Ваше Величество, я бы молился за его здоровье.
– Ты думаешь, оно в опасности?
– Из-за проскользнувших то тут, то там слов я думаю, его сын перережет ему горло, а затем вам, если сможет.
Генрих уставился на огонь.
– Змея на груди – хорошая причина для мира за границей, – сказал он мягко, при этом он все время вертел кольцо, которое на его палец надела Элизабет.
Несколькими часами позже Элизабет пригласила на завтрак свою мать. Это было оскорбительно, поскольку вдовствующая королева была уверена, что имеет полное право входить и выходить из апартаментов своей дочери, когда ей заблагорассудится. Поступок дочери подразумевал, что Элизабет не намеревалась позволять своей матери такую свободу. Глубоко возмущаясь, она сделала заключение, что Элизабет была неблагодарной и бессердечной дочерью, и если бы ее постигла болезнь, она это заслужила. Ее когда-то красивое лицо было искажено гримасой разочарования и жалости к себе. Всех любящих ее детей у нее отняли, и она осталась с недоброжелательными дочерьми: Элизабет, которая так высоко поднялась с тех пор, как вышла замуж за этого ублюдка Вэлмана, что нуждалась в хорошей трепке, а также те обе хныкающие младшие, которые так и льнули к своей сестре, игнорируя свои обязанности перед обманутой матерью.
– Я предполагаю, что должна сделать вам реверанс до самой земли, – резко сказала она после того, как надменно распустила фрейлин королевы.
Элизабет нисколько не возмутилась. В данный момент им лучше было остаться наедине.
– Но не мне, мама, – ответила она. – Если ты и сделаешь реверанс, то только моим покоям.
– Я не буду. Даже, даже…
– Королю, мама?
– Называй его, как хочешь – для меня он не король. Он даже своей матери запретил кланяться ему.
Элизабет опустила глаза. Ей стало стыдно, но не за то, что она дразнила мать реверансом, а за разницу в отношениях, которая позволяла Генриху упасть на колени перед своей матерью, не боясь последствий. Возможно, она была неправа. Жизнь ее матери была такой горькой, шатко колеблющейся между слишком большим великолепием и слишком темным мраком.
– О, мама, это был дурной жест. Ты знаешь, а ведь я немного умна. В самом деле, я приложила все усилия, чтобы исполнить твою волю. Я осторожно попросила своего супруга и получила то, что хотела. Дворяне будут назначены. Личный секретарь Генриха, доктор Фокс, принес приказы.
Мать королевы схватила бумаги, увидела, что они были подписаны и с печатями, и принялась читать.
– Ты дура! – выкрикнула она.
– Дура? – Элизабет побледнела. Ее самые худшие опасения подтвердились.
– Я сказала назначить их в твое владение, ты идиотка, а не в его!
– Но какая разница? У них сейчас есть средства к жизни. Разве это не то, чего ты добивалась?
– Чего я?..
Она заметила, что губы ее дочери дрожат, и смягчила выражение своего лица. Как они с Эдвардом, которые оба любили власть, могли иметь таких слабоумных детей, она не могла себе представить. Однако нужно успокоить дочь, иначе хныкающая дура будет достаточной идиоткой, чтобы сказать своему ублюдку супругу, что ее мать недовольна назначениями.
– Элизабет, любовь моя, – сказала она спокойно, – твоего супруга заставила жениться на тебе та любовь, которую люди все еще питают к твоему отцу. Разве ты не видишь, что его единственное желание – это избавиться от тебя? Поэтому он наполнил твое владение шпионами.
– Я не боюсь шпионов, мама, – твердо сказала Элизабет. Если из-за этого тревожилась ее мать, тогда она могла успокоиться. Она не боялась Генриха. Она представила его мягкое лицо и устремленные на нее, горящие страстью глаза. Губы, которые так ласково целовали ее грудь, руки, которые так нежно выискивали секреты ее тела. – Я никогда не сделаю ничего, что бы шпион мог рассматривать, как мою измену. Тогда чего же бояться?
– Идиотка! – выругалась ее мать, снова теряя над собой контроль. – Разве нельзя привести доказательства? Кроме того, как ты можешь быть уверена, что никогда не примешь человека или дашь милостыню кому-нибудь, кто является скрытым предателем? Ты должна все начать сначала и избавить себя от этих наблюдающих за тобой глаз. Я найду других людей, подходящих тебе.
– Я сейчас не могу ничего просить, – медленно сказала Элизабет.
