Стоял он прямо, не шевелясь, на плечах была накидка из овчины. Да, именно так изображается на многих картинах молодой Святой Иоанн, стоящий за образами Святой Девы с младенцем. Какое-то время мы разглядывали друг друга. Его полные изумления глаза были широко раскрыты.
— Как твое имя, юноша? — спросил я его.
Произнеся эти слова, я очень удивился, зачем задал этот вопрос — ведь я уже заранее знал ответ.
— Иоанн, — ответил он тихим голосом.
И я преклонил мою голову перед этим небесным образом, впервые явившимся мне.
Много различных божественных символов посылается нам с небес, но, когда мы смотрим беспристрастно на их ослепительное очарование, нам кажется, что оно земного происхождения. Кустики голубой горечавки, красота юноши, полет диких лебедей — чем это еще может быть, как не посланием Бога.
«Отец мой! — промолвил он. — Отец! — повторил он с таким человеческим страданием в голосе, что заставил меня поднять глаза и взглянуть на него еще раз, — Юноша, по-видимому, сильно напугался, увидев меня и подумав обо мне, как о неком ночном видении. Да и я, действительно, представлял из себя довольно устрашающее зрелище — седая борода, обветшалая монашеская ряса, опоясанная веревкой. Я подошел к нему, подал руку, чтобы он мог почувствовать тепло ее крови, и мы сели вместе на выступающий из пола церкви серый камень.
— Что ты здесь делаешь, сын мой? — спросил я.
— Я пришел помолиться, — ответил юноша.
— А что тебя беспокоит, сын мой?
Но на это он уже ничего не ответил, лишь упрямо сжал губы. Я не стал больше задавать вопросов, потому что у молодых людей всегда много своих неразрешимых проблем, о которых они не рассказывают старикам, и которые, сами став стариками, облегчают только молитвой.
— Я лишь хотел спросить — ты что, уже уснул, когда молился?
— Да, — ответил он, улыбнувшись, но посмотрел на меня с таким удивлением, будто мое прикосновение к нему не убеждало его в том, что перед ним живой человек из плоти и крови. — Я думал, что это неправда.
— Что именно? — спросил я его.
— Да та история о человеке, который был спасен в жестокий шторм, а потом построил эту часовню и молился за спасение тех, кто подвергается опасности в море.
— Он жив, — ответил я, — и ты можешь сейчас поблагодарить его за молитвы.
Он взглянул на меня снова, при этом его глаза так и закрывались от усталости.
— Ты еще не проснулся, сын мой, — улыбнулся я, — лучше приляг и поспи.
Только он прилег, как сон моментально охватил его. Удивительно, как он мог так спокойно спать в таком странном месте, лежа на полу на своей овчине: но люди в юном возрасте, особенно сильно уставшие, могут спать в любом положении. Какое-то время я смотрел на него, очарованный его красотой, и увидел висевший у него на боку резной рог, украшенный серебром. Ближе к утру, после очередной молитвы, загасив свечи, я покинул часовню. Мальчик по-прежнему спал. Я подумал, что, возможно, когда он проснется, я покажусь ему только сном.
Прошло более года, прежде чем я снова увидел Иоанна, и опять в этой часовне. Было типичное для запада мягкое и теплое начало декабря. Уже детишки повсеместно стали готовиться к Рождеству — мастерить подарки, пряча их в потайные места, и делать украшения в виде нанизанных на нитки ягод.
Как-то вечером, как раз перед тем, как сумерки переходят в ночь, я пошел в часовню помолиться. В тот день я, утомленный и печальный, медленно тащился по тропинке, опустив голову. Поднявшись почти на самую вершину, я остановился перевести дыхание, поднял глаза — и то, что я увидел, заставило меня забыть обо всем — усталость и печаль слетели с плеч, словно мантия. Дерево, как в сказке, светилось божественным сиянием. На самом деле это был обычный тис, скрученный сильными ветрами, который в то время рос недалеко от двери в часовню, но превратившийся в этот магический час в сказочное дерево.
Сквозь его ветви просвечивало холодное зеленоватое небо, с синим, как у цветков горечавки, отливом, а звезды, мерцающие в кроне, походили на пляшущие серебряные огоньки. Серповидная луна проглядывала сквозь ветви, словно запуталась в них. Присмотревшись повнимательнее, я увидел охотничий рог, свисающий с дерева. Опустив взгляд еще ниже ветви, где висел рог, я увидел стоящих рядом юношу и совсем юную, почти ребенка, девушку. На земле, позади них, сияли горящие свечи, освещая возвышенную красоту их серьезных лиц и спокойные цвета их сказочных одежд. Мне показалось, хоть не берусь утверждать с уверенностью, что платье девушки было заткано розовыми и серебряными цветами, а его короткая светло-зеленая курточка была опоясана алым ремешком. Их фигурки казались такими невесомыми и прозрачными, что я не могу описать их обычными земными словами. Дух юности витал под деревом, такой хрупкий, невинный и мимолетный, как радуга или всплеск крыла зимородка.
