– Ну что, дядя?
Слезы текли по лицу Джаспера. Он ничего не мог произнести, а только снова и снова принимался целовать Генриха в лоб, щеки, губы. Уильям Стэнли, получивший пост гофмейстера королевского двора, наблюдал за этим проявлением чувств с плохо скрытой неприязнью. Взаимная привязанность дяди и племянника и их людей, которые разделили с Генрихом ссылку, и которым он сейчас подставлял губы для поцелуя вместо рук, помешает влиянию короля, думал он.
– Послушайте, Ваша Милость, – сказал Стэнли. – Господь явно вам благоволит и специально позаботился о том, чтобы сделать тринадцатое октября таким теплым и солнечным днем.
Генрих мило улыбался. Его душа все еще отвергала Стэнли, однако он поборол в себе любое внешнее проявление этого отвращения. Он также приучил себя не смотреть в глаза сэра Уильяма и теперь смотрел на него сбоку.
– Пора, Ваша Милость, – сказал Дерби.
Король спустился во двор, взобрался на жеребца, покрытого позолоченной попоной. Гилдфорд, Эджкомб, Пойнингс и Уиллоубай подняли над его головой балдахин. Генрих обернулся. Чени шел во главе семи оруженосцев в малиновом одеянии, отделанном золотом. Придворная стража из пятидесяти человек – группа постоянных солдат – выглядела великолепно в зелено-белых ливреях. Большие луки были перекинуты через плечо, колчаны полны стрел из гусиных перьев, блестящие копья стража сжимала в руках. Трубачи, двигавшиеся впереди, также были одеты в зелено-белый цвет Тюдоров. Позади них герольды – Генрих заметил Гартера, Кларенсье и Нории – отсвечивались золотом. К ним спешили их помощники, представлявшие Красного Дракона, Красный Крест, Опускную Решетку и Голубую Мантию.
Большие белые облака, так неподвижно висели на ярко-голубом небе, что казались нарисованными. Генрих очень осторожно дотронулся до жеребца золотыми шпорами. Лошадь тщательно осмотрели на рассвете, чтобы король мог спокойно двигаться. Генрих доверял своему искусству верховой езды: в этом деле он был не хуже любого другого мужчины в королевстве. Но он не хотел, чтобы случайная трагедия омрачила этот день. Если какой-нибудь смелый горожанин слишком приблизился бы к его коню, тот мог бы встать на дыбы и принести вред.
Хорошо, что Тюдор предпринял меры предосторожности. Его появление вызвало даже еще более неистовый энтузиазм, чем первое триумфальное шествие через Лондон.
Его двухмесячное правление было торжеством мира. Король спас нацию от новой войны с Шотландией. Он щедро одарил церковь и бедноту, бесплатно предоставил на день благодарения мясо и питье. Ни одна голова не гнила на воротах Тауэра. На виселицах висели только тела преступников, а не людей, сражавшихся за Ричарда Глостера. Появление придворной стражи явилось нововведением, но она уже доказала свою полезность, будучи посланными на помощь лорду-мэру, когда группа развеселившихся священников разбушевалась. Генрих VII, как писал летописец, «начал прославляться всеми людьми как ангел, посланный с небес».
Чувствовалось некоторое неудовольствие, но проявлялось оно в верхах общества, народ же этого на себе не ощущал. Вдовствующая королева молча осыпала проклятиями худощавую фигуру короля, вошедшего в Вестминстерское аббатство. Уильям Стэнли скипетр власти нес весьма добросовестно, но его возмущала скудность финансового вознаграждения и равнодушие Генриха к его совету о применении более жестких мер к сторонникам Глостера. Элизабет, бледная от гнева, кусала губы. Она должна была идти рядом с королем. Являясь наследницей своего отца, она имела право короноваться и, конечно, преимущественное право, нежели валлийский авантюрист, отпрыск внебрачной линии.
Генрих неторопливо прошелся по проходу между рядами великолепно одетых дворян и джентри. Его ожидал пожилой Томас Бурчиер, архиепископ Кентерберийский, который уже короновал двух королей – Эдварда IV и Ричарда III. Ричард Фокс и Джон Мортон, поддерживающие Генриха, почувствовали даже через одежду, как похолодели его руки. Он был королем два месяца и до настоящего момента думал о коронации только как о политическом акте. Теперь же Тюдор испытывал благоговейный трепет и дрожь, преклонив колено перед Бурчиером, который помазал его священным елеем.
