Вот уж кто точно за последний год заново народился. Большими капиталами ворочал. В Алешкиной Михайлова банде был мозговьм центром. Он да еще некий Вдовкин, бывший инженер-компьютерщик, которого никто никогда не видел трезвым, но которого, по словам матери, нельзя было за это осуждать, потому что он перенес большое горе. Достаточно было один раз на этого таинственного Вдовкина посмотреть – тюфяк с мутным взглядом, – чтобы понять: если у такого человека могло быть горе, то разве что не донес до дома ящик с пивом. Однако оглядываясь на прожитую собственную жизнь, Иван вынужден был признаться самому себе, что частенько спешил в выводах…
Как-то они с Филиппом Филипповичем разыгрывали традиционную партию в шахматы, и отчим неосторожно пожертвовал коня.
– Теперь тебе хана, – посочувствовал Ваня, принимая жертву, – как, похоже, и моей доброй, несчастной матушке.
– А что с ней?
– Сбрендила. Нинку-то хочет удочерить.
– Да? Что-то такое я тоже заметил нездоровое в их отношениях. Вроде вместе собираются в монастырь…
А ты не вернешь мне этот ход?
– Тебе, отец, как новому русскому, даже стыдно об этом заикаться – мы же на деньги играем.
Через семь ходов Филипп Филиппович сдался. Редкие шахматные поражения он воспринимал крайне тяжело. Долго тер виски ладонями, делая вид, что болит голова. В матушкиной комнате Ася и Нина заунывно распевали пятый псалом Давида.
– Слушай, отец, забери ее к себе. Ты же один живешь. Она готовить умеет, честное слово. Вообще услужливая.
– Разве она согласится?
– Да ты что! Она же знает, что ты миллионер.
– Хорошо, сыграем реванш, потом подумаем.
– Нет, сначала поговори с ней, потом сыграем.
Позвали Нину. Та вошла, потупив очи, голову повязала черной косынкой.
– Вот зараза, монашку изображает! – не выдержал Иван.
– Ругаться грех, Иван Федорович, – смиренно произнесла Нина. Иван взял себя в руки и объяснил, что Филипп Филиппович, которому она чем-то приглянулась, готов оказать ей благодеяние и взять к себе на роль как бы домоправительницы, положив жалованье в пятьсот долларов в месяц.
– О деньгах пока разговору не было, – поправил Филипп Филиппович.
– Но вы же один живете? Без супруги?
– Ну и что с того?
Нина вспыхнула алым цветом:
– Как не стыдно такое предлагать молодой девушке? Наверно, вам Иван Федорович что-то плохое про меня набрехал, так вы не верьте. Он ведь очень испорченный. Мы с Асей за него денно и нощно Бога молим.
Ася примчалась разгневанная:
– От тебя, Филипп, не ожидала! Как ты мог? Она же тебе во внучки годится!
– А ты не подслушивай, – сконфузясь, буркнул Воронежский.
Ночью Иван оставил дверь приоткрытой, и Ниночка явилась в свое обычное ведьмино время. Впопыхах чуть не откусила ему ухо, но он не сопротивлялся, и она вдруг притихла, замерла.
– Я тебе противна?
– Не в этом дело.
– А в чем? Ты педик, импотент?
– Нет.
– Ты какой-то чудной. Другие все это любят, а ты как будто боишься. Может, у тебя никого не было до меня?
– Может быть.
– Так я тебе и поверила. Ты вообще с самого начала принял меня за дурочку, а я не такая.
– Все мы не такие, – согласился Иван. Ее белая призрачность и тихий голос погрузили его в отчаяние.
Он знал, что слишком рано повзрослел, а в душе остался несмышленышем, каким был и два года назад, когда убегал из дома, обрывая все концы, и еще раньше, много лет назад, когда отец был молодой, живой и, хохоча, подбрасывал к потолку его маленькое, хрупкое, тогдашнее тельце. Умом он многое постиг, а сердцем по-прежнему был закутан в пеленки.
– Ты думаешь, я стерва, да? – прошептала Нина, с ужасом ожидая ответа.
– Не хочу, чтобы было так.
