу? — спросил он.
— В здешней школе все стекла выбиты, — сказал Стасик.
— А ну ее, школу, — махнул рукой Гусь. — Пускай девчонки ходят.
— А мальчишки?
— Война ведь, — сказал Юрка.
— Ах глупцы! — вдруг рассердился дядя Вася. — Война… Ну и что же? Жизнь-то не остановилась? Кончится война. За что люди на фронтах умирают?
— За Родину, — сказал Юрка. — Сколько раз по радио говорили.
— Война — это слезы, голод, смерть… Стасик знает, что такое война.
— У меня тоже мамку убили, — сразу потускнев, сказал Юрка.
— Учиться, мальчишки, надо, — сказал дядя Вася. — Войне конец придет. Не век же ей быть! А кто все заново строить будет? Дома, театры, дворцы? Вы, мальчишки, будете строить.
— Я не буду строить, — сказал Гусь. — Я летчиком-истребителем буду.
— А если вообще никогда больше войны не будет? Люди перестанут делать пушки, танки, самолеты. Тогда кем ты будешь?
— А граница? Охранять-то надо.
— Зачем охранять, если у людей не будет дурных намерений. Пускай приходят к нам в гости, а мы к ним.
— И немцы? — спросил Стасик.
— А почему бы и нет?
Стасик поднял свою курчавую лобастую голову, тоскливо посмотрел капитану в глаза.
— Они мою маму убили.
— Он нарочно, Стась, — сказал Юрка. — Шутит.
Капитан присел на низкий широкий подоконник. Против окна рос молодой тополь. Зеленоватая кора на стволе была нежной, гладкой. Листья, словно в ладонь, собирали на своей маленькой поверхности солнце.
— Идите сюда, — позвал капитан.
Из окна открывался вид на сосновый бор. Он начинался сразу за колючей проволокой, которой была обнесена гарнизонная территория. У самой проволоки косила женщина. Белая косынка сбилась у нее на затылок, подол юбки был подоткнут. Она несмело махала косой, боясь зацепить за камень.
— Косит, — сказал капитан. — А почему? — И сам ответил: — Муж на войне. И так сейчас везде… Вернется ли он? Как говорится, один бог знает. А жизнь идет. Вот и взялась женщина за косу. И не только за косу — за винтовку. Жить бы да радоваться, а мы воюем. Вот кончится война. Вернутся уцелевшие домой, а там — пепел. Немцы, французы, румыны, венгры, чехи — все задумаются: во имя чего это? Что дала им война? Голод, разруху, смерть. Поумнеют после войны и там… Я хочу, Гусь, чтобы ты не о военной профессии думал, а о гражданской. Надо строить, а не разрушать цивилизацию.
Капитан вдруг умолк, задумчиво глядя в окно. Солнце било прямо в лицо, и он сощурился.
— Цивилизация… — тихонько повторил Юрка. — Стась, что это такое?
— Это… — Стасик замялся и посмотрел на капитана, — это музеи, театры… Ну, культура.
— Я никогда не был в музеях, — сказал Гусь. — И в театрах тоже. А ты был?
Стасик кивнул.
— Плевать я хотел на театры, — вызывающе сказал Юрка. — И на музеи тоже. Я кино уважаю.
Стасик промолчал.
— Театр — это чепуха. Когда эшелон разбомбило, я видел эти штуки… Ну, на которых все нарисовано.
— Декорации, — подсказал Стасик.
— Ага, эти самые. На большущей простыне нарисован дом с окнами. А деревья сделаны из бумаги… В кино все настоящее. Уважаю кино.
— Скорей бы война кончилась, — сказал Стасик.
— Я бы сразу сто штук булок съел… Маленьких, по тридцать шесть копеек, — сказал Гусь. — Я их в школе на переменках покупал. Вкусная штука. Уважаю маленькие булки. Большие тоже ничего. По семьдесят две копейки.
— Французские?
— Наши, — сказал Юрка. — В нашей пекарне пекли. Их мама покупала.
— Это французские, — улыбнулся Стасик. — Напротив нашего дома была булочная. Я сам покупал… Потом снаряд попал. Только в булочной ничего не было. Пусто.
На столе в пластмассовой коробке глухо заурчал полевой телефон.
— Так… Так… Так… — три раза подряд сказал в трубку капитан. — Сам выеду… Хорошо.
