У меня другие намерения, но счастливая участь меня не ждет.
Смех замер на лице Генриха, а его глаза были прикованы к глазам Пойнингса, как будто бы старались их проглотить или пробуравить насквозь. Нед, чувствуя какую-то отстраненность и расслабленность, в свою очередь пристально смотрел на Генриха. Если бы Генрих смог заглянуть ему в душу, а о такой способности ходила молва, то Пойнингса это нисколько бы не взволновало. Душа его была не чище, чем у других, и если бы Генрих сумел проникнуть в нее, то он разглядел бы нечто гораздо более худшее, но Пойнингсу нечего было бояться.
– Вы лжете, – тихо пробормотал Генрих. – Это наглая ложь, а вы глупец. Вы все дураки.
Он отвернулся, и Пойнингс испугался, услышав горечь в его голосе, когда Генрих заговорил вновь.
– Нет, вы не глупцы, это я дурак. Вы возложили на мои плечи еще одну ношу и приковали меня еще более сильными цепями.
– Нет, сир, – запротестовал Пойнингс, – какую бы ношу вы на себе не несли или какими угодно цепями не были скованы, это ваш выбор. Просто мы бы не захотели умирать вместе с вами, если бы вы не были человеком, несущим на себе этот крест. Все же, мне жаль, что вы это сознаете. Мы не намерены были добавлять эту боль ко всем другим.
Генрих снова повернулся к Пойнингсу и, посмеиваясь, провел рукой по своим светлым волосам.
– О, нет. Почему это меня беспокоит? Почему человек, который не боится протянуть руку за скипетром, беспокоится о друзьях, которые есть у него в этом мире, готовые умереть, лишь бы только достать этот скипетр для него? Отправляйся спать. Мы все здесь сошли с ума.
По мере того как проходили дни, задуманное казалось все менее и менее безрассудным. Толбот появился, как и обещал, с интересными новостями. Уильям и Стэнли приняли сторону Генриха. Уильям ждал в Стратфорде, чтобы доказать свою преданность. Лорд Стэнли хотел сделать тоже самое, но не мог действовать так открыто, потому что его сын, лорд Стрэйндж, оказался заложником в руках Глостера. Хорошей оказалась и новость о том, что граф Нортумберлендский, великий Перси, который правил на севере от имени Глостера, не смог собрать достаточные силы в поддержку короля. У Генриха, имевшего обыкновение воспринимать все новости с равнодушным видом, в глазах промелькнул ледяной отблеск. Он всегда считал Нортумберленда своим заклятым врагом.
– Собирается ли Перси приехать ко мне?
– Он опасается не только Ричарда, но и своих собственных людей. Но ему, как и нам, надоел Глостер. Северяне игнорируют маленькие выходки Ричарда. Кроме того, они не подставляют свои шеи под удар топора, подобно нам. Перси не отважится сражаться за вас, но он также не будет сражаться и против нас.
Надежды сэра Гилберта оправдались. На следующий день Генрих встретился с сэром Уильямом Стэнли в Стратфорде. Сэр Уильям встал на колени, чтобы поцеловать руку Генриха, так как это делает подчиненная особа перед законным королем. Однако Генрих был потрясен внезапной переменой своих чувств, когда его глаза встретились с глазами рептилии.
– Только не это, – подумал он. – О Боже, моя мать не могла писать так благосклонно ни о ком другом, как только о нем.
Он четко контролировал свои мысли. Братья не всегда были похожими, и к тому же внешность не всегда правдиво отображает душу человека. В конце концов Генрих и сам был не красавец и большинство людей тоже не имели особого желания смотреть ему прямо в глаза.
Он выслушивал обещания в верности и торжественные заверения в сообщениях своих доброжелателей с равнодушным выражением лица, но с искаженной душой. Даже подтверждение новостей Толбота о том, что Нортумберленд не смог собрать людей на севере, не доставило ему особой радости. В данную минуту он предугадывал возможности, которые получит в результате дружбы со Стэнли, и задавал себе вопрос, заслуживает ли существующий король этого покаяния.
– Я отдам приказ моей армии присоединиться ко мне здесь, затем, сэр Уильям, – сказал Генрих, стараясь скрыть свою неприязнь как можно лучше, – мы двинемся на Ноттингем и вытравим этого борова из его логова.
– Вы не найдете его там. – Уильям Стэнли улыбнулся и ему повезло, что Генрих умел хорошо контролировать свой гнев, который переливался через край при одном только виде Стэнли. – Он потребовал от моего брата и его людей, чтобы они встретили его около Лестера. Было бы хорошо взять его с юга.