Вдовствующая королева нахмурилась.
– Сейчас как раз пора, сейчас, до того как он устанет от тебя, до того, как наполнит свою постель проститутками. Отказывай ему до тех пор, пока он не выполнит твое желание. Он еще не может уложить в постель любовницу. Даже его собственные слуги выразят неодобрение, если он это сделает до того, как у тебя появится ребенок. Им нужен наследник Йорков, чтобы выражать свои ничего не стоящие притязания на трон твоего отца.
«Ты только что перехитрила себя, – подумала Элизабет – Генрих не может причинить мне вред, если ему нужен наследник. Если люди в моем владении шпионы, не для того ли они, чтобы защищать меня от опасности, от которой ты предостерегаешь меня? В любом случае убрать их отсюда – не послужит ли это доказательствами злого намерения по отношению ко мне?»
Слезы накатились на глаза Элизабет и стекали по щекам. Она не знала, что было ужаснее – ее боязнь, что мать была права либо оживший страх, что вдовствующая королева тайно подготавливала заговор.
ГЛАВА 15
– Что вы думаете о нравах жителей Лондона? – спросил Генрих у Джона Мортона, который был теперь архиепископом Кентерберийским, сменив на этом посту Бурчье.
– Относительно вас, Ваше Величество? – кивнул Мортон в ответ на улыбку Генриха. – Священники рассказывают мне, что никогда ранее не было так много и таких пылких молитв за здоровье определенного человека. Смею заверить, что если бы враг подошел к этому городу, его жители закрыли бы ворота и сражались.
Генрих вздохнул.
– Молюсь, чтобы никогда не было необходимости оказывать мне подобное одолжение.
Архиепископ молча смотрел на стекающие по стеклу маленького окна в личном кабинете Генриха дождевые капли. Кабинет был небольшой, красивой комнатой позади спальни, обставленной с изрядной роскошью и предназначенной для конфиденциальных разговоров. Генрих пользовался им, если ему хотелось побыть одному или побеседовать с кем-либо в частном порядке. Хотя он проводил здесь обычно немного времени, но это время имело для него огромное значение.
– Нет никакой причины откладывать наше путешествие по стране, за исключением, конечно, погоды. – Мортон сделал паузу, а затем медленно продолжил: – Вы должны ехать. Вам необходимо сменить обстановку. Вы устали, сын мой.
Генрих исповедался, и эти слова были взяты из его исповеди. Король сжал губы.
– Неужели я выгляжу слишком озабоченным? Элизабет, в свою очередь, нет.
– И как она может быть озабоченной, – подумал он. – Что это за брак? Я слежу за ней. Она следит за мной.
– Я не решаюсь взять ее с собой, – напряженно добавил, он. – И не решаюсь оставить здесь.
– Вы устали, – повторил Мортон. – Вы должны оставить ее здесь, сир, что будет лучше как для вашего здоровья, так и в политических целях.
Генрих беспокойно зашевелился. Он знал, что, несмотря на упоминание Мортона о его здоровье, опасность для него представляли не физические потребности Элизабет.
– Она хочет поехать. Я не желаю обидеть ее.
– Пообещайте ей следующее путешествие по стране. Необходимо, чтобы в этот раз король появился один. На Севере…
Быстрый раздраженный жест прервал повторение слов о том, что на Севере слишком сильны позиции приверженцев Йорка, и что там скорее будут приветствовать Элизабет как королеву, чем Генриха как короля.
– Как обстоят дела с Францией?
Мортон не выказал удивления от перемены темы беседы.
– Я еще не получил известий, но ожидаю со дня на день, нет, с часу на час, известие о том, что договор утвержден.
– И они непременно освободят Дорсета?
– Это второе условие.
– Я хочу, чтобы мне дали знать об этом в любое время дня или ночи. Пошлите за мной в спальню Ее Величества, если не сможете найти меня в моей.
Теперь Мортон был удивлен. Все обсуждения государственных дел обычно тщательно проводились в стороне от апартаментов Элизабет.
– Хорошо, Ваше Величество. Есть ли нечто особое в этом разговоре, о чем бы я не был осведомлен?
– Нет. Это всего лишь глоток меда, который позволит проглотить горькую пилюлю. Когда мы встретились впервые, Ее Величество хотела, чтобы я освободил Дорсета. Она заводила об этом разговор несколько раз, испытывая естественно большую привязанность к… – Генрих сделал паузу, – своей семье. Когда у меня будет известие о том, что он освобожден, я сообщу ей, что не могу взять ее в путешествие по стране, и в качестве утешения предложу ей присутствие ее брата.