Он сунул трубку в ящик, посмотрел на ребят. Они сразу замолчали.
Юрка приподнял крышку коробки, достал желтую кость и зачем-то понюхал.
Капитан перевел взгляд с мальчишек на мешочек с толом. Стасик вытянул худую шею. Лицо его стало виноватым.
Юрка сосредоточенно перебирал в коробке кости.
— Здорово рвануло, — сказал дядя Вася. — Я из окна столб пыли увидел.
Мальчишки молчали.
— У людей и без вас нервы на взводе… а вы…
Дядя Вася взял мешочек со взрывчаткой, взвесил в руке и снова положил на стол.
— Заходите, — сказал он. — Обязательно. Часовому скажите — ко мне… Пропустит.
Он пожал ребятам руки, проводил до крыльца.
— А этого… рыжего парнишку зачем сюда прихватили? — спросил он.
— Так, — сказал Юрка. — Барахло он.
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Дик на казенных харчах быстро вошел в тело. Густая темная шерсть заблестела, умные карие глаза стали веселыми. Длинный повар Сотник не скупился: давал кости, хрящи, остатки из котла. Каждое утро с ведром Юрка бегал в гарнизонную столовую. Часовые в проходной познакомились с ним, но шутки ради каждый раз спрашивали пароль.
— Ведро, — весело отвечал Гусь, шлепая ладошкой по звонкой посудине.
— Проходи, — говорил часовой, уступая дорогу.
Сотник был непохож на других поваров. Обычно повара толстые, круглые, как шар. А он тощий, длинный. И лицо у него было такое, как будто его не кормили. Не любил Сотник поварской колпак. Всегда носил пилотку. Белоснежный колпак лежал на полке. Повар надевал его в исключительных случаях. Например, когда на кухню приходил начальник гарнизона.
— Надень колпак, — как-то попросил его Юрка. — А то все ходишь в пилотке.
— Колпаки дураки носят и шуты, — сказал Сотник. — А я, парень, солдат.
Юрка думал, что Сотник обиделся и больше не даст Дику костей, но повар еще и его угостил обедом. Хороший он, этот Сотник. Только чудной. Помешивает громадным половником в котле и все время хмурится, будто недоволен чем-то. А придут солдаты обедать, посылает Юрку в столовую узнать, какого они сегодня мнения о борще.
— Только не ври, — предупреждает он. — Не люблю брехунов.
Зачем Юрке врать-то? Не он борщ варил… Подойдет Гусь к столу, спросит:
— Ну, как борщ?
— А ты кто, помповара? — улыбаются солдаты.
— Я так, посторонний.
— Скажи Сотнику, борщ что надо… Пусть добавит.
— Борщ что надо, — вернувшись на кухню, говорит Юрка. — Хвалят.
Сотник, вместо того чтобы обрадоваться, начинает еще больше хмурить свои рыжеватые брови.
— Кости получил? — спрашивает у Юрки.
— Спасибо, — кивает тот. — Кости хорошие, с мозгами.
— Сыт?
— Брюхо раздулось, — улыбаясь, хлопает себя Гусь по животу.
— Освободи пищеблок, — строго говорит Сотник. — Посторонним сюда вход воспрещен.
Юрка, прихватив ведро, уходит. Чтобы выйти к проходной, нужно пройти мимо кухонных окон. Идет Юрка, а Сотник высунет в форточку голову в пилотке и говорит:
— Эти… сморчки бы посмотреть. Принеси, парень.
— Плюнь на них, — советует Гусь. — Отравишься… У тебя борща полный котел.
Дик разгрызал кости, как орехи. Не клыки у него, а стальные кусачки. Как сожмет челюсти, так любая кость крошится. Все Дик никогда не съедал. Одну кость обязательно прятал. Делал он это так: черным носом смешно колупал землю, а потом клал в крошечную ямку большую кость и, облизываясь, преспокойно уходил. И невдомек ему, что кость-то вся на виду.
С Белкой у Дика понемногу наладились отношения. Он просто перестал обращать на нее внимание. Кошку, по-видимому, такое откровенное безразличие задело. Она стала нахально прохаживаться вблизи Дика, норовя задеть его пушистым хвостом. Дик ложился на пол, клал морду на лапы и прикрывал серыми бугорками глаза, делая вид, что спит.