– Как – так?
– Как у тебя было с другими.
– Вот оно что, – в ее голосе почудилась ему Непонятная радость. – Вань, давай выпьем? По глоточку?
– Иди выпей, ты же знаешь, где водка.
– А ты?
– С какой стати? У меня не горит.
– Ага! – Она соскользнула с кровати и белой тенью мелькнула в дверях.
Ночь была наполнена колдовством. Он любил такие ночи, когда сон и явь перемешиваются в тягучий коктейль. Час волка – его любимый час. В этот час мысли ясны. Если сейчас задуматься о смерти, то покажется, что она давно позади, как и рождение. Но думал о Нине. Он не любил ее, зато она была ему мила. Она добьется, чего хочет. У нее озорная повадка. Она как безродная собачонка, ищущая хозяина. Она была желанна, как сотни других женщин, молодых и старых, желанны юноше в восемнадцать лет, но в отличие от других была рядом и в ночной рубашке. Он думал об опыте любви, который ему предстоит, и надеялся, что справится с этим, как справлялся с болью, когда испытывал себя, сжигая ладонь над пламенем свечи…
Нина принесла водки в стакане.
– Выпей, – потребовала она, – и я тебе отдамся.
Хватит дурака валять.
– Не сегодня, – сказал он. – Может быть, завтра.
Она отпила глоток, остальное плеснула на его голую грудь. Так он и уснул, вдыхая кислый запах спирта одеревеневшими ноздрями.
На другой день к ним наведался Алеша Михайлов собственной персоной, и женщин будто подменили.
Куда делся религиозный экстаз и заклинание духов.
Матушка, помолодевшая, с накрашенными губами, с пылающим лицом, веселым колобком перекатывалась из комнаты в кухню, а бледная, с распущенными волосами Нина Зайцева изображала из себя крутую фотомодель, на пути в Париж по недоразумению попавшую в худую московскую лачугу. От ее нелепых потуг мурашки бегали у Ивана по коже, и сразу, как обычно в присутствии этого человека, он ощутил унизительную растерянность и напряжение. Полгода, не меньше, прошло с тех пор, как Михайлов последний раз к ним заглядывал. Полгода в возрасте Ивана – целая вечность, но ничего не изменилось. Любовь, восторг и ненависть – вот что он испытывал к побратиму покойного отца.
И еще. Как задорному щенку в обществе матерого волчары, ему то и дело хотелось оскалить зубы. Ну уж нет, подумал Иван, больше у тебя не будет повода надо мной смеяться.
– Садись, ты чего, – пригласил Михайлов, словно это Иван пришел к нему в гости, – Рад тебя видеть.
Хорошей девушкой обзавелся. Все забываю, как ее зовут.
– Нина, – сказала Нина таким тоном, точно решилась на акт самосожжения.
– Вот я и говорю, хорошая девушка, но малость придурковатая. Тебе не кажется, Вань?
Иван промолчал. Ася ставила на стол все новые и новые закуски, невзначай прикасаясь к Алеше и жарко вспыхивая от этих прикосновений. Нет, с сожалением подумал Иван, не угорела в ней страсть. Он мать не осуждал, жалел. С Михайловым у нее, конечно, был давно просроченный билет, и она это понимала, но ничего не могла с собой поделать. Слабая, несчастная, любимая мамочка!
– Слушай, Вань, – сказал Алеша. – Твои дамы уговаривают меня креститься. Ты как на это смотришь?
– Да, Ванечка, да, скажи ему, скажи, пожалуйста! – заполошилась Ася. – Он не понимает, что надо покаяться, причаститься, а как же! Иначе-то как? Его гордыня мучит. Скажи ему, тебе он скорее поверит.
Я молюсь за него, каждый день молюсь, но этого недостаточно. Нужно, чтобы сам, сам!
