– Ладно, Витя, сделанного не воротишь, жмурика, как говорится, не воскресишь, надо как-то дальше жить. Правда, не понимаю, как ты сможешь жить с таким пятном на совести… – Он опять чуть было не завёлся, но взял себя в руки, отпив водички. – Денежки, Витя, придётся вернуть.
Чутко улавливая его настроение, я воспрянул духом, но от последней фразы едва не свалился со стула. Как обухом по голове.
– Какие денежки, Леонид Фомич?
– Будет тебе, Витя, здесь все свои… Кстати, откуда узнал про тайник?
– Я… я…
– Ты, Витя, ты, больше некому. Ровно полтора лимона в пятисотдолларовых купюрах. Зря на них позарился. Это плохие деньги, хотя и отмытые. Они ворованные, Витя. Он их у меня украл.
– Леонид Фомич, вы же сами сказали, заместо сына…
– Да, Витя, именно так… – Скорбь в его голосе приобрела вселенский масштаб. – Кто же нас предаёт, как не близкие наши? Дети, друзья, компаньоны… Никому нельзя верить в наше время, хоть бы и матери родной. Обязательно продадут с потрохами… Так где, говоришь, спрятал чемоданчик? Небось в банке ячейку забронировал, как в кино показывают?
Кто-то из нас, безусловно, был сумасшедший, и скорее всего, если трезво всё взвесить, им был я, а не он.
– Всё-таки мне кажется, вы меня разыгрываете, Леонид Фомич. Не могу представить, чтобы вы верили в то, что говорите. Я убил Верещагина? Забрал у него деньги? Ведь это всё чушь собачья. Ведь не можете вы в действительности…
– Какой уж тут розыгрыш, Витя. Шутка ли – полтора миллиона! Беда наших интеллигентов в том, что сами заработать копейки не умеют, зато хапнуть на халяву всегда готовы. Но если начистоту, от тебя не ожидал. Талантливый молодой человек с большим будущим – и польстился. Вообще, зачем тебе такие деньги, милый? Что намерен с ними делать? Солить, что ли?
– Вы правы, мне такие деньжищи ни к чему. Ни ворованные, ни какие другие.
– Вот и отдай подобру-поздорову. А уж там решим, как дальше быть.
Мы глядели друг на друга будто в беспамятстве. Будто ступор на обоих нашёл. У меня мелькнула мысль, что он вдруг сейчас расхохочется и мы сумеем как-то поладить. Весь этот бред забудется, и вернёмся к разговору о книге. Но не тут-то было.
– Дело даже не в деньгах, как сам понимаешь, – тряхнув головой, будто отгоняя мираж, продолжал Оболдуев. – Я не самый нуждающийся в России человек. Больше того, если бы ты, Витя, подошёл по-человечески, объяснил, что тебе без этого миллиона просто зарез, возможно, я понял бы тебя. Знаешь, сколько у меня уходит на благотворительность? А должен бы знать, как литератор… Повторяю, не в деньгах дело – в принципе. Нельзя позволять запускать себе руку в карман, даже если симпатизируешь человеку. Пойми меня правильно. Против тебя лично я ничего не имею. Вернуть деньги тебе самому на пользу. Скажи, милый, о чём ты можешь писать, что хорошего можешь сказать людям, если нарушаешь Божьи заповеди, которые гласят: не убий и не воруй? Или ты сатанист?
Его серьёзный, наставительный тон произвёл какие-то чудные превращения в моём мозгу. Слёзы подступили к глазам. Я был на грани того, чтобы признаться во всём и умолять о прощении, лишь бы он прекратил изуверство. Видимо, гипноз продолжался, но вышел на новый уровень.
– Я не сатанист, но у меня нет этих денег.
– На нет и суда нет, – с неожиданной лёгкостью согласился Оболдуев. – Значит, напишешь, Витя, расписочку и будешь выплачивать по частям. Что-то отработаешь. За книгу вычтем гонорар… Ну и так далее.
– Не хочу никаких расписочек, ничего не хочу. И книгу больше не хочу писать. Отпустите меня, Леонид Фомич. Ну право, на что я вам сдался?
– Не понял, – искренне удивился магнат. – А как же контракт?
– Расторгнем. Заплачу неустойку.
– Нет, Витя, так не бывает… – Будто спохватившись, он взглянул на меня, на бутылку, где ещё плескалось с палец. – Попить хочешь нарзану?
Тоже элемент издёвки и гипноза, но какой-то неуловимый.
– Нет, благодарю.
– Так, Витя, не бывает. Такие контракты, как у нас, расторгает суд, а что ты там скажешь? Дескать, погорячился, убил старичка юриста… Кстати, чувствуешь ассоциацию с Раскольниковым? Старичок, старушка… Хе-хе-хе… Значит, убил, забрал казну, а теперь желаю расторгнуть договор, так как больше ни в чём не нуждаюсь. Витя! Да тебе намотают пожизненное, и то только благодаря мораторию. А мораторий скоро отменят. Не слыхал про это?