Белка приближалась к нему вплотную, садилась рядом и, жмуря глаза, смотрела. Так они могли сидеть долго, не двигаясь и не спуская друг с друга настороженных глаз. Дик первым не выдерживал, вставал и, отворачивая морду в сторону, осторожно уходил. Посидев немного, Белка зевала, потягивалась и тоже отправлялась по своим делам.
Убедившись в миролюбии своего огромного соседа, Белка перестала придираться к нему. Но на правах хозяйки дома считала своим долгом подойти к Дику во время еды и сунуть свой маленький нос в чашку. Это Дику не нравилось. Он щетинил шерсть на загривке, предостерегающе рычал. Белка, не обращая внимания на все признаки недовольства, лапой вытаскивала из чашки кусочек получше и, взяв его в зубы, удалялась, победно помахивая хвостом.
Она не нахальничала и больше одного куска никогда не брала. Дику пришлось смириться. Видя, что Белка направляется за очередной данью, он с напускным равнодушием отворачивался от чашки.
Дик сыт, и у Юрки на сердце стало веселее. Погода стояла хорошая. Солнце лениво перекатывалось с востока на запад, не встречая на своем пути туч. Ранним утром за окном начинали возню воробьи. Они свили себе гнезда в наличниках окон и выводили птенцов. Птенцы росли голосистыми. В ответ на бодрое чириканье родителей, принесших им на завтрак земляного червя или пару мух, они начинали дружно пищать. Белка вспрыгивала на подоконник и, жмурясь от удовольствия, слушала этот писк. На ее морде было такое выражение, словно она хотела сказать: «Пищите на здоровье, милые… Подрастете, я вас все равно всех съем».
Вечера были тихие, теплые. Солнце спускалось в сосновый бор, и вершины деревьев, казалось, охватывало пламя. Уже звезды вспыхивали над куполом вокзальной башни, а небо желтело, розовело, споря с ночью.
Ночь перестала быть страшной. Все реже слышалось над станцией угрожающее: «Везу, вез-у, вез-у-у…» — фронт отодвигался на запад. Но, как и прежде, не останавливаясь, грохотали мимо маленькой станции воинские эшелоны. На запад — танки, пушки, солдаты. На восток — санитарные составы с красными крестами на крышах. Только немцы не смотрели на красные кресты. Два состава разбомбили где-то в пути. Маневровый, медленно пятясь, протащил мимо станции искореженные вагоны. На больших красных крестах зияли осколочные пробоины.
Жизнь налаживалась. Иногда где-то на окраине поселка слышались робкий голос гармоники, девичьи песни. Эти песни навевали грусть. Они о чем-то напоминали Юрке, куда-то звали, щемили сердце.
Услышав переборы гармоники, он становился рассеянным, задумчивым. Дик понимал настроение хозяина и не надоедал ему в эти минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Ну, а вы, знаю, народ не гордый, — дядя Вася взглянул на часы. — Обедать!
В просторной столовой за длинным столом сидели солдаты. Капитан усадил ребят за маленький стол, а сам пошел на кухню. Вернулся вместе с высоким поваром в белом халате и в пилотке.
— Солдатский борщ вас устраивает? — спросил повар.
— Не плохо бы, — сказал Гусь и облизнулся.
— За мной, — скомандовал повар. — Держите равнение на кухню.
Он налил им по полной тарелке жирного борща, нарезал хлеба. Все это пришлось самим тащить на стол.
— На второе гречневая каша, — сказал повар и весело подмигнул: — Тарелки не скушайте… Где новые возьму? Карапузы.
Каша была с маслом, вкусная. Юрка выскреб тарелку дочиста и отправился на кухню за добавкой. Повар поддел черпаком солидную порцию, шмякнул на тарелку, сверху щедро полил маслом.
— Я гляжу, парень, ты широкоплеч… в брюхо, — сказал он.
— Ты сморчки ел, дядя? — спросил Гусь.
— Сморчки? — повар покачал головой. — А что это такое?
— Грибы такие в лесу растут… Попробуй.
Юрка забрал чашку и поспешил на место. Капитан со Стасиком, отложив в сторону ложки, разговаривали.
— Был я в Эрмитаже, Русском музее, — говорил капитан. — Картины-то вывезли?
— Спрятали, — сказал Стасик. — А памятник Петру в землю закопали.
— Коней с Аничкова моста убрали?
— Закопали, — сказал Стасик. — Ни одна бомба не достанет.