– Почему?
– Дело в том, что новости, которые уже известны вам, облетели всю страну. Йорк уже послан к Ричарду, чтобы предложить свою помощь при необходимости. Они не доверяют утешительным письмам Нортумберленда. Если мы пойдем на север, мы окажемся между армией Ричарда и людьми, которые будут сражаться за него без приказа.
– Но у меня есть сведения о том, что южные войска идут сейчас на воссоединение с Глостером.
– Возможно. Но если вы окажетесь между ними и королем, простите сир, между ними и Глостером, они сядут и будут ждать. Они не будут сражаться до тех пор, пока вы не заставите их делать это. Они люди Эдварда, как вы понимаете, и в их душах идет война между оставшейся верой Йоркширкскому правителю и мщением убийце детей Эдварда.
Генрих осторожно сжал пальцы. Он инстинктивно чувствовал, что к любому совету Уильяма Стэнли не нужно прислушиваться, так как был уверен, что предательство было поводом не только для своекорыстия, но и для забавы сэра Уильяма.
Довод был веским и решение было принято советом. Вместо того, чтобы продолжать наступление на северо-восток, армия Тюдора наступала с востока на юг по направлению к Лестеру. Генрих все еще улыбался и произносил речи перед горожанами; он все еще безжалостно и публично наказывал любого, кто осмеливался грабить или угрожать населению, но в душе ему все труднее было скрывать свою тревогу. Толбот казался достаточно искренним, но не исключено, что Уильям Стэнли присоединился к нему лишь с целью деморализовать его армию путем отступления в самый решающий момент сражения.
Он сказал своему преданному охраннику, что желает ехать верхом без сопровождения. Генрих все дальше и дальше отдалялся от основной части своей армии, оставляя ее позади. Он в отчаянии решал, что было более опасным: предосторожность, которая могла посеять сомнение в доверии к Стэнли и заставить их повернуть обратно к Глостеру, или притворство в искренности. Был хмурый ненастный день, и Генрих, изнемогающий от усталости, не заметил наступления сумерек. Когда его выносливая лошадь, с трудом передвигаясь, споткнулась и от резкого толчка Генрих оторвался от своих размышлений, вокруг него были пустые поля. Было так темно, что он едва мог различать землю. Ночь вступала в свои права. Ни звезд, ни луны – где они? Далеко ли он уехал вперед? А может быть он отстал? Может ушел на север от своей армии? А может на юг? Генрих, худой и болезненный, знал, что если он проведет ночь в поле и к тому же промокнет под приближающимся дождем или от холодной августовской росы, то заболеет. Он заставил свою лошадь снова двинуться вперед. Он не останется здесь.
До наступления полной темноты он подъехал к сбившимся в кучу хижинам. Деревня была настолько мала, что если у нее и было название, то оно было известно лишь ее жителям. На его оклик никто не ответил. Но когда он резко ударил рукояткой меча по двери, раздался сердитый голос.
– Открывай! – сказал Генрих. – Открывай, я говорю!
Дверь медленно открылась. Хорошо, что Генрих слез с лошади и сумел протиснуть свое тело в доспехах в образовавшуюся щель. В противном случае дверь захлопнулась бы снова. Как только деревенский мужик увидел, что перед ним всего лишь один человек, а не армия, способная заставить его подчиниться их воле, крестьянин не захотел впустить Генриха. Но под напором Генриха ему пришлось тут же отступить. Как только Тюдор вступил в дом, он тут же начал задыхаться от зловония. Ему снова захотелось выйти на свежий воздух. Но он передумал. Здесь, в доспехах и со своим мечом в ножнах, он был спасен от сырости и вероятности встречи с людьми из банды Глостера.
– Меня застигла в пути ночь. Я ищу кров, – тихо сказал Генрих. – Я не причиню вам зла. Ступай, накорми и напои мою лошадь. Ты будешь вознагражден.
Хмурый взгляд не обещал ни гостеприимства, ни надежды. Генрих посмотрел на дрожащий тусклый свет единственной свечи и потянулся к рукоятке меча. Хрупкая фигура мужчины отделилась от мрака и вышла.
– Чья это земля? – спросил Генрих.
Мужчина пробормотал имя, которое ни о чем не говорило Тюдору, и тогда Генрих спросил, как давно эта земля принадлежит этому землевладельцу.
– Недавно. Совсем недавно.