Архиепископ с облегчением вздохнул. Все советники Генриха были настроены против того, чтобы Элизабет сопровождала его. Он выслушал их как всегда терпеливо, но до сего момента не признавался в том, что же оказывает на него большее влияние: желание своей жены или совет своих министров.
Через три дня, в самый подходящий момент, когда Генрих занимался своими обычными дневными делами, поступили, наконец, новости. Был доставлен пакет с письмом Дорсета, учтивым, полным многословных благодарностей и бессмысленных торжественных заверений в искренней преданности. Генрих решил, что Элизабет будет довольна, хотя сам почувствовал отвращение.
Этой же ночью, во время своего обычного визита к жене, он принес с собой письмо. Сначала любовь, потом новости или сначала новости, но уже без любви, раздумывал Генрих. Физическое влечение не занимало его мысли, потому что все его сексуальные желания были полностью удовлетворены в течение последних двух месяцев. Он просто хотел знать, какой же из этих двух вариантов меньше всего рассердит Элизабет. За последние несколько недель она стала еще более нервной и склонной ожесточенно спорить с ним из-за любого пустяка. Если это тот милый характер, который нахваливала Маргрит, то Генрих с трудом мог себе представить, какой же она тогда считала сварливым. Когда он пожаловался ей на это, Маргрит бесстрастно посмотрела на сына и посоветовала уже более яростным тоном не обижать свою жену.
Вопрос о том, с чего начать – с новостей или с любви – так и не был решен. Элизабет встала, как только увидела его, и нервно выпалила:
– Что случилось, Генрих? В чем дело?
– Ничего плохого. У меня есть новости для тебя. Одни немного разочаруют тебя, зато другие очень хорошие.
– Плохие новости?
Ее голос дрожал, а глаза расширились, как у испуганной лошади. Генриху хотелось закричать, что она должна признаться и облегчить свою душу, что он простит ей все, что бы она ни сделала. Вместо этого он сказал успокаивающе:
– Не плохие, а хорошие новости. Я заключил договор с Францией. Через несколько недель твой брат Дорсет будет дома.
Элизабет покачала головой.
– Нет, на твоем лице написано совсем другое. Но ведь ты не намерен причинить вред Дорсету, правда?
Генрих закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Я не намерен причинять вреда никому, мужчине или женщине, кто бы это не сделал по отношению ко мне. Успокойтесь, мадам.
– Мадам! Мадам! У меня есть имя. Ты что, не можешь называть меня по имени?
– Элизабет, успокойся. Если ты хочешь теперь пилюлю, которую я подсластил, то вот она. Я решил не брать тебя в путешествие по стране. Мне совершенно ясно, что ты не совсем хорошо…
– Я должна поехать! Я поеду! Генрих, ты не можешь оставить меня здесь. Я хочу поехать.
С побледневшим лицом она выскользнула из кровати и направилась к нему, распахнув халат, под которым было обнаженное тело. Генрих не успел осознать свои эмоции и подчинить их себе, и на его лице отразилось такое отвращение, что Элизабет вскрикнула и отпрянула в сторону. В то же мгновение дверь распахнулась, и появились Чени и Уиллоубай с наполовину обнаженными мечами. Как ни быстро они действовали, Генрих был быстрее. Он запахнул халат Элизабет и обнял ее рукой. Затем он обернулся к дверям и улыбнулся.
– Ее Величество лишилась самообладания, услышав известие о договоре с Францией и освобождении ее брата. Пришлите к ней ее дам.
– Нет, – прошептала Элизабет, вцепившись в него, – нет, Генрих, не уходи. Я хочу поговорить с тобой.
– У нас будет для этого достаточно времени, когда ты будешь более сдержанной. Я уезжаю не завтра.
– Генрих, я не это имела ввиду. Я подумала о другом. Мне холодно.
Это была правда. Она дрожала, и Генрих чувствовал холодные прикосновения ее пальцев в тех местах, где она сжимала его халат, они были похожи на лед в бархате. Он подал знак, и фрейлины королевы удалились.
– Возможно, если ты скажешь мне, почему ты так настаиваешь на том, чтобы ехать со мной?..
– Не знаю. Я боюсь.
– Меня или за меня?
Она вела себя так, как будто не слышала его, но ее глаза показывали, что у нее на уме.
– Говорят, что ты никогда не передумаешь после того, как примешь решение.