Юрка всю кашу не стал есть. Вообще-то ему уже есть не хотелось. И так после первой чашки живот раздуло. Это для Дика. Но вот беда — некуда положить. В столовой ничего подходящего не видно. Солдаты ушли и даже кусочка бумаги на столе не оставили. Пришлось Юрке стащить с головы пилотку и туда вывалить кашу.
— Про запас? — поинтересовался дядя Вася.
— Дику.
— Зачем же ты обмундирование портишь?
— В руках понесу, что ли? — сказал Юрка.
Капитан позвал повара.
— Обеспечь парню посудину. Собака у него, овчарка. Я тебя попрошу, Сотник, разные там кости, отходы оставлять. Он, — дядя Вася кивнул на Юрку, — приходить будет.
— Не надо посудину, — обрадованно сказал Гусь, — я за ведром сбегаю.
— Сразу уж бочку тащи… — улыбнулся длинный повар. Он принес из кухни картонную коробку с костями и комками подгорелой каши. — Донесешь? Или машину вызвать?
— Хорошо бы на машине… — в тон ему ответил Юрка.
Он вывалил в коробку кашу, заторопился домой.
— Погоди, — сказал дядя Вася. Юрка сразу скис. Он совсем забыл, что их привели сюда под конвоем. И не кашу с маслом есть…
— Что-то я таких грибов не знаю, — высунул повар нос из кухни. — Какие они из себя?
— От сморчков помереть можно, дядя, — сказал Юрка.
— Поганки?
— Яд в них какой-то.
Они снова пришли в кабинет. Капитан не стал их отчитывать. Заложив руки за широкий командирский ремень, он ходил по комнате. И заговорил совсем о другом.
— Скоро в школу? — спросил он.
— В здешней школе все стекла выбиты, — сказал Стасик.
— А ну ее, школу, — махнул рукой Гусь. — Пускай девчонки ходят.
— А мальчишки?
— Война ведь, — сказал Юрка.
— Ах глупцы! — вдруг рассердился дядя Вася. — Война… Ну и что же? Жизнь-то не остановилась? Кончится война. За что люди на фронтах умирают?
— За Родину, — сказал Юрка. — Сколько раз по радио говорили.
— Война — это слезы, голод, смерть… Стасик знает, что такое война.
— У меня тоже мамку убили, — сразу потускнев, сказал Юрка.
— Учиться, мальчишки, надо, — сказал дядя Вася. — Войне конец придет. Не век же ей быть! А кто все заново строить будет? Дома, театры, дворцы? Вы, мальчишки, будете строить.
— Я не буду строить, — сказал Гусь. — Я летчиком-истребителем буду.
— А если вообще никогда больше войны не будет? Люди перестанут делать пушки, танки, самолеты. Тогда кем ты будешь?
— А граница? Охранять-то надо.
— Зачем охранять, если у людей не будет дурных намерений. Пускай приходят к нам в гости, а мы к ним.
— И немцы? — спросил Стасик.
— А почему бы и нет?
Стасик поднял свою курчавую лобастую голову, тоскливо посмотрел капитану в глаза.
— Они мою маму убили.
— Он нарочно, Стась, — сказал Юрка. — Шутит.
Капитан присел на низкий широкий подоконник. Против окна рос молодой тополь. Зеленоватая кора на стволе была нежной, гладкой. Листья, словно в ладонь, собирали на своей маленькой поверхности солнце.
— Идите сюда, — позвал капитан.
Из окна открывался вид на сосновый бор. Он начинался сразу за колючей проволокой, которой была обнесена гарнизонная территория. У самой проволоки косила женщина. Белая косынка сбилась у нее на затылок, подол юбки был подоткнут. Она несмело махала косой, боясь зацепить за камень.
— Косит, — сказал капитан. — А почему? — И сам ответил: — Муж на войне. И так сейчас везде… Вернется ли он? Как говорится, один бог знает. А жизнь идет. Вот и взялась женщина за косу. И не только за косу — за винтовку. Жить бы да радоваться, а мы воюем. Вот кончится война. Вернутся уцелевшие домой, а там — пепел. Немцы, французы, румыны, венгры, чехи — все задумаются: во имя чего это? Что дала им война? Голод, разруху, смерть. Поумнеют после войны и там… Я хочу, Гусь, чтобы ты не о военной профессии думал, а о гражданской. Надо строить, а не разрушать цивилизацию.