Генрих подцепил грубый на трех ножках стул в углу и сел, облокотясь спиной о стену. Заставить говорить этого мужика было так же трудно, как и его собаку. Но в хмурых глазах, полных отчаяния, было что-то, что вызывало любопытство у Генриха. Мужчина не голодал. Движения мальчика, ушедшего кормить лошадь, были слишком быстрыми для больного или слабого. Эти земли не были такими плодородными, как на юге, но не были они и такими плохими, как некоторые земли в Уэльсе. Поэтому, рассуждал Генрих, не так уж трудно было выжать из этих земель все необходимое для существования. Конечно, у человека может быть личное горе, но лицо мужчины выражало безысходность, а не печаль. Да и к тому же, чем больше Генрих пытался вытянуть информации из этого глупца, тем меньше времени у него оставалось на его личные опасения.
– Ваш землевладелец хороший? – спросил Генрих. Странным было услышать подобный вопрос от рыцаря в доспехах, и в глазах крестьянина загорелась искорка интереса.
– Неплохой. Но он скоро уйдет и придет другой.
– Он стар? Болен?
В ответ Генрих получил отрицательный немой кивок. Открылась дверь, задрожало пламя свечи. Генрих потянулся к своему мечу. Мужик стал судорожно глотать воздух и отпрянул назад. Оказалось, что это вернулся мальчик, и Генрих снова опустил руку, но оборонительный жест подействовал, старик придвинулся ближе, внимательно вглядываясь в бледное, уставшее лицо Генриха.
– Голоден?
Генрих молча кивнул головой. На этот раз мужик произнес что-то в полумрак позади себя. Вышла женщина с деревянной чашей и коркой хлеба в руках. Эль на дне чаши был чуть лучше воды, но Генрих пил с жадностью, а затем откусил хлеб. Это может показаться странным, но предложенное гостеприимство требовало аналогичной учтивости со стороны Генриха в силу его воспитания. В доме человека, уважившего тебя, ты должен вести с ним приятную для него беседу.
– Урожай ожидаете хороший? – спросил Генрих, отбрасывая назад свой капюшон.
Работяга пожал плечами.
– Всходы хорошие. А урожай – кто знает?
Наступила заминка, и Генрих вдруг обнаружил, что его все больше и больше интересуют чуждые ему заботы.
– Если всходы хорошие, так почему урожай может быть плохим? – спросил он.
Наступило долгое молчание; крестьянин изучал свои грубые, в шрамах руки. Затем он медленно поднял голову, словно пристальный взгляд Генриха заставил его говорить. На его лице появилась злость и горечь.
– Потому что люди, подобные вам, уничтожат урожай во время войны.
Первое, что промелькнуло в голове у Генриха, то, что рядом с деревней расположилась лагерем либо его собственная армия, либо армия Глостера. Второе – это все-таки должна быть его армия Непохоже, чтобы Глостер смог переместить такую огромную массу людей и так далеко от Лестера без шума. Его лицо выражало заинтересованность и спокойствие. И это спокойствие наконец-то развязало язык крестьянина.
– Никто так не страдает, как мы. Лорд разбирает дела и заставляет нас убирать его урожай и часть нашего урожая, которая принадлежит ему. В противном случае, он берет пенни за аренду. Священник берет свою десятую часть. Все, что остается – мое, если солдаты и их лошади не вытопчут все поле.
Тюдор прожевал хлеб и выпил еще один глоток эля. Бесполезно говорить этому человеку о замыслах или о необходимости. Он знает только свои личные потребности и ему нет дела до общего блага. Да и стоит ли объяснять ему, что одни страдают ради блага других, если эта теория была выше понимания крестьянина.
– Армии не будут сражаться здесь, – произнес, наконец, Генрих. Это было похоже на правду, если только Глостер не передвигался слишком быстро. В любом случае Генрих уже был готов предложить утешение крестьянину взамен его молчания. Он был уже не рад, что так бездумно развязал ему язык. У Генриха были беды и похуже.
– Какое это имеет значение, – выражение злости на лице крестьянина сменилось отчаянием. – Когда я был ребенком, королем был Генрих. Затем к власти пришел Эдвард, а с ним и новый землевладелец. Потом Эдварда сменил снова Генрих и опять другой землевладелец, затем Эдвард, затем Ричард, сейчас снова Генрих. И каждый раз лорд новый, и снова надо платить аренду. Будет война или нет – все равно ничего не останется.