Иван не желал участвовать в шутовской сцене, маялся, ерзал на стуле и злился оттого, что Алеша, этот упырь, без сомнения, видит, как его, опять же по-щенячьи, корежит. Мука была в том, что Михайлов за все время знакомства ни разу ничем прямо не выказал своего превосходства, но не было минуты, чтобы Иван почувствовал себя с ним на равных. Более того, возможно, Михайлов и не подозревал, какая между ними тянется нешуточная, непримиримая борьба. Всегда держался с сыном покойного друга учтиво, чуть насмешливо и добросердечно. То есть, судя по всему, испытывал к нему такие же чувства, какие сам Ванечка испытывал, допустим, к озорной и коварной Нине Зайцевой, не принимая ее вполне за человека. Но и это был всего лишь обман зрения. По представлению Ивана грозный и пропащий Алеша Крест не мог вообще ни к кому питать человеческих чувств. Все люди делились для него на две категории: на тех, кто, хотя бы абстрактно, был ему чем-то опасен, и на тех, кого он уже полностью подмял под себя. Дорого бы дал Иван, чтобы знать, о чем они беседовали с отцом в долгие, беспросветные лагерные ночи.
– Говоришь, покаяться? – удивился Алеша. – Но в чем же мне каяться? Грехов-то на мне нету.
Он произнес это с таким просветленно-искренним выражением и даже с обидой, что Нина не выдержала и прыснула в кулачок, точно ее ущипнули.
– Не кощунствуй, Алеша! – попросила Ася.
– Да нет, я правду говорю. Какие грехи? Бедных не грабил, слабых не обижал, воюю всю жизнь как раз с врагом рода человеческого. Твой Бог меня давно простил. Если он есть.
– Алеша! – воскликнула Ася. – Умоляю тебя!
– О чем умоляешь?
– Алексей Петрович в добром расположении духа, – заметил Иван. – Ему угодно порезвиться.
Алеша и на него поглядел с удивлением:
– Ты что же, Вань, тоже святошей заделался?
Ниночка хихикнула вторично, и уж совсем неприлично.
– Вот истинная греховодница, – ткнул в нее пальцем Алеша. – Не была бы твоей невестой, Вань, ее бы завтра надо на костре сжечь. Тебя как зовут, девушка?
– Нина, – сказала Нина восторженно.
– Вот что, Нина, ступай пока на кухню, у нас будет небольшой семейный разговор.
Нина рванулась было прочь, чуть не опрокинув стул, но Иван поймал ее за руку:
– Сиди, не прыгай. Ты не кузнечик.
– Ничего не понимаю, – сказал Алеша. – Все какие-то возбужденные, может, перепились вчера? Давайте тогда перекусим да похмелимся.
Перекусывал и опохмелялся Алеша, по существу, в одиночку, зато с аппетитом. Метал все подряд: жаркое, осетрину, пирожки с капустой и пирожки с изюмом и осушил бутылку сухого вина. Иван отказался поддержать трапезу принципиально, сославшись на режим.
Нина и Ася поужинали раньше, да и не до еды им было. Нина, которая по Ванечкиному капризу как бы нарушила волю Креста, была в каком-то трансе и уже не хихикала, а хохотала как безумная по всякому поводу;
Ася со скорбной гримасой наблюдала, как управляется с яствами бывший суженый. Больше всего она поражалась тому, что Алеша совсем не меняется внешне. Все старели вокруг, умирали и чахли, жизнь катилась под уклон, а он был все тем же неодолимо прелестным отроком, который однажды, в незапамятные времена, вывалился перед ней у выхода из метро и с ангельской улыбкой, без предисловий попросил о любви. "Научи меня!" – потребовал он. Она и научила, не смогла отказать, хотя была мужней женой. Да кто бы и в чем мог ему воспротивиться! Сегодня Алеша хозяином распоряжается по Москве, и не будет ничего удивительного, если завтра так же легко перешагнет через все океаны. Он был драгоценным подарком ее судьбы, но одного она так и не поняла: кто же он такой? Посланец ли небес, сошедший на землю с мечом, или исчадие тьмы. Впрочем, с годами этот вопрос потерял остроту. Он таков, каким уродился, если что-то с ним случится, мир для нее останется скучен и сер.
– Вот так-то, – Алеша удовлетворенно похлопал себя по набитому животу. – Спасибо, Асенька. Хоть кто-то из женщин не разучился готовить.