Капитан вдруг умолк, задумчиво глядя в окно. Солнце било прямо в лицо, и он сощурился.
— Цивилизация… — тихонько повторил Юрка. — Стась, что это такое?
— Это… — Стасик замялся и посмотрел на капитана, — это музеи, театры… Ну, культура.
— Я никогда не был в музеях, — сказал Гусь. — И в театрах тоже. А ты был?
Стасик кивнул.
— Плевать я хотел на театры, — вызывающе сказал Юрка. — И на музеи тоже. Я кино уважаю.
Стасик промолчал.
— Театр — это чепуха. Когда эшелон разбомбило, я видел эти штуки… Ну, на которых все нарисовано.
— Декорации, — подсказал Стасик.
— Ага, эти самые. На большущей простыне нарисован дом с окнами. А деревья сделаны из бумаги… В кино все настоящее. Уважаю кино.
— Скорей бы война кончилась, — сказал Стасик.
— Я бы сразу сто штук булок съел… Маленьких, по тридцать шесть копеек, — сказал Гусь. — Я их в школе на переменках покупал. Вкусная штука. Уважаю маленькие булки. Большие тоже ничего. По семьдесят две копейки.
— Французские?
— Наши, — сказал Юрка. — В нашей пекарне пекли. Их мама покупала.
— Это французские, — улыбнулся Стасик. — Напротив нашего дома была булочная. Я сам покупал… Потом снаряд попал. Только в булочной ничего не было. Пусто.
На столе в пластмассовой коробке глухо заурчал полевой телефон.
— Так… Так… Так… — три раза подряд сказал в трубку капитан. — Сам выеду… Хорошо.
Он сунул трубку в ящик, посмотрел на ребят. Они сразу замолчали.
Юрка приподнял крышку коробки, достал желтую кость и зачем-то понюхал.
Капитан перевел взгляд с мальчишек на мешочек с толом. Стасик вытянул худую шею. Лицо его стало виноватым.
Юрка сосредоточенно перебирал в коробке кости.
— Здорово рвануло, — сказал дядя Вася. — Я из окна столб пыли увидел.
Мальчишки молчали.
— У людей и без вас нервы на взводе… а вы…
Дядя Вася взял мешочек со взрывчаткой, взвесил в руке и снова положил на стол.
— Заходите, — сказал он. — Обязательно. Часовому скажите — ко мне… Пропустит.
Он пожал ребятам руки, проводил до крыльца.
— А этого… рыжего парнишку зачем сюда прихватили? — спросил он.
— Так, — сказал Юрка. — Барахло он.
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Дик на казенных харчах быстро вошел в тело. Густая темная шерсть заблестела, умные карие глаза стали веселыми. Длинный повар Сотник не скупился: давал кости, хрящи, остатки из котла. Каждое утро с ведром Юрка бегал в гарнизонную столовую. Часовые в проходной познакомились с ним, но шутки ради каждый раз спрашивали пароль.
— Ведро, — весело отвечал Гусь, шлепая ладошкой по звонкой посудине.
— Проходи, — говорил часовой, уступая дорогу.
Сотник был непохож на других поваров. Обычно повара толстые, круглые, как шар. А он тощий, длинный. И лицо у него было такое, как будто его не кормили. Не любил Сотник поварской колпак. Всегда носил пилотку. Белоснежный колпак лежал на полке. Повар надевал его в исключительных случаях. Например, когда на кухню приходил начальник гарнизона.
— Надень колпак, — как-то попросил его Юрка. — А то все ходишь в пилотке.
— Колпаки дураки носят и шуты, — сказал Сотник. — А я, парень, солдат.
Юрка думал, что Сотник обиделся и больше не даст Дику костей, но повар еще и его угостил обедом. Хороший он, этот Сотник. Только чудной. Помешивает громадным половником в котле и все время хмурится, будто недоволен чем-то. А придут солдаты обедать, посылает Юрку в столовую узнать, какого они сегодня мнения о борще.
— Только не ври, — предупреждает он. — Не люблю брехунов.
Зачем Юрке врать-то? Не он борщ варил… Подойдет Гусь к столу, спросит:
— Ну, как борщ?
— А ты кто, помповара? — улыбаются солдаты.
— Я так, посторонний.
— Скажи Сотнику, борщ что надо… Пусть добавит.
— Борщ что надо, — вернувшись на кухню, говорит Юрка. — Хвалят.