– Почему? Ты ведь уже заплатил ренту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Смех замер на лице Генриха, а его глаза были прикованы к глазам Пойнингса, как будто бы старались их проглотить или пробуравить насквозь. Нед, чувствуя какую-то отстраненность и расслабленность, в свою очередь пристально смотрел на Генриха. Если бы Генрих смог заглянуть ему в душу, а о такой способности ходила молва, то Пойнингса это нисколько бы не взволновало. Душа его была не чище, чем у других, и если бы Генрих сумел проникнуть в нее, то он разглядел бы нечто гораздо более худшее, но Пойнингсу нечего было бояться.
– Вы лжете, – тихо пробормотал Генрих. – Это наглая ложь, а вы глупец. Вы все дураки.
Он отвернулся, и Пойнингс испугался, услышав горечь в его голосе, когда Генрих заговорил вновь.
– Нет, вы не глупцы, это я дурак. Вы возложили на мои плечи еще одну ношу и приковали меня еще более сильными цепями.
– Нет, сир, – запротестовал Пойнингс, – какую бы ношу вы на себе не несли или какими угодно цепями не были скованы, это ваш выбор. Просто мы бы не захотели умирать вместе с вами, если бы вы не были человеком, несущим на себе этот крест. Все же, мне жаль, что вы это сознаете. Мы не намерены были добавлять эту боль ко всем другим.
Генрих снова повернулся к Пойнингсу и, посмеиваясь, провел рукой по своим светлым волосам.
– О, нет. Почему это меня беспокоит? Почему человек, который не боится протянуть руку за скипетром, беспокоится о друзьях, которые есть у него в этом мире, готовые умереть, лишь бы только достать этот скипетр для него? Отправляйся спать. Мы все здесь сошли с ума.
По мере того как проходили дни, задуманное казалось все менее и менее безрассудным. Толбот появился, как и обещал, с интересными новостями. Уильям и Стэнли приняли сторону Генриха. Уильям ждал в Стратфорде, чтобы доказать свою преданность. Лорд Стэнли хотел сделать тоже самое, но не мог действовать так открыто, потому что его сын, лорд Стрэйндж, оказался заложником в руках Глостера. Хорошей оказалась и новость о том, что граф Нортумберлендский, великий Перси, который правил на севере от имени Глостера, не смог собрать достаточные силы в поддержку короля. У Генриха, имевшего обыкновение воспринимать все новости с равнодушным видом, в глазах промелькнул ледяной отблеск. Он всегда считал Нортумберленда своим заклятым врагом.
– Собирается ли Перси приехать ко мне?
– Он опасается не только Ричарда, но и своих собственных людей. Но ему, как и нам, надоел Глостер. Северяне игнорируют маленькие выходки Ричарда. Кроме того, они не подставляют свои шеи под удар топора, подобно нам. Перси не отважится сражаться за вас, но он также не будет сражаться и против нас.
Надежды сэра Гилберта оправдались. На следующий день Генрих встретился с сэром Уильямом Стэнли в Стратфорде. Сэр Уильям встал на колени, чтобы поцеловать руку Генриха, так как это делает подчиненная особа перед законным королем. Однако Генрих был потрясен внезапной переменой своих чувств, когда его глаза встретились с глазами рептилии.
– Только не это, – подумал он. – О Боже, моя мать не могла писать так благосклонно ни о ком другом, как только о нем.
Он четко контролировал свои мысли. Братья не всегда были похожими, и к тому же внешность не всегда правдиво отображает душу человека. В конце концов Генрих и сам был не красавец и большинство людей тоже не имели особого желания смотреть ему прямо в глаза.
Он выслушивал обещания в верности и торжественные заверения в сообщениях своих доброжелателей с равнодушным выражением лица, но с искаженной душой. Даже подтверждение новостей Толбота о том, что Нортумберленд не смог собрать людей на севере, не доставило ему особой радости. В данную минуту он предугадывал возможности, которые получит в результате дружбы со Стэнли, и задавал себе вопрос, заслуживает ли существующий король этого покаяния.
– Я отдам приказ моей армии присоединиться ко мне здесь, затем, сэр Уильям, – сказал Генрих, стараясь скрыть свою неприязнь как можно лучше, – мы двинемся на Ноттингем и вытравим этого борова из его логова.
– Вы не найдете его там. – Уильям Стэнли улыбнулся и ему повезло, что Генрих умел хорошо контролировать свой гнев, который переливался через край при одном только виде Стэнли. – Он потребовал от моего брата и его людей, чтобы они встретили его около Лестера. Было бы хорошо взять его с юга.