– Почему отменят?
– Поторопились с мораторием. Руссияне ропщут. Я тоже думаю, смертная казнь необходима, мы не Европа. Грозила бы тебе, Витя, смертная казнь, может, пожалел бы Гарика. Хотя куш большой, удержаться трудно, не спорю… Нет, горячку пороть не стоит. Напиши расписку и спокойно работай дальше. Дать бумагу?
Никакой бумаги он давать, естественно, не собирался, и по лицу было видно, что забава ему прискучила. Но он явно ждал от меня ещё каких-то реплик, соответствующих его сценарию, и начинал злиться на мою медлительность. У меня же осталось одно желание: поскорее закончить постыдную, нелепейшую сцену, забиться в свою нору и там наедине с собой попытаться понять, что, собственно, происходит.
– Леонид Фомич, я могу дать сто расписок, но за тысячу лет не заработаю такой суммы.
– Это ничего, Витя, не страшно. Не заработаешь – и не надо. Главное – протокол соблюсти. С распиской надёжнее. Сними груз с души.
Со мной случилась маленькая истерика.
– Не знаю, зачем вам всё это понадобилось, – прошамкал я, словно зубы вываливались, – но со мной этот номер не пройдёт. Хрен вам, а не расписка.
Похоже, именно этого он и ждал. Расцвёл в улыбке, как примадонна, лоснящиеся щёчки порозовели. Хлопнул в ладошки – и в кабинете появился Абдулла. Склонился у дверей в церемониальном восточном поклоне.
– Проводи господина писателя, – распорядился Оболдуев. – А ты, Витя, подумай хорошенько. Зачем нам ссориться? Нам ссориться ни к чему.
Ещё под впечатлением своего «хрена» я задумчиво последовал за бритоголовым абреком, и лишь когда спустились на первый этаж, осведомился, куда он меня ведёт. Абдулла смешливо скосил чёрные, как две пули, глаза.
– Пересыльный пункт… Не бойся, товарищ. Там будет хорошо.
Обращение «товарищ», услышанное от глухонемого диковатого горца, меня окончательно подкосило.
Пересыльный пункт оказался сыроватой комнатушкой в цокольном этаже. Без окон, с зарешеченным смотровым глазком в двери. Обстановка небогатая: железная табуретка, привинченная к полу, железный стол и железный лежак, накрытый ватным матрасом в подозрительных жёлтых пятнах. На столе стопка бумаги, несколько шариковых авторучек, пепельница и красная пачка сигарет «Прима». В общем, ничего устрашающего, никаких пыточных приспособлений.
– Сиди пока тут, товарищ, – сказал Абдулла. – Если чего надо, крикни в дверь.
– У меня зажигалки нет.
– Зажигалку нельзя, – добродушно засмеялся горец. – Вдруг пожар будешь делать?
Ошибся я в нём, он не был глухонемым.
Глава 19 Год 2024. Ополчение
К концу лета Митя Климов сам себя не узнавал. Он спал на влажной земле, подложив под голову камень, ел полусырое мясо с ножа, пробегал в день десятки километров ровной звериной рысью и на излёте молодости (к тому времени средний срок жизни руссиянина сократился до тридцати лет против восьмидесяти – ста в цивилизованных странах) почувствовал, что вырвался на новый виток судьбы и она наконец-то стала к нему благосклонной.
У него завелись друзья, и первый среди них – Лёха Жбан, смуглоликий, русоголовый, поджарый, как натянутая тетива, ратоборец. Поначалу Лёху приставили к нему опекуном, и отношения между ними складывались не всегда ровно. Глазастый весельчак пользовался любым случаем, любой Митиной промашкой, чтобы доказать своё превосходство, но делал это беззлобно, с юмором и ни разу не использовал свою ловкость, чтобы нанести серьёзное увечье. Во многом он превосходил Митю, но не во всём. Через месяц Митя с блеском прошёл первое испытание. Он должен был продержаться в течение часа против трёх дружинников, но не одолеть их и не уйти от них (это невозможно), а сбить с толку, предстать перед ними неузнанным. Игра в призраки, так это и называлось. Митя поразил и своих преследователей, загнавших его в болото, и сотника Данилку Гамаюнова, принимавшего экзамен. Когда дружинники, радостно улюлюкая и размахивая ремёнными петельками, продрались через чащу, то встретили не Митю, а волоокую речную русалку, выходящую из трясины и на ходу выжимающую мокрые волосы. Бойцы так и замерли, очарованные, а Митя подошёл к ближайшему из них, приставил нож к горлу и насмешливо посоветовал:
– Не зевай, парень, смерть проморгаешь.