– Это не совсем так, но здесь я не передумаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Ты думаешь, оно в опасности?
– Из-за проскользнувших то тут, то там слов я думаю, его сын перережет ему горло, а затем вам, если сможет.
Генрих уставился на огонь.
– Змея на груди – хорошая причина для мира за границей, – сказал он мягко, при этом он все время вертел кольцо, которое на его палец надела Элизабет.
Несколькими часами позже Элизабет пригласила на завтрак свою мать. Это было оскорбительно, поскольку вдовствующая королева была уверена, что имеет полное право входить и выходить из апартаментов своей дочери, когда ей заблагорассудится. Поступок дочери подразумевал, что Элизабет не намеревалась позволять своей матери такую свободу. Глубоко возмущаясь, она сделала заключение, что Элизабет была неблагодарной и бессердечной дочерью, и если бы ее постигла болезнь, она это заслужила. Ее когда-то красивое лицо было искажено гримасой разочарования и жалости к себе. Всех любящих ее детей у нее отняли, и она осталась с недоброжелательными дочерьми: Элизабет, которая так высоко поднялась с тех пор, как вышла замуж за этого ублюдка Вэлмана, что нуждалась в хорошей трепке, а также те обе хныкающие младшие, которые так и льнули к своей сестре, игнорируя свои обязанности перед обманутой матерью.
– Я предполагаю, что должна сделать вам реверанс до самой земли, – резко сказала она после того, как надменно распустила фрейлин королевы.
Элизабет нисколько не возмутилась. В данный момент им лучше было остаться наедине.
– Но не мне, мама, – ответила она. – Если ты и сделаешь реверанс, то только моим покоям.
– Я не буду. Даже, даже…
– Королю, мама?
– Называй его, как хочешь – для меня он не король. Он даже своей матери запретил кланяться ему.
Элизабет опустила глаза. Ей стало стыдно, но не за то, что она дразнила мать реверансом, а за разницу в отношениях, которая позволяла Генриху упасть на колени перед своей матерью, не боясь последствий. Возможно, она была неправа. Жизнь ее матери была такой горькой, шатко колеблющейся между слишком большим великолепием и слишком темным мраком.
– О, мама, это был дурной жест. Ты знаешь, а ведь я немного умна. В самом деле, я приложила все усилия, чтобы исполнить твою волю. Я осторожно попросила своего супруга и получила то, что хотела. Дворяне будут назначены. Личный секретарь Генриха, доктор Фокс, принес приказы.
Мать королевы схватила бумаги, увидела, что они были подписаны и с печатями, и принялась читать.
– Ты дура! – выкрикнула она.
– Дура? – Элизабет побледнела. Ее самые худшие опасения подтвердились.
– Я сказала назначить их в твое владение, ты идиотка, а не в его!
– Но какая разница? У них сейчас есть средства к жизни. Разве это не то, чего ты добивалась?
– Чего я?..
Она заметила, что губы ее дочери дрожат, и смягчила выражение своего лица. Как они с Эдвардом, которые оба любили власть, могли иметь таких слабоумных детей, она не могла себе представить. Однако нужно успокоить дочь, иначе хныкающая дура будет достаточной идиоткой, чтобы сказать своему ублюдку супругу, что ее мать недовольна назначениями.
– Элизабет, любовь моя, – сказала она спокойно, – твоего супруга заставила жениться на тебе та любовь, которую люди все еще питают к твоему отцу. Разве ты не видишь, что его единственное желание – это избавиться от тебя? Поэтому он наполнил твое владение шпионами.
– Я не боюсь шпионов, мама, – твердо сказала Элизабет. Если из-за этого тревожилась ее мать, тогда она могла успокоиться. Она не боялась Генриха. Она представила его мягкое лицо и устремленные на нее, горящие страстью глаза. Губы, которые так ласково целовали ее грудь, руки, которые так нежно выискивали секреты ее тела. – Я никогда не сделаю ничего, что бы шпион мог рассматривать, как мою измену. Тогда чего же бояться?
– Идиотка! – выругалась ее мать, снова теряя над собой контроль. – Разве нельзя привести доказательства? Кроме того, как ты можешь быть уверена, что никогда не примешь человека или дашь милостыню кому-нибудь, кто является скрытым предателем? Ты должна все начать сначала и избавить себя от этих наблюдающих за тобой глаз. Я найду других людей, подходящих тебе.
– Я сейчас не могу ничего просить, – медленно сказала Элизабет.
Вдовствующая королева нахмурилась.