– Кушай еще, ты салат не попробовал.
– Лучше сына покорми, он у тебя вытянулся, как глист.
Бедная Нина покатилась со смеху, еле Иван успел ее подхватить, чтобы не свалилась на пол. Алеша взглянул на нее с осуждением:
– Все же, Иван, нам надо потолковать наедине.
Ася молча встала, взяла девушку за руку и увела из комнаты, хохочущую и повизгивающую.
Алеша долил в рюмку вина, закурил.
– Хорошая у тебя невеста, Вань, повезло тебе. Никому только ее не показывай, отнимут.
– Это мое личное дело, – сказал Иван.
– Конечно, конечно, – Алеша откинул голову, закрыл глаза, отдыхая, о чем-то задумался.
– Эх, Ванечка, грубишь напрасно. Норов прячь в рукаве, как нож. Это тоже наука.
Иван молчал.
– Мать сказала, ты на работу устроился. Куда, если не секрет?
– Это тоже мое личное дело.
– Не совсем Вань, вот тут не совсем. В говно вляпаешься, вытаскивать мне придется.
– Да с чего вы взяли?! – вспылил Иван, аж побледнев, – Почему именно вам придется вытаскивать? Кто вы мне такой?
– Твой отец был мне братом.
– И все у вас было общее, – добавил Иван. – И нары, и женщина.
Алеша озадаченно почесал щеку.
– Ладно, мимо проехали… У меня есть к тебе предложение, но даже не знаю, говорить ли. Чего-то ты сегодня вертишься.
– Не нуждаюсь ни в каких предложениях.
– Учиться поедешь в Англию?
– Чего?!
– Приглядели мы с Настей солидный частный колледж. С полным пансионом. Все расходы на мне.
– Кто такая Настя?
– Жена моя. Святая женщина.
Наконец-то Иван улучил минутку для маленького торжества;
– Не хочу.
– Почему? Получишь настоящее образование.
– Если и буду кому-то чем-то обязан в жизни, то только не вам.
Алеша притушил сигарету в пепельнице. Он не был огорчен, но на юношу смотрел с сожалением:
– Пора взрослеть, Вань. Занятия с октября, подумай. Посоветуйся с матерью, с Филиппом. Кстати, насчет матери. Мы ее с твоим отцом не делили, мы ее любили оба. Чувствуешь разницу?
Иван сидел красный, точно в бане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Как-то они с Филиппом Филипповичем разыгрывали традиционную партию в шахматы, и отчим неосторожно пожертвовал коня.
– Теперь тебе хана, – посочувствовал Ваня, принимая жертву, – как, похоже, и моей доброй, несчастной матушке.
– А что с ней?
– Сбрендила. Нинку-то хочет удочерить.
– Да? Что-то такое я тоже заметил нездоровое в их отношениях. Вроде вместе собираются в монастырь…
А ты не вернешь мне этот ход?
– Тебе, отец, как новому русскому, даже стыдно об этом заикаться – мы же на деньги играем.
Через семь ходов Филипп Филиппович сдался. Редкие шахматные поражения он воспринимал крайне тяжело. Долго тер виски ладонями, делая вид, что болит голова. В матушкиной комнате Ася и Нина заунывно распевали пятый псалом Давида.
– Слушай, отец, забери ее к себе. Ты же один живешь. Она готовить умеет, честное слово. Вообще услужливая.
– Разве она согласится?
– Да ты что! Она же знает, что ты миллионер.
– Хорошо, сыграем реванш, потом подумаем.
– Нет, сначала поговори с ней, потом сыграем.
Позвали Нину. Та вошла, потупив очи, голову повязала черной косынкой.
– Вот зараза, монашку изображает! – не выдержал Иван.
– Ругаться грех, Иван Федорович, – смиренно произнесла Нина. Иван взял себя в руки и объяснил, что Филипп Филиппович, которому она чем-то приглянулась, готов оказать ей благодеяние и взять к себе на роль как бы домоправительницы, положив жалованье в пятьсот долларов в месяц.
– О деньгах пока разговору не было, – поправил Филипп Филиппович.
