– Не мучайся, старина, – сказал он. – Похмелье – еще не конец света. В нем главное – постепенность на выходе. Принимаешь стопочку "Смирновской", пару пива, а потом обязательно девочка. Хочешь, пришлю Кирку Погребельскую?
Ника немного встрепенулся:
– Как Погребельскую? Да она второй месяц с Иофой? Нет, она не согласится.
– Старичок! – Захарчук обрадовался, заметя тень в потухших глазах друга. – Что значит с Иофой? С Иофой она по должности, он ее начальник, учитель, а с тобой будет из сострадания. Я же ей объясню, в каком ты состоянии. Она девица милосердная, чувствительная. Знаешь, где она хотела работать, если бы не газета?
– Где?
– В доме престарелых. Честное слово! Сама говорила. Она же некроманка. Как раз тебе с похмелюги.
Под Киру Погребельскую, редакционную секс-бомбу, Ника подбивал клинья уже давно, но пока безрезультатно. Это задевало его мужское самолюбие, тем более что Кира не слыла недотрогой. Теперь-то, задним числом, он видел, как в последнее время вокруг него накапливались разные мелкие неприятности, очевидные предзнаменования большой беды, вот она и грянула. Он сознавал, что влип крепко, сунул голову в петлю, но только не мог понять, где и какую допустил промашку.
Отчего так вздыбился замшелый, грозный подпольный властелин? Чем он его так насторожил? Старый шакал не дал ему рта открыть, и вот теперь надо уже думать, как уцелеть. Ничего путного не приходило в башку, и самое разумное, пожалуй, было оформить командировку и смотаться на пару недель из Москвы. Ника был газетчиком до мозга костей, препятствия лишь возбуждали его охотничий азарт, но сегодня был явно не тот случай, чтобы лезть на рожон. Некоторое время он раздумывал, не позвонить ли Груму, но и это оставил на потом.
В конце концов, поперся к главному редактору и объявил, что собирается дней на десять, а может, и больше, поехать в Краснодар, а оттуда в Ростов. Он и тему придумал нормальную: среди донского казачества давно шло какое-то любопытное брожение, но Иван Иванович темой даже не поинтересовался.
– Надо, так и поезжай, – сказал он, чему-то словно обрадовавшись. – Командировочный фонд почти весь в целости. Заодно и на подписку поработаешь.
"Ах ты, старый прохвост!" – подумал Ника. Нехорошее подозрение кольнуло его в сердце. Вспомнил странные слова Благовестова: "Понадобится, я тебя с твоим Иваном Ивановичем куплю. Товар недорогой".
Из пустоты такая обмолвка не вылетит.
Главный редактор, против обыкновения, прятал глаза в пол, или это чудилось воспаленному Никиному воображению. О недавних замыслах ни слова, будто их и не было.
– Иван Иванович, – Ника зашел сбоку, чтобы все же поймать взгляд человека, под началом которого проработал десять лет. – А почему вы не спросите, чего это я вздумал про казаков писать? Ведь позавчера…
– Дорогой Ника, – наконец-то редактор оторвал взгляд от стола – честный, прямой взгляд Иуды. – Мне уже донесли, что ты вроде занедужил немного. Что случилось? На тебе и впрямь лица нет.
– Ничего не случилось. Так я оформлю командировку?
– Оформляй, конечно. Но, может, лучше сперва врачу показаться?
Из кабинета Ника выкатился, точно оплеванный, Нина Сергеевна, секретарша шефа, пожилая грымза, пучила в сторону рыбьи равнодушные зенки. Не было сотрудника в редакции, про которого она не знала бы всю подноготную, как не было человека, который знал бы толком что-нибудь про нее самое. Сплетничали, что в незапамятные времена шеф выудил, выманил ее из аппарата Чурбанова и таким образом спас от пожизненного заключения.
– Ника, мальчик, это правда? – спросила она бесцветным голосом.
– Вы про что?
– Опять собираешься на Кавказ?
– Собираюсь. Может, и куда подальше.
– Но это же опасно. Сколько можно рисковать? Такой известный журналист, золотое перо, и уже не совсем юноша…
– Все равно поеду, – сказал Ника. Про Нину Сергеевну было еще известно, что у нее дурной глаз. Стоило ей кому-нибудь посочувствовать, как с этим человеком непременно случалось несчастье: он ломал ногу или неудачно женился. Но это прежде, в поганые годы застоя.
Теперь жизнь стала свободнее, веселее, и несчастья упростились: сегодня ты жив, а завтра придавят, как таракана. С горя Ника заглянул-таки к Кире Погребельской, чтобы малость расслабиться. Секс-бомба сидела за заваленным кипой газет столом и пудрила маленький изящный носик.