Сотник, вместо того чтобы обрадоваться, начинает еще больше хмурить свои рыжеватые брови.
— Кости получил? — спрашивает у Юрки.
— Спасибо, — кивает тот. — Кости хорошие, с мозгами.
— Сыт?
— Брюхо раздулось, — улыбаясь, хлопает себя Гусь по животу.
— Освободи пищеблок, — строго говорит Сотник. — Посторонним сюда вход воспрещен.
Юрка, прихватив ведро, уходит. Чтобы выйти к проходной, нужно пройти мимо кухонных окон. Идет Юрка, а Сотник высунет в форточку голову в пилотке и говорит:
— Эти… сморчки бы посмотреть. Принеси, парень.
— Плюнь на них, — советует Гусь. — Отравишься… У тебя борща полный котел.
Дик разгрызал кости, как орехи. Не клыки у него, а стальные кусачки. Как сожмет челюсти, так любая кость крошится. Все Дик никогда не съедал. Одну кость обязательно прятал. Делал он это так: черным носом смешно колупал землю, а потом клал в крошечную ямку большую кость и, облизываясь, преспокойно уходил. И невдомек ему, что кость-то вся на виду.
С Белкой у Дика понемногу наладились отношения. Он просто перестал обращать на нее внимание. Кошку, по-видимому, такое откровенное безразличие задело. Она стала нахально прохаживаться вблизи Дика, норовя задеть его пушистым хвостом. Дик ложился на пол, клал морду на лапы и прикрывал серыми бугорками глаза, делая вид, что спит.
Белка приближалась к нему вплотную, садилась рядом и, жмуря глаза, смотрела. Так они могли сидеть долго, не двигаясь и не спуская друг с друга настороженных глаз. Дик первым не выдерживал, вставал и, отворачивая морду в сторону, осторожно уходил. Посидев немного, Белка зевала, потягивалась и тоже отправлялась по своим делам.
Убедившись в миролюбии своего огромного соседа, Белка перестала придираться к нему. Но на правах хозяйки дома считала своим долгом подойти к Дику во время еды и сунуть свой маленький нос в чашку. Это Дику не нравилось. Он щетинил шерсть на загривке, предостерегающе рычал. Белка, не обращая внимания на все признаки недовольства, лапой вытаскивала из чашки кусочек получше и, взяв его в зубы, удалялась, победно помахивая хвостом.
Она не нахальничала и больше одного куска никогда не брала. Дику пришлось смириться. Видя, что Белка направляется за очередной данью, он с напускным равнодушием отворачивался от чашки.
Дик сыт, и у Юрки на сердце стало веселее. Погода стояла хорошая. Солнце лениво перекатывалось с востока на запад, не встречая на своем пути туч. Ранним утром за окном начинали возню воробьи. Они свили себе гнезда в наличниках окон и выводили птенцов. Птенцы росли голосистыми. В ответ на бодрое чириканье родителей, принесших им на завтрак земляного червя или пару мух, они начинали дружно пищать. Белка вспрыгивала на подоконник и, жмурясь от удовольствия, слушала этот писк. На ее морде было такое выражение, словно она хотела сказать: «Пищите на здоровье, милые… Подрастете, я вас все равно всех съем».
Вечера были тихие, теплые. Солнце спускалось в сосновый бор, и вершины деревьев, казалось, охватывало пламя. Уже звезды вспыхивали над куполом вокзальной башни, а небо желтело, розовело, споря с ночью.
Ночь перестала быть страшной. Все реже слышалось над станцией угрожающее: «Везу, вез-у, вез-у-у…» — фронт отодвигался на запад. Но, как и прежде, не останавливаясь, грохотали мимо маленькой станции воинские эшелоны. На запад — танки, пушки, солдаты. На восток — санитарные составы с красными крестами на крышах. Только немцы не смотрели на красные кресты. Два состава разбомбили где-то в пути. Маневровый, медленно пятясь, протащил мимо станции искореженные вагоны. На больших красных крестах зияли осколочные пробоины.
Жизнь налаживалась. Иногда где-то на окраине поселка слышались робкий голос гармоники, девичьи песни. Эти песни навевали грусть. Они о чем-то напоминали Юрке, куда-то звали, щемили сердце.
Услышав переборы гармоники, он становился рассеянным, задумчивым. Дик понимал настроение хозяина и не надоедал ему в эти минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35