– Но вы же один живете? Без супруги?
– Ну и что с того?
Нина вспыхнула алым цветом:
– Как не стыдно такое предлагать молодой девушке? Наверно, вам Иван Федорович что-то плохое про меня набрехал, так вы не верьте. Он ведь очень испорченный. Мы с Асей за него денно и нощно Бога молим.
Ася примчалась разгневанная:
– От тебя, Филипп, не ожидала! Как ты мог? Она же тебе во внучки годится!
– А ты не подслушивай, – сконфузясь, буркнул Воронежский.
Ночью Иван оставил дверь приоткрытой, и Ниночка явилась в свое обычное ведьмино время. Впопыхах чуть не откусила ему ухо, но он не сопротивлялся, и она вдруг притихла, замерла.
– Я тебе противна?
– Не в этом дело.
– А в чем? Ты педик, импотент?
– Нет.
– Ты какой-то чудной. Другие все это любят, а ты как будто боишься. Может, у тебя никого не было до меня?
– Может быть.
– Так я тебе и поверила. Ты вообще с самого начала принял меня за дурочку, а я не такая.
– Все мы не такие, – согласился Иван. Ее белая призрачность и тихий голос погрузили его в отчаяние.
Он знал, что слишком рано повзрослел, а в душе остался несмышленышем, каким был и два года назад, когда убегал из дома, обрывая все концы, и еще раньше, много лет назад, когда отец был молодой, живой и, хохоча, подбрасывал к потолку его маленькое, хрупкое, тогдашнее тельце. Умом он многое постиг, а сердцем по-прежнему был закутан в пеленки.
– Ты думаешь, я стерва, да? – прошептала Нина, с ужасом ожидая ответа.
– Не хочу, чтобы было так.
– Как – так?
– Как у тебя было с другими.
– Вот оно что, – в ее голосе почудилась ему Непонятная радость. – Вань, давай выпьем? По глоточку?
– Иди выпей, ты же знаешь, где водка.
– А ты?
– С какой стати? У меня не горит.
– Ага! – Она соскользнула с кровати и белой тенью мелькнула в дверях.
Ночь была наполнена колдовством. Он любил такие ночи, когда сон и явь перемешиваются в тягучий коктейль. Час волка – его любимый час. В этот час мысли ясны. Если сейчас задуматься о смерти, то покажется, что она давно позади, как и рождение. Но думал о Нине. Он не любил ее, зато она была ему мила. Она добьется, чего хочет. У нее озорная повадка. Она как безродная собачонка, ищущая хозяина. Она была желанна, как сотни других женщин, молодых и старых, желанны юноше в восемнадцать лет, но в отличие от других была рядом и в ночной рубашке. Он думал об опыте любви, который ему предстоит, и надеялся, что справится с этим, как справлялся с болью, когда испытывал себя, сжигая ладонь над пламенем свечи…
Нина принесла водки в стакане.
– Выпей, – потребовала она, – и я тебе отдамся.
Хватит дурака валять.
– Не сегодня, – сказал он. – Может быть, завтра.
Она отпила глоток, остальное плеснула на его голую грудь. Так он и уснул, вдыхая кислый запах спирта одеревеневшими ноздрями.
На другой день к ним наведался Алеша Михайлов собственной персоной, и женщин будто подменили.
Куда делся религиозный экстаз и заклинание духов.
Матушка, помолодевшая, с накрашенными губами, с пылающим лицом, веселым колобком перекатывалась из комнаты в кухню, а бледная, с распущенными волосами Нина Зайцева изображала из себя крутую фотомодель, на пути в Париж по недоразумению попавшую в худую московскую лачугу. От ее нелепых потуг мурашки бегали у Ивана по коже, и сразу, как обычно в присутствии этого человека, он ощутил унизительную растерянность и напряжение. Полгода, не меньше, прошло с тех пор, как Михайлов последний раз к ним заглядывал. Полгода в возрасте Ивана – целая вечность, но ничего не изменилось. Любовь, восторг и ненависть – вот что он испытывал к побратиму покойного отца.