– Почему?
– Дело в том, что новости, которые уже известны вам, облетели всю страну. Йорк уже послан к Ричарду, чтобы предложить свою помощь при необходимости. Они не доверяют утешительным письмам Нортумберленда. Если мы пойдем на север, мы окажемся между армией Ричарда и людьми, которые будут сражаться за него без приказа.
– Но у меня есть сведения о том, что южные войска идут сейчас на воссоединение с Глостером.
– Возможно. Но если вы окажетесь между ними и королем, простите сир, между ними и Глостером, они сядут и будут ждать. Они не будут сражаться до тех пор, пока вы не заставите их делать это. Они люди Эдварда, как вы понимаете, и в их душах идет война между оставшейся верой Йоркширкскому правителю и мщением убийце детей Эдварда.
Генрих осторожно сжал пальцы. Он инстинктивно чувствовал, что к любому совету Уильяма Стэнли не нужно прислушиваться, так как был уверен, что предательство было поводом не только для своекорыстия, но и для забавы сэра Уильяма.
Довод был веским и решение было принято советом. Вместо того, чтобы продолжать наступление на северо-восток, армия Тюдора наступала с востока на юг по направлению к Лестеру. Генрих все еще улыбался и произносил речи перед горожанами; он все еще безжалостно и публично наказывал любого, кто осмеливался грабить или угрожать населению, но в душе ему все труднее было скрывать свою тревогу. Толбот казался достаточно искренним, но не исключено, что Уильям Стэнли присоединился к нему лишь с целью деморализовать его армию путем отступления в самый решающий момент сражения.
Он сказал своему преданному охраннику, что желает ехать верхом без сопровождения. Генрих все дальше и дальше отдалялся от основной части своей армии, оставляя ее позади. Он в отчаянии решал, что было более опасным: предосторожность, которая могла посеять сомнение в доверии к Стэнли и заставить их повернуть обратно к Глостеру, или притворство в искренности. Был хмурый ненастный день, и Генрих, изнемогающий от усталости, не заметил наступления сумерек. Когда его выносливая лошадь, с трудом передвигаясь, споткнулась и от резкого толчка Генрих оторвался от своих размышлений, вокруг него были пустые поля. Было так темно, что он едва мог различать землю. Ночь вступала в свои права. Ни звезд, ни луны – где они? Далеко ли он уехал вперед? А может быть он отстал? Может ушел на север от своей армии? А может на юг? Генрих, худой и болезненный, знал, что если он проведет ночь в поле и к тому же промокнет под приближающимся дождем или от холодной августовской росы, то заболеет. Он заставил свою лошадь снова двинуться вперед. Он не останется здесь.
До наступления полной темноты он подъехал к сбившимся в кучу хижинам. Деревня была настолько мала, что если у нее и было название, то оно было известно лишь ее жителям. На его оклик никто не ответил. Но когда он резко ударил рукояткой меча по двери, раздался сердитый голос.
– Открывай! – сказал Генрих. – Открывай, я говорю!
Дверь медленно открылась. Хорошо, что Генрих слез с лошади и сумел протиснуть свое тело в доспехах в образовавшуюся щель. В противном случае дверь захлопнулась бы снова. Как только деревенский мужик увидел, что перед ним всего лишь один человек, а не армия, способная заставить его подчиниться их воле, крестьянин не захотел впустить Генриха. Но под напором Генриха ему пришлось тут же отступить. Как только Тюдор вступил в дом, он тут же начал задыхаться от зловония. Ему снова захотелось выйти на свежий воздух. Но он передумал. Здесь, в доспехах и со своим мечом в ножнах, он был спасен от сырости и вероятности встречи с людьми из банды Глостера.
– Меня застигла в пути ночь. Я ищу кров, – тихо сказал Генрих. – Я не причиню вам зла. Ступай, накорми и напои мою лошадь. Ты будешь вознагражден.
Хмурый взгляд не обещал ни гостеприимства, ни надежды. Генрих посмотрел на дрожащий тусклый свет единственной свечи и потянулся к рукоятке меча. Хрупкая фигура мужчины отделилась от мрака и вышла.
– Чья это земля? – спросил Генрих.
Мужчина пробормотал имя, которое ни о чем не говорило Тюдору, и тогда Генрих спросил, как давно эта земля принадлежит этому землевладельцу.
– Недавно. Совсем недавно.