Соответствующий ответный отклик сорвался с его губ. Он услышал свой собственный голос, ясно и безошибочно разносившийся по аббатству и удачно контрастирующий с тонкими пронзительными интонациями архиепископа. Генрих не думал о том, что говорил, но когда кольцо коронации сдавило его палец, он содрогнулся.
– Я вступил в брак, хотя нет, больше того, я стал Англией, – подумал он. – Эта земля и я – теперь одно целое. Если она будет процветать, то и я буду благоденствовать, и если тело страны будет разорвано на части, то кровь вытечет и из моего тела.
Сидя на троне с державой и скипетром в руках, он смотрел на переполненное людьми аббатство. Они – мои дети, продолжал размышлять Генрих, но лишь немногим взрослым можно доверять. Многие еще переживают пору ранней зрелости. Им тоже можно доверять, указывая путь, но большинство из них еще дети, которых нужно учить и поправлять, когда они ошибаются.
Известие об окончании коронации, должно быть, достигло толпы снаружи, которая приветствовала это сообщение взрывом восторга. Неясные звуки донеслись до Генриха, им овладел сильный испуг, пока он не понял причины шума. Он улыбнулся, думая о том, что то были дети королевства, которых следует защищать и строго наставлять относительно того, что им следует и чего не следует делать. Большая и непослушная семья, которой необходима хорошая взбучка, если она озорничает, решил про себя Генрих, резко выходя из того блаженного состояния, в котором он пребывал.
С балкона, где сидела Элизабет с Маргрит и своей матерью, короля Англии Генриха VII почти не было видно из-за его регалий.
Элизабет видела, как Генрих поменял руки с тем, чтобы груз державы и скипетра частично удерживались троном. Она взглянула на свои нежные белые руки и поняла, что они бы не удержали такой вес. При этом на нее внезапно нахлынули ранее обуревавшие ее чувства. Действительно, она не хотела быть королевой на троне, не хотела целый день изучать билли и вдаваться в юридические вопросы. Они сидели достаточно близко, хотя и высоко, так что она могла видеть, каким бледным было лицо Генриха. Он хрупок, думала она, вспоминая слова Маргрит, и эта мысль заставила ее взглянуть на мать Тюдора.
Графиня Ричмонда и Дерби не смотрела на своего сына с гордостью и не думала, какие почести и выгоды выпадут на долю матери короля. Элизабет с тревогой повернулась к Маргрит, которая находилась в состоянии, граничащем с обмороком. Она прижала мантию ко рту, чтобы заглушить истерические рыдания. Элизабет обняла свою будущую свекровь, которая, дрожа всем телом, прижалась к ней. Воспоминания, в основном плохие, заставили Элизабет почувствовать холод. Она вспомнила своего отца, веселого, с мягким нравом в ее детские годы, затем превратившегося в развратного, откровенно распущенного, а иногда страшно подозрительного человека. А дядя Ричард? Что стало с ним? Он никогда не выглядел веселым, но был мягким, мудрым и добрым человеком, относившимся лояльно к ее отцу и неоднократно рисковавшим своей жизнью.
Был ли это тот же человек, который, став королем, без всякого суда убил братьев ее матери, племянников, с которыми он так ласково играл, когда те были детьми?
О, Боже, помоги мне, молилась она. Я не хочу быть королевой. Я не желаю быть женой человека, который уже сейчас ненавидит меня. Я не хочу походить на свою мать, которой приходилось улыбаться любовницам своего мужа и которая только что была королевой, а в следующий момент стояла голой на коленях в святилище. Я не хочу, чтобы моих сыновей убили. Боже, помоги мне. Пусть я буду здесь никем.
Взрыв оваций прервал ее мысли. Генрих встал и медленно направился к выходу из аббатства. Толпа людей покачивалась по мере того, как мужчины склонялись в поклоне, а женщины приседали в низком реверансе. Элизабет не могла сдержать чувства жалости к этому хрупкому человеку, которому придется присутствовать на празднестве, могущем продлиться часов десять. Она возмущалась тем, что ее не пригласили. Теперь же она была рада. В его намерения, возможно, не входила женитьба на ней, особенно сейчас, когда он захватил власть и короновался без нее. Возможно, он позволит ей удалиться в монастырь.