И еще. Как задорному щенку в обществе матерого волчары, ему то и дело хотелось оскалить зубы. Ну уж нет, подумал Иван, больше у тебя не будет повода надо мной смеяться.
– Садись, ты чего, – пригласил Михайлов, словно это Иван пришел к нему в гости, – Рад тебя видеть.
Хорошей девушкой обзавелся. Все забываю, как ее зовут.
– Нина, – сказала Нина таким тоном, точно решилась на акт самосожжения.
– Вот я и говорю, хорошая девушка, но малость придурковатая. Тебе не кажется, Вань?
Иван промолчал. Ася ставила на стол все новые и новые закуски, невзначай прикасаясь к Алеше и жарко вспыхивая от этих прикосновений. Нет, с сожалением подумал Иван, не угорела в ней страсть. Он мать не осуждал, жалел. С Михайловым у нее, конечно, был давно просроченный билет, и она это понимала, но ничего не могла с собой поделать. Слабая, несчастная, любимая мамочка!
– Слушай, Вань, – сказал Алеша. – Твои дамы уговаривают меня креститься. Ты как на это смотришь?
– Да, Ванечка, да, скажи ему, скажи, пожалуйста! – заполошилась Ася. – Он не понимает, что надо покаяться, причаститься, а как же! Иначе-то как? Его гордыня мучит. Скажи ему, тебе он скорее поверит.
Я молюсь за него, каждый день молюсь, но этого недостаточно. Нужно, чтобы сам, сам!
Иван не желал участвовать в шутовской сцене, маялся, ерзал на стуле и злился оттого, что Алеша, этот упырь, без сомнения, видит, как его, опять же по-щенячьи, корежит. Мука была в том, что Михайлов за все время знакомства ни разу ничем прямо не выказал своего превосходства, но не было минуты, чтобы Иван почувствовал себя с ним на равных. Более того, возможно, Михайлов и не подозревал, какая между ними тянется нешуточная, непримиримая борьба. Всегда держался с сыном покойного друга учтиво, чуть насмешливо и добросердечно. То есть, судя по всему, испытывал к нему такие же чувства, какие сам Ванечка испытывал, допустим, к озорной и коварной Нине Зайцевой, не принимая ее вполне за человека. Но и это был всего лишь обман зрения. По представлению Ивана грозный и пропащий Алеша Крест не мог вообще ни к кому питать человеческих чувств. Все люди делились для него на две категории: на тех, кто, хотя бы абстрактно, был ему чем-то опасен, и на тех, кого он уже полностью подмял под себя. Дорого бы дал Иван, чтобы знать, о чем они беседовали с отцом в долгие, беспросветные лагерные ночи.
– Говоришь, покаяться? – удивился Алеша. – Но в чем же мне каяться? Грехов-то на мне нету.
Он произнес это с таким просветленно-искренним выражением и даже с обидой, что Нина не выдержала и прыснула в кулачок, точно ее ущипнули.
– Не кощунствуй, Алеша! – попросила Ася.
– Да нет, я правду говорю. Какие грехи? Бедных не грабил, слабых не обижал, воюю всю жизнь как раз с врагом рода человеческого. Твой Бог меня давно простил. Если он есть.
– Алеша! – воскликнула Ася. – Умоляю тебя!
– О чем умоляешь?
– Алексей Петрович в добром расположении духа, – заметил Иван. – Ему угодно порезвиться.
Алеша и на него поглядел с удивлением:
– Ты что же, Вань, тоже святошей заделался?
Ниночка хихикнула вторично, и уж совсем неприлично.
– Вот истинная греховодница, – ткнул в нее пальцем Алеша. – Не была бы твоей невестой, Вань, ее бы завтра надо на костре сжечь. Тебя как зовут, девушка?
– Нина, – сказала Нина восторженно.
– Вот что, Нина, ступай пока на кухню, у нас будет небольшой семейный разговор.
Нина рванулась было прочь, чуть не опрокинув стул, но Иван поймал ее за руку:
– Сиди, не прыгай. Ты не кузнечик.
– Ничего не понимаю, – сказал Алеша. – Все какие-то возбужденные, может, перепились вчера? Давайте тогда перекусим да похмелимся.