Их лица невозможно было забыть: смущение, первая грусть молодости — это то, что старость, увидев, вряд ли может выдержать. Лицо девочки, похожей на эльфа, выглядело печальным и бледным на фоне темных локонов. Щекой она прижималась к груди любимого, немного повернув лицо в мою сторону так, что я видел горькое выражение ее детского рта, большие, сухие, но омраченные искренним испугом глаза. Мальчик обнимал ее, и, хотя она тоже крепко держалась за его плечо, если бы он отпустил ее, я не думаю, что девочка упала бы. Несмотря на кажущуюся грациозность гибких черт ее тела, облаченного в изящное легкое платье, в ее фигуре чувствовалась сила.
Но в этой сцене расставания мое внимание все-таки больше захватил мальчик, а не девушка. Да, это был Иоанн, ставший немного взрослее, но такой же, как мне показалось, мечтатель, на которого голая реальность жизни обрушилась со всей своей жестокостью. Если ее лицо выражало спокойствие, которое говорило о запасе недюжинной силы и походило на лед под глубоким омутом, то лицо мальчика говорило, что силы напряжены до предела. Он начал шептать ей.
— Я скоро вернусь. Я обязательно вернусь. Прошу тебя, не забывай меня, Розалинда.
Она ничего не ответила, только повернула голову, чтобы посмотреть возлюбленному в глаза, и, словно мать, подняла руки, чтобы притянуть его лицо к своему. Мне стало не по себе. Что я здесь делаю? Я быстро повернулся, чтобы не видеть их поцелуев, и поспешно пошел туда, откуда пришел. Я намеревался провести всенощную молитву в часовне, но вместо этого сотворил ее здесь, в моей келье, что находится в башне, и впервые за много лет я поступил так из-за девочки и мальчика, стоящих под сказочным деревом.
4
Прошло три года, прежде чем мне удалось увидеть их опять, и снова это было в декабре, но на этот раз стоял ужасный холод и дул сильный ветер с моря. Только к вечеру я выбрался в часовню из-за того, что целый день провел в беспокойстве и страхе, вызванном разыгравшимся штормом и озадачивающим сном, в котором я видел, как огромная огнезеленая волна высотой с башню, похожая на чудовище с дьявольским взглядом и белыми клыками, перекатывается через слабеющее тело Иоанна. Когда она уже была готова сомкнуться над безжизненным лицом юноши, я проснулся в ярости и с криком, который отдался громким эхом в моей келье. На душе было мрачно, но вечером, поставив свечу в нишу и расположившись, как обычно, неподвижно перед алтарем, я успокоился и стал прежним богомольцем, лишь увеличив усердие моих молитв.
Непонятно, как я смог услышать ее легкие шаги сквозь звуки завывающего ветра, но я точно услышал их и, повернувшись, увидел очертания девочки в проеме двери. Как она была красива, эта Розалинда! Став выше ростом, она выглядела уже как молодая девушка, хотя ангельским личиком, уверенностью, которая придавала ее стройной фигуре крепкую упругость, она напоминала скорее серебристую березку, которая гнется, но никогда не сломается — даже в бурю. На щеках у нее горел легкий румянец, а из-под упавшего капюшона голубого плаща выбивались темные пряди. На ней была темно-малиновая юбка, а в ложбинке на шее блестел драгоценный камень. Могло показаться, что смуглая кожа свидетельствовала о ее деревенском происхождении, но она явно не была крестьянской девушкой. Какое-то время она стояла грациозно, словно королева, затем сделала реверанс и наклонила голову. Трепет и смущение промелькнули в ее глазах, когда она распрямилась, и я поинтересовался, не думает ли она, подобно Иоанну в ту первую ночь, что я тоже видение или сон. Правда, я не стал дожидаться, пока она ответит мне, и взглянув на нее, сразу понял, как нам надо действовать.
— Шторм, начавшийся сегодня вечером, самый ужасный из всех, которые случались с тех пор, как была построена эта часовня, — сказал я, — а судно Иоанна, возможно, скоро прибудет в залив. Давай, если ты не боишься, спустимся к берегу и посмотрим в лицо шторму? Безопасность Иоанна зависит от тебя.