Если бы Генрих узнал о сочувствии Элизабет, его бы это сильно позабавило. Все здесь совершенно смешалось. Генрих получал большое удовольствие. Ему было приятно видеть, как люди веселятся, и он был не прочь отделиться от них, оставаясь сторонним наблюдателем. Он так долго находился в изоляции, что потерял способность легко сходиться с людьми. По сравнению с его положением в ссылке сейчас у него было много друзей. Его теперешнее положение в роли короля не выглядело более ненадежным, чем когда он был врагом, преследуемым Эдвардом IV и Ричардом III, и тогда ситуация складывалась гораздо более благоприятно.
Генрих любил роскошь, музыку и празднества. Он был абсолютно счастлив и беспристрастно улыбался как друзьям, так и бывшим врагам.
Торжества затянулись далеко за полночь, но бедные советники Генриха были подняты с постели его курьерами сразу после наступления рассвета. Тюдор от души смеялся при виде их полуоткрытых глаз, бледных лиц, приглушенных стонов, однако он отправил их составлять и править законопроекты, представленные парламенту. Они стонали, но не возмущались. Созыв парламента был намечен на пятое ноября, но это была суббота, так что сессия фактически открывалась седьмого ноября.
Оставалось только восемь дней, чтобы привести все в идеальный порядок. Но эта работа была им незнакома.
Признательность и благодарность Генриха по отношению к Фоксу росли не по дням, а по часам. Он не только сам был бесценной личностью, но и люди, которых он порекомендовал, особенно Джон Мортон, были того же склада. Мортон был идеальной фигурой. Он был проницателен, осторожен и рассудителен, энергично кивая по мере того, как Генрих объяснял, почему он назначил Алкока, епископа Рочестера, канцлером. Он не хотел оставаться благосклонным только по отношению к тем людям, которые оказались в ссылке. Как только в работе парламента будет назначен перерыв, Мортон возьмет на себя функции канцлера. Именно Мортон работал с Генрихом над окончательной редакцией законопроектов. Он обладал парламентским опытом и мог обучить короля соответствующим формам. Именно Мортон твердой рукой направлял работу Палаты Лордов, где он находился вполне законно как епископ Или. Управление парламентом не требовало много усилий. Твердое и милосердное правление Генриха получило большое признание, и когда Алкок назвал его «вторым Иисусом, страстным непоколебимым воином, призванным принести с собой золотой век», парламент приветствовал его стоя.
Генрих немного скривил губы, когда его назвали воином, но он встал и молча поклонился. В конце концов он действительно намеревался принести золотой век, если только его усилия могут этому способствовать. Он надеялся, что ему не нужно будет показывать себя воином, ибо война никогда не приносила золота.
Во вторник Генрих не пошел в парламент. Он не хотел, чтобы создалось впечатление, что он повлиял на выборы спикера Палаты Общин. В любом случае спикером должен был стать один из его фаворитов. Парламент не хотел вызывать неудовольствие короля, так же как Генрих не желал раздражать парламент.
Томас Ловелл был избран спикером Палаты Общин, и именно он приветствовал короля на сессии парламента на третий день работы. Генрих произнес речь, выдержанную в спокойных тонах и лишенную высокомерной риторики Алкока, в которой твердо заявил о том, что его право на корону было основано на «праве наследования». Это заявление могло бы вызвать сомнение, если бы Генрих не добавил, что это право на корону исходит также «из истинного суждения Господа, что было продемонстрировано силой оружия на поле брани и дало мне в руки победу над врагом».
Такое напоминание оказалось достаточным. Деятельность короля развивалась стремительно. Самый первый билль гласил, что «по воле всемогущего Бога богатство, процветание и прочность государства во имя осуществления чаяний подданных короля и недопущения двоякого толкования, будучи предопределенным, установленным и предписанным властью настоящего парламента, и наследование короны Англии и Франции… существует, покоится, сохраняется и остается верным самому высшему лицу, нашему новому монарху лорду-королю Генриху VII, а престолонаследие его законно исходит… и никак иначе».
Генрих появился в парламенте еще раз только перед окончанием сессии. Девятнадцатого ноября было принято постановление, которое могло вызвать недовольство и которое ограничивало практику найма со стороны знати и богатых джентльменов частных лиц для военной службы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54