– Какой приятный сюрприз! – воскликнула она. – Я уж забыла, как ты выглядишь.
Кире Погребельской было двадцать четыре года, и все в ней было прелестно: и душа, и мысли, и тело.
Увы, она слишком хорошо это понимала.
– Еще бы не забыть, – пробурчал Ника. – Когда за тобой ухаживает такой кавалер, как Иофа, мать родную не узнаешь.
Кира задумалась, изобразив сочными губками ни к кому не относящийся поцелуй.
– Хамите, парниша! – наконец оценила замечание Ники.
– Не хамлю, ревную. Давай сходим куда-нибудь вечерком?
– Куда, молодой человек?
– Ну, к примеру, можно ко мне. Возьмем водочки, пивка и поедем.
– И что будем делать?
– Телик посмотрим. Пластинки покрутим. Я блинов напеку.
– Ты очень безнравственный, Ника, а ведь я несовершеннолетняя. Но я понимаю, чего ты добиваешься, Ты хочешь меня развратить. Чтобы я стала похожа на всех твоих дешевых старых кобылиц. И тут у тебя выйдет осечка.
Развратить Киру Погребельскую пытались почти все мужчины в редакции и еще половина города, и некоторым это, по слухам, удалось. Но на самом деле, как призналась однажды Кира, пустые любовные интрижки не приносили ей удовлетворения. Она надеялась встретить настоящего мужчину, преданного друга, который возьмет ее на руки и понесет по миру, как прекрасную мечту.
– У меня паршивое настроение, – признался Ника. – Хоть ты-то не кривляйся.
– Это потому, что ты ни о чем не думаешь, кроме случки. Почему бы тебе не пригласить меня в театр?
– В какой театр?
– Да в любой. Это будет поступок с твоей стороны.
Настоящий мужской поступок.
– Хорошо, пойдем в театр. Но завтра. А сегодня ко мне. О'кей?
Кира прогнулась, проведя ладонями по пухлым бокам, обтянутым полупрозрачным нейлоном, и у Ники сдавило в паху.
– Нет, милый, так не выйдет. Ты торгуешься, мне за тебя стыдно.
– Ну и спи со своим Иофой, – цинично вспылил Ника. – Только следи, чтобы он не окочурился.
Кире его слова не понравились.
– У тебя даже к старости нет уважения. Ты пропащий человек, Поливодов. Как хорошо, что я в тебя не влюбилась в прошлом году.
Из редакции Ника Поливодов завернул к матери на другой конец города и у нее поужинал. Мать уговаривала его остаться ночевать, и это было разумно, да и навещал он ее за последний год считанные разы, больше поддерживал морально по телефону, но какое-то смутное чувство погнало его домой. Уже в метро, прикемарив от сытной, жирной материнской еды, он понял, что так сильно задело его в "беседе" с криминальным магнатом.
За свою долгую журналистскую жизнь он встречался со многими начальниками высокого ранга, были среди них и умницы, и совершенные дикари, но впервые с ним обращались так, будто вообще не предполагали в нем человеческого сознания. Куда там упитанным боровам брежневской эпохи или вертким, говорливым, мечтательным демократическим сановникам. И те и другие все же проявляли при любом раскладе хотя бы минимум служебной и просто человеческой корректности. Теперь он столкнулся с чудовищной, прямой волей, с неким големом, для которого не представлял вовсе никакого интереса даже в качестве собеседника. Сакральная пасть прикусила его на зубок, поленилась проглотить и выплюнула полуизжеванного. Вот, значит, кто пожинал плоды радостной, оптимистической, прогрессивной рыночной утопии. Питекантроп, маргинал, голем. Вот, значит, кто одержал победу в неслыханной народоистребительной битве, которая тянется на Руси с одна тысяча девятьсот семнадцатого года. Уж не мечтать о подвигах, о славе, все миновалось, молодость прошла…
Едва Ника притворил за собой дверь собственной квартиры, как навстречу ему в коридор вышел невысокий, сухощавый, в элегантном вечернем костюме господин лет пятидесяти. В его облике не было ничего угрожающего, хотя само появление было как-то нелепо.
– Добрый вечер, – поздоровался гость с приятной улыбкой. – Извините, что без спроса, но сейчас мы вам все объясним.
– Кто вы? – спросил Ника. – Как сюда попали?
– Да вы проходите, что ж нам топтаться в коридоре.
В комнате находился еще один человек, тоже интеллигенткой наружности и тоже в вечернем костюме. Он сидел за Никиным рабочим столом и с сосредоточенным видом просматривал Никины бумаги. В знак приветствия важно склонил седовласую голову и так же, как его товарищ, любезно извинился за неожиданное вторжение.