Она даже не поинтересовалась, откуда я знаю об этом, хотя я, конечно, рассказал бы ей, если бы она спросила. Но она просто кивнула головой, повернулась и пошла навстречу шторму, из которого явилась. Я последовал за ней, и мы спустились с холма вместе.
— Иоанн ушел в море сражаться с испанцами, — заговорила она вдруг. — Его нет уже три года.
— Ты помнишь о нем?
— Его просто невозможно забыть, — гордо ответила она.
Нас подхватил порыв ветра, и мы снова замолчали. Поддерживая друг друга, мы с трудом прокладывали путь к берегу. Волны оглушительно накатывались на берег, разгоняемая ветром пена огнем обжигала наши лица, и к, тому, же было ужасно холодно. Облака, будто гигантские кони, мчались галопом, растаптывая появляющиеся на небе звезды. Мы присели за выступ скалы и, время от времени поглядывая на море, переговаривались.
— Глубоко под морем погребен целый лес, — сказала Розалинда. — Рыбаки приносят в сетях рога оленей. В лесу совершенно тихо, но из-за шторма наверху там слегка колышется вода. И я слышу звук церковного колокола в лесу. Мы бы услышали его, если бы ветер не завывал так громко. Когда-то охотники, проезжая на конях по этим лесам, трубили в свои рога, точно так же, как когда-то Иоанн в лесу Берри-Померой.
— В том лесу есть замок, построенный на холме, — сказал я.
— Я живу там, — просто ответила она.
— И недавно оттуда я видел дом на ферме, окруженный садами. Его окна выходят на зеленый холм, где пасутся овцы.
— Это дом Иоанна, — сказала девушка. — И до того, как он уехал, он пас овец на том холме.
Там, в темноте бури, частично из того, что сказала Розалинда, частично подключив мое собственное воображение и интуицию, я воссоздал историю, которую рассказываю теперь. Позднее кое-что из нее подтвердилось из разговоров деревенских жителей и кое-что пришло ко мне той ночью, серией образов настолько ярких, что я уже не мог сомневаться в их реальности, как не приходилось мне сомневаться в образе отшельника Иоанна, открывающего глаза при видении горечавок.
Первым образом, увиденным мною, была молодая девушка, выглядывающая из высокого окна башни замка. Внизу мерцала весенняя зелень деревьев, и там, под морем листьев, она могла слышать звуки охоты. Она положила подбородок на руки и посмотрела вниз, на качающиеся зеленые верхушки деревьев, со здесь и там рвущимися к свету остроконечными кронами цветущих диких вишен, и они показались ей мечущимися зелеными волнами, пенящимися и прекрасными. И, там, внизу, в глубинах этого моря, шла охота. Солнце согревало ее лицо, и, возможно, девушка немного размечталась, но звук охотничьего рожка разбудил ее. Он был серебристо-чистым и словно звучал совсем рядом, его мелодия отозвалась болезненным уколом в ее сердце.
Кто выйдет на холм? Житель моря из его глубин, восседающий на белом коне? Белокурый охотник? Принц, прорвавшийся сквозь шиповник, чтобы разбудить Спящую Красавицу в замке. Щеки девушки разгорелись, и глаза сияли, когда она всматривалась и вслушивалась. И вот листья раздвинулись — и он выехал из этого зеленого моря, загорелый юноша на пестром пони. Он был одет в плащ из овечьей шкуры, а через плечо его был перекинут охотничий рог. Юноша пел, поднимаясь по зеленому склону под стеной замка, но не смотрел вверх. На подоконнике рядом с Розалиндой стояла ваза весенних цветов — горечавки и пролески. Она вытащила их из вазы и бросила вниз, на всадника, когда он проезжал под окном.
Он встряхнул головой, совсем как молодой жеребенок сделал бы это, если бы влажные цветы упали на него, остановил своего пони, и посмотрел вверх, смеясь. Но, увидев в окне девушку, он перестал смеяться, впрочем, как и она. Целую минуту они смотрели друг на друга в безмолвии, и только потом юноша спросил:
— Как тебя зовут?
— Розалинда.
— А меня Иоанн.
Этого было достаточно. Уже лишь тем, что они сказали свои имена, они дали друг другу обет верности.
— Ты знаешь Беверли-Хилл? — спросил он ее.
— Это тот холм с полуразрушенной каменной стеной на вершине? Кто-то строит там маленький дом из ее камней.
— Это я строю пастушью хижину, — сказал Иоанн, — и я буду там на закате с моими овцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66