Генрих подцепил грубый на трех ножках стул в углу и сел, облокотясь спиной о стену. Заставить говорить этого мужика было так же трудно, как и его собаку. Но в хмурых глазах, полных отчаяния, было что-то, что вызывало любопытство у Генриха. Мужчина не голодал. Движения мальчика, ушедшего кормить лошадь, были слишком быстрыми для больного или слабого. Эти земли не были такими плодородными, как на юге, но не были они и такими плохими, как некоторые земли в Уэльсе. Поэтому, рассуждал Генрих, не так уж трудно было выжать из этих земель все необходимое для существования. Конечно, у человека может быть личное горе, но лицо мужчины выражало безысходность, а не печаль. Да и к тому же, чем больше Генрих пытался вытянуть информации из этого глупца, тем меньше времени у него оставалось на его личные опасения.
– Ваш землевладелец хороший? – спросил Генрих. Странным было услышать подобный вопрос от рыцаря в доспехах, и в глазах крестьянина загорелась искорка интереса.
– Неплохой. Но он скоро уйдет и придет другой.
– Он стар? Болен?
В ответ Генрих получил отрицательный немой кивок. Открылась дверь, задрожало пламя свечи. Генрих потянулся к своему мечу. Мужик стал судорожно глотать воздух и отпрянул назад. Оказалось, что это вернулся мальчик, и Генрих снова опустил руку, но оборонительный жест подействовал, старик придвинулся ближе, внимательно вглядываясь в бледное, уставшее лицо Генриха.
– Голоден?
Генрих молча кивнул головой. На этот раз мужик произнес что-то в полумрак позади себя. Вышла женщина с деревянной чашей и коркой хлеба в руках. Эль на дне чаши был чуть лучше воды, но Генрих пил с жадностью, а затем откусил хлеб. Это может показаться странным, но предложенное гостеприимство требовало аналогичной учтивости со стороны Генриха в силу его воспитания. В доме человека, уважившего тебя, ты должен вести с ним приятную для него беседу.
– Урожай ожидаете хороший? – спросил Генрих, отбрасывая назад свой капюшон.
Работяга пожал плечами.
– Всходы хорошие. А урожай – кто знает?
Наступила заминка, и Генрих вдруг обнаружил, что его все больше и больше интересуют чуждые ему заботы.
– Если всходы хорошие, так почему урожай может быть плохим? – спросил он.
Наступило долгое молчание; крестьянин изучал свои грубые, в шрамах руки. Затем он медленно поднял голову, словно пристальный взгляд Генриха заставил его говорить. На его лице появилась злость и горечь.
– Потому что люди, подобные вам, уничтожат урожай во время войны.
Первое, что промелькнуло в голове у Генриха, то, что рядом с деревней расположилась лагерем либо его собственная армия, либо армия Глостера. Второе – это все-таки должна быть его армия Непохоже, чтобы Глостер смог переместить такую огромную массу людей и так далеко от Лестера без шума. Его лицо выражало заинтересованность и спокойствие. И это спокойствие наконец-то развязало язык крестьянина.
– Никто так не страдает, как мы. Лорд разбирает дела и заставляет нас убирать его урожай и часть нашего урожая, которая принадлежит ему. В противном случае, он берет пенни за аренду. Священник берет свою десятую часть. Все, что остается – мое, если солдаты и их лошади не вытопчут все поле.
Тюдор прожевал хлеб и выпил еще один глоток эля. Бесполезно говорить этому человеку о замыслах или о необходимости. Он знает только свои личные потребности и ему нет дела до общего блага. Да и стоит ли объяснять ему, что одни страдают ради блага других, если эта теория была выше понимания крестьянина.
– Армии не будут сражаться здесь, – произнес, наконец, Генрих. Это было похоже на правду, если только Глостер не передвигался слишком быстро. В любом случае Генрих уже был готов предложить утешение крестьянину взамен его молчания. Он был уже не рад, что так бездумно развязал ему язык. У Генриха были беды и похуже.
– Какое это имеет значение, – выражение злости на лице крестьянина сменилось отчаянием. – Когда я был ребенком, королем был Генрих. Затем к власти пришел Эдвард, а с ним и новый землевладелец. Потом Эдварда сменил снова Генрих и опять другой землевладелец, затем Эдвард, затем Ричард, сейчас снова Генрих. И каждый раз лорд новый, и снова надо платить аренду. Будет война или нет – все равно ничего не останется.
– Почему? Ты ведь уже заплатил ренту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54