– Сейчас как раз пора, сейчас, до того как он устанет от тебя, до того, как наполнит свою постель проститутками. Отказывай ему до тех пор, пока он не выполнит твое желание. Он еще не может уложить в постель любовницу. Даже его собственные слуги выразят неодобрение, если он это сделает до того, как у тебя появится ребенок. Им нужен наследник Йорков, чтобы выражать свои ничего не стоящие притязания на трон твоего отца.
«Ты только что перехитрила себя, – подумала Элизабет – Генрих не может причинить мне вред, если ему нужен наследник. Если люди в моем владении шпионы, не для того ли они, чтобы защищать меня от опасности, от которой ты предостерегаешь меня? В любом случае убрать их отсюда – не послужит ли это доказательствами злого намерения по отношению ко мне?»
Слезы накатились на глаза Элизабет и стекали по щекам. Она не знала, что было ужаснее – ее боязнь, что мать была права либо оживший страх, что вдовствующая королева тайно подготавливала заговор.
ГЛАВА 15
– Что вы думаете о нравах жителей Лондона? – спросил Генрих у Джона Мортона, который был теперь архиепископом Кентерберийским, сменив на этом посту Бурчье.
– Относительно вас, Ваше Величество? – кивнул Мортон в ответ на улыбку Генриха. – Священники рассказывают мне, что никогда ранее не было так много и таких пылких молитв за здоровье определенного человека. Смею заверить, что если бы враг подошел к этому городу, его жители закрыли бы ворота и сражались.
Генрих вздохнул.
– Молюсь, чтобы никогда не было необходимости оказывать мне подобное одолжение.
Архиепископ молча смотрел на стекающие по стеклу маленького окна в личном кабинете Генриха дождевые капли. Кабинет был небольшой, красивой комнатой позади спальни, обставленной с изрядной роскошью и предназначенной для конфиденциальных разговоров. Генрих пользовался им, если ему хотелось побыть одному или побеседовать с кем-либо в частном порядке. Хотя он проводил здесь обычно немного времени, но это время имело для него огромное значение.
– Нет никакой причины откладывать наше путешествие по стране, за исключением, конечно, погоды. – Мортон сделал паузу, а затем медленно продолжил: – Вы должны ехать. Вам необходимо сменить обстановку. Вы устали, сын мой.
Генрих исповедался, и эти слова были взяты из его исповеди. Король сжал губы.
– Неужели я выгляжу слишком озабоченным? Элизабет, в свою очередь, нет.
– И как она может быть озабоченной, – подумал он. – Что это за брак? Я слежу за ней. Она следит за мной.
– Я не решаюсь взять ее с собой, – напряженно добавил, он. – И не решаюсь оставить здесь.
– Вы устали, – повторил Мортон. – Вы должны оставить ее здесь, сир, что будет лучше как для вашего здоровья, так и в политических целях.
Генрих беспокойно зашевелился. Он знал, что, несмотря на упоминание Мортона о его здоровье, опасность для него представляли не физические потребности Элизабет.
– Она хочет поехать. Я не желаю обидеть ее.
– Пообещайте ей следующее путешествие по стране. Необходимо, чтобы в этот раз король появился один. На Севере…
Быстрый раздраженный жест прервал повторение слов о том, что на Севере слишком сильны позиции приверженцев Йорка, и что там скорее будут приветствовать Элизабет как королеву, чем Генриха как короля.
– Как обстоят дела с Францией?
Мортон не выказал удивления от перемены темы беседы.
– Я еще не получил известий, но ожидаю со дня на день, нет, с часу на час, известие о том, что договор утвержден.
– И они непременно освободят Дорсета?
– Это второе условие.
– Я хочу, чтобы мне дали знать об этом в любое время дня или ночи. Пошлите за мной в спальню Ее Величества, если не сможете найти меня в моей.
Теперь Мортон был удивлен. Все обсуждения государственных дел обычно тщательно проводились в стороне от апартаментов Элизабет.
– Хорошо, Ваше Величество. Есть ли нечто особое в этом разговоре, о чем бы я не был осведомлен?
– Нет. Это всего лишь глоток меда, который позволит проглотить горькую пилюлю. Когда мы встретились впервые, Ее Величество хотела, чтобы я освободил Дорсета. Она заводила об этом разговор несколько раз, испытывая естественно большую привязанность к… – Генрих сделал паузу, – своей семье. Когда у меня будет известие о том, что он освобожден, я сообщу ей, что не могу взять ее в путешествие по стране, и в качестве утешения предложу ей присутствие ее брата.