Как обычно, предвкушение опасности оказалось страшнее самой опасности, и Ника даже почувствовал облегчение оттого, что дневные смутные тревоги наконец-то реально разрешились. В эту минуту его, как ни странно, более всего волновал чисто детективный вопрос: дверь была заперта, ключей он никому не давал, а визитеры – вот они. Он уселся в свое любимое "кресло отдохновения" и мрачно воззрился на пришельцев.
– Не потрудитесь ли все же объяснить?
Мужчина за столом продолжал деловито перелистывать бумаги, а его коллега присел на стул напротив Ники и, потерев ладошки, словно с мороза, благосклонно улыбнулся хозяину:
– Как вы, наверное, поняли, мы пришли по поручению Елизара Суреновича.
– И что вам нужно?
Мужчина хохотнул, оскалив редкие желтоватые зубы.
– Видите ли, шеф обеспокоен вашим неожиданным интересом к его делам. Он подозревает, что тут замешаны конкуренты. Вы же понимаете, время для бизнеса неустойчивое, борьба кланов, каждая пешка так и норовит пролезть в дамки. Приходится быть постоянно настороже. Кое-какие занимательные документы мы обнаружили, но, вероятно, не все. Для экономии времени, не будете ли вы столь любезны, дорогой Ника, предоставить остальные материалы?
– Не называйте меня, пожалуйста, Никой, меня зовут Николай Степанович.
Гость пообещал:
– Да-да, разумеется, – и добавил, что его в таком случае зовут Степан Николаевич.
– Все, что вы несете, – сказал Ника, – это какой-то собачий бред. Не лучше ли вам убраться отсюда подобру-поздорову? Или мне вызвать милицию?
Степан Николаевич огорченно покачал головой:
– Вот и Елизару Суреновичу вы показались чересчур возбужденным, агрессивным. Нет, дорогой Ника, насчет милиции не затрудняйтесь. Если понадобится, мы ее сами вызовем. А уж матерьяльчики, будьте добры, отдайте. Вам же самому меньше хлопот.
– Какие, к черту, матерьяльчики?! – завопил Поливодов, но голоса у него хватило лишь на подобие петушиного кукарекания. Первобытный, вязкий страх плотно охватил сознание. Обыденность происходящего напоминала какой-то отвратительный сюрреализм.
– Какие матерьяльчики?! Я хотел взять интервью, обыкновенное интервью, разве непонятно?
– Пусть не орет, – нехорошо скривился мужчина за столом, – мешает сосредоточиться.
Степан Николаевич (или дьявол в габардиновом костюме?) положил ему на колено легкую ладошку, отчего Нику передернуло, как от прикосновения медузы.
– Интервью – это как раз мы понимаем. Тут никаких нет проблем. Сплошь и рядом журналисты берут эти самые интервью. Но нас интересуют исходные данные, только и всего. Первотолчок, так сказать. Вы же не пришли брать интервью у меня или у господина Пупкина, а направились прямиком к Елизару Суреновичу.
Почему? Что вас надоумило?
Ника Поливодов глядел на него остолбенело и вдруг почувствовал, как из глаз допросчика, до того времени светлых и как бы безразличных, устремились к нему в душу черные волокнистые нити, тяжким холодом окатив мозжечок. Он попробовал двинуть рукой – и уже не смог. Теперь слова ужасного господина доносились к нему словно через плотную дымную завесу.
– Ну хорошо, дорогой Ника, вы сегодня переутомлены, устали, вам хочется отдохнуть. Ступайте, прилягте на диванчик.
Ника послушно поднялся с кресла и переместился на диван, лег на спину и скрестил одеревенелые руки на груди. Гость склонился над ним, его взгляд излучал покоряющую, бесконечную приязнь.
– Значит, кроме того, что на столе и в ящиках, у вас ничего нет? Никакого больше компромата?
– Клянусь мамой! – радостно признался Ника.
– Зачем же клясться, любая клятва – грех. Я и так верю. Что ж, сделаем успокоительный укольчик, и вы сладко уснете. Пора, мой друг, пора.
С любопытством Ника наблюдал, как незнакомец достал из кармана шприц, наполненный голубоватой жидкостью.
– Ну-ка, протяните вашу ручку.
"Этого не может быть!" – подумал Ника, охотно подставляя руку, засучивая рукав рубашки. Он ощутил, как игла проткнула кожу, и последним его земным видением был кусочек маминой котлеты, нанизанный на вилку и поднесенный ко рту.
Знаменитый журналист и искатель приключений Ника Поливодов перестал существовать.
Глава 14
У ординарца Петруши, бритоголового осетина, мысли были незамысловатые, как у херувима, и в жизни он знал только две, но пламенные страсти:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52