Перекусывал и опохмелялся Алеша, по существу, в одиночку, зато с аппетитом. Метал все подряд: жаркое, осетрину, пирожки с капустой и пирожки с изюмом и осушил бутылку сухого вина. Иван отказался поддержать трапезу принципиально, сославшись на режим.
Нина и Ася поужинали раньше, да и не до еды им было. Нина, которая по Ванечкиному капризу как бы нарушила волю Креста, была в каком-то трансе и уже не хихикала, а хохотала как безумная по всякому поводу;
Ася со скорбной гримасой наблюдала, как управляется с яствами бывший суженый. Больше всего она поражалась тому, что Алеша совсем не меняется внешне. Все старели вокруг, умирали и чахли, жизнь катилась под уклон, а он был все тем же неодолимо прелестным отроком, который однажды, в незапамятные времена, вывалился перед ней у выхода из метро и с ангельской улыбкой, без предисловий попросил о любви. "Научи меня!" – потребовал он. Она и научила, не смогла отказать, хотя была мужней женой. Да кто бы и в чем мог ему воспротивиться! Сегодня Алеша хозяином распоряжается по Москве, и не будет ничего удивительного, если завтра так же легко перешагнет через все океаны. Он был драгоценным подарком ее судьбы, но одного она так и не поняла: кто же он такой? Посланец ли небес, сошедший на землю с мечом, или исчадие тьмы. Впрочем, с годами этот вопрос потерял остроту. Он таков, каким уродился, если что-то с ним случится, мир для нее останется скучен и сер.
– Вот так-то, – Алеша удовлетворенно похлопал себя по набитому животу. – Спасибо, Асенька. Хоть кто-то из женщин не разучился готовить.
– Кушай еще, ты салат не попробовал.
– Лучше сына покорми, он у тебя вытянулся, как глист.
Бедная Нина покатилась со смеху, еле Иван успел ее подхватить, чтобы не свалилась на пол. Алеша взглянул на нее с осуждением:
– Все же, Иван, нам надо потолковать наедине.
Ася молча встала, взяла девушку за руку и увела из комнаты, хохочущую и повизгивающую.
Алеша долил в рюмку вина, закурил.
– Хорошая у тебя невеста, Вань, повезло тебе. Никому только ее не показывай, отнимут.
– Это мое личное дело, – сказал Иван.
– Конечно, конечно, – Алеша откинул голову, закрыл глаза, отдыхая, о чем-то задумался.
– Эх, Ванечка, грубишь напрасно. Норов прячь в рукаве, как нож. Это тоже наука.
Иван молчал.
– Мать сказала, ты на работу устроился. Куда, если не секрет?
– Это тоже мое личное дело.
– Не совсем Вань, вот тут не совсем. В говно вляпаешься, вытаскивать мне придется.
– Да с чего вы взяли?! – вспылил Иван, аж побледнев, – Почему именно вам придется вытаскивать? Кто вы мне такой?
– Твой отец был мне братом.
– И все у вас было общее, – добавил Иван. – И нары, и женщина.
Алеша озадаченно почесал щеку.
– Ладно, мимо проехали… У меня есть к тебе предложение, но даже не знаю, говорить ли. Чего-то ты сегодня вертишься.
– Не нуждаюсь ни в каких предложениях.
– Учиться поедешь в Англию?
– Чего?!
– Приглядели мы с Настей солидный частный колледж. С полным пансионом. Все расходы на мне.
– Кто такая Настя?
– Жена моя. Святая женщина.
Наконец-то Иван улучил минутку для маленького торжества;
– Не хочу.
– Почему? Получишь настоящее образование.
– Если и буду кому-то чем-то обязан в жизни, то только не вам.
Алеша притушил сигарету в пепельнице. Он не был огорчен, но на юношу смотрел с сожалением:
– Пора взрослеть, Вань. Занятия с октября, подумай. Посоветуйся с матерью, с Филиппом. Кстати, насчет матери. Мы ее с твоим отцом не делили, мы ее любили оба. Чувствуешь разницу?
Иван сидел красный, точно в бане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52