Архиепископ с облегчением вздохнул. Все советники Генриха были настроены против того, чтобы Элизабет сопровождала его. Он выслушал их как всегда терпеливо, но до сего момента не признавался в том, что же оказывает на него большее влияние: желание своей жены или совет своих министров.
Через три дня, в самый подходящий момент, когда Генрих занимался своими обычными дневными делами, поступили, наконец, новости. Был доставлен пакет с письмом Дорсета, учтивым, полным многословных благодарностей и бессмысленных торжественных заверений в искренней преданности. Генрих решил, что Элизабет будет довольна, хотя сам почувствовал отвращение.
Этой же ночью, во время своего обычного визита к жене, он принес с собой письмо. Сначала любовь, потом новости или сначала новости, но уже без любви, раздумывал Генрих. Физическое влечение не занимало его мысли, потому что все его сексуальные желания были полностью удовлетворены в течение последних двух месяцев. Он просто хотел знать, какой же из этих двух вариантов меньше всего рассердит Элизабет. За последние несколько недель она стала еще более нервной и склонной ожесточенно спорить с ним из-за любого пустяка. Если это тот милый характер, который нахваливала Маргрит, то Генрих с трудом мог себе представить, какой же она тогда считала сварливым. Когда он пожаловался ей на это, Маргрит бесстрастно посмотрела на сына и посоветовала уже более яростным тоном не обижать свою жену.
Вопрос о том, с чего начать – с новостей или с любви – так и не был решен. Элизабет встала, как только увидела его, и нервно выпалила:
– Что случилось, Генрих? В чем дело?
– Ничего плохого. У меня есть новости для тебя. Одни немного разочаруют тебя, зато другие очень хорошие.
– Плохие новости?
Ее голос дрожал, а глаза расширились, как у испуганной лошади. Генриху хотелось закричать, что она должна признаться и облегчить свою душу, что он простит ей все, что бы она ни сделала. Вместо этого он сказал успокаивающе:
– Не плохие, а хорошие новости. Я заключил договор с Францией. Через несколько недель твой брат Дорсет будет дома.
Элизабет покачала головой.
– Нет, на твоем лице написано совсем другое. Но ведь ты не намерен причинить вред Дорсету, правда?
Генрих закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Я не намерен причинять вреда никому, мужчине или женщине, кто бы это не сделал по отношению ко мне. Успокойтесь, мадам.
– Мадам! Мадам! У меня есть имя. Ты что, не можешь называть меня по имени?
– Элизабет, успокойся. Если ты хочешь теперь пилюлю, которую я подсластил, то вот она. Я решил не брать тебя в путешествие по стране. Мне совершенно ясно, что ты не совсем хорошо…
– Я должна поехать! Я поеду! Генрих, ты не можешь оставить меня здесь. Я хочу поехать.
С побледневшим лицом она выскользнула из кровати и направилась к нему, распахнув халат, под которым было обнаженное тело. Генрих не успел осознать свои эмоции и подчинить их себе, и на его лице отразилось такое отвращение, что Элизабет вскрикнула и отпрянула в сторону. В то же мгновение дверь распахнулась, и появились Чени и Уиллоубай с наполовину обнаженными мечами. Как ни быстро они действовали, Генрих был быстрее. Он запахнул халат Элизабет и обнял ее рукой. Затем он обернулся к дверям и улыбнулся.
– Ее Величество лишилась самообладания, услышав известие о договоре с Францией и освобождении ее брата. Пришлите к ней ее дам.
– Нет, – прошептала Элизабет, вцепившись в него, – нет, Генрих, не уходи. Я хочу поговорить с тобой.
– У нас будет для этого достаточно времени, когда ты будешь более сдержанной. Я уезжаю не завтра.
– Генрих, я не это имела ввиду. Я подумала о другом. Мне холодно.
Это была правда. Она дрожала, и Генрих чувствовал холодные прикосновения ее пальцев в тех местах, где она сжимала его халат, они были похожи на лед в бархате. Он подал знак, и фрейлины королевы удалились.
– Возможно, если ты скажешь мне, почему ты так настаиваешь на том, чтобы ехать со мной?..
– Не знаю. Я боюсь.
– Меня или за меня?
Она вела себя так, как будто не слышала его, но ее глаза показывали, что у нее на уме.
– Говорят, что ты никогда не передумаешь после того, как примешь решение.
– Это не совсем так, но здесь я не передумаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54