Ошеломлённый дружинник щёлкнул пастью, будто капканом, а вышедший из кустов сотник озадаченно поинтересовался:
– Как ты это проделал, Митяй? Ведь этому тебя не учили.
– Кое-что из старых запасов. – Митя самодовольно ухмылялся. – Трансформация вегетатики. Передача образа на расстояние. Несложная штука, но требует подготовки.
Сотник дружески похлопал его по плечу:
– Хватит скоморошничать. А вы, ребятки, – он обернулся к дружинникам, – все трое покойники. Поздравляю. Охмурил вас странник.
Рослые бойцы что-то невнятно залопотали, ещё не придя в себя от изумления, хотя Митя уже вернулся в свой натуральный облик.
После этого испытания Лёха Жбан его зауважал и сбавил гонор. Как все в отряде, он понимал, что Митя временный гость, недаром его уже дважды водили в посёлок на беседу с полковником Улитой. Большая честь, но никто ему не завидовал, напротив, поглядывали с сочувствием. Из тех, кто покидал свободные территории в одиночку, ни один не воротился назад. Погибали или нет, неизвестно, домысливали разное, но с Митей, конечно, случай особый. Из оккупированной зоны он появился целёхонький, да ещё привёл с собой справную девку, значит, при необходимости сумеет повторить маршрут. Относились к Мите нормально, но он так и не смог стать в дружине своим, постоянно чувствовал вокруг себя этакий дружеский холодок. В отряде числилось сорок пять человек, все молодые неустрашимые воители, живущие одним днём, от рассвета до заката, самому старшему, по званию и по возрасту, – сотнику Гамаюнову – было едва за тридцать. Обитали в землянках, утеплённых сосновыми брёвнами, в каждой по три-четыре бойца. Время проводили в изнурительных упражнениях и тренировках да ещё на охоте и рыбной ловле, служивших основными источниками пропитания. Таких отрядов на свободных территориях, накрытых космическим зонтиком, непроницаемым якобы даже для спутниковых систем слежения, по уверениям Лёхи Жбана, было множество, десятки и сотни, единственный смысл их существования заключался в готовности по первому сигналу выступить в поход.
Когда Лёха сказал об этом, Митя подумал: ратоборец шутит. Но тот и не думал шутить. Спросил: а что такого, что тебя удивило, брат? Митя стушевался и не сразу ответил, но, видя, что опекун чем-то вроде обижен, объяснил, как понимает обстановку. Неужели, спросил он, Лёха Жбан или его командиры всерьёз рассчитывают, что они вдруг выскочат из лесов и болот со своими копьями, луками да топориками и напугают супостата, владеющего современными военными технологиями и уже накинувшего на весь мир электронную удавку Интернета? Надеяться, по мнению Мити, можно только на то, что у какого-нибудь генерала Анупряка начнутся корчи и он лопнет от смеха.
– Ах, вот ты о чём, – понял наконец Лёха Жбан. – Значит, непосвящённый. Но мог бы сам догадаться: всё, что ты видишь, маскировка. Почему не расспросил ни о чём Улиту, с ним у тебя вроде бы вась-вась?
– Маскировка? Хочешь сказать, все эти блиндажи, голубиная почта и всё прочее – только видимость? И что же за этим скрывается?
– Будет приказ, сам увидишь, – важно ответил Лёха. – Вроде ты парень башковитый, Митяй, личину умеешь менять, а иногда такое ляпнешь, тошно слушать.
– Что же такое я ляпнул, от чего тебе тошно? – в свой черёд насупился Митя. Они сидели у вечернего костра вдвоём, поблизости затихал к ночи лагерь. Дозорный Тишка Кафтан от скуки поглядывал за ними из-за соснового ствола. Молоденький совсем, лет пятнадцати, играл в чукчу.
– Как думаешь, – сощурился Лёха, – Россию отдали и назад не заберём? Зачем тогда жить?
Митю поразил и сам вопрос, и какая-то неожиданная злоба, проступившая в голосе мирного ратоборца. Злоба, не сулившая ничего хорошего. Никому. И её носителю тоже. Митя ответил растерянно:
– Как вернёшь, она давно не наша.
– Кто тебе наплёл? Болтуны московские?
– Это правда, Лёха. Пустыми мечтами бабы себя тешат. История обратного хода не имеет. Наши предки всё про…ли.
– Предки, значит, виноваты?
Злоба в зрачках и в голосе не утихала, и Мите показалось, опекун нацелился врезать ему по рогам.
– Успокойся, ты чего? Я ведь не радуюсь, горюю. Но чего не вернуть, того не вернуть. Подохнем холопами, как и жили.
– За себя отвечай, не за всех, – посоветовал Лёха. – Только запомни: холопы не те, кто на самом деле холопы, а те, кто про себя так думает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57