Остался вопрос о послушнице Марии-Терезе. Оставить ее на ферме было нельзя, и я решил взять ее с собой и поручить заботам моей доброй экономки, пока мы не решим, что делать. По возвращении мы увидели из замка дым, и вы знаете, что произошло потом.
Последовала долгая пауза. Кюре не поднимал глаз, ожидая, когда молодой человек заговорит.
«Послушница, — хрипло вырвалось наконец у Шарля. — Она еще только послушница».
Тереза, казалось, принесла ему дар радости в то первое утро, когда он пришел в себя, и он не мог забыть об этом. Кюре заговорил снова, но его спокойный голос не содержал даже намека на то, что он знает о том, что отнимает последнюю опору, оставшуюся у этого человека.
— Послушничество в кармелитском монастыре длительное — и Тереза близка к концу его. Это, как вы знаете, строгий орден, и редко случается, что какая-нибудь женщина вступает в него, не будучи уверенной в своем призвании. Сейчас у Терезы только одно желание — вернуться поскорее в монастырь. Она происходит из благородной семьи и носит громкое имя, но почти так же одинока в мире, как и вы. Ее единственные живые родственники теперь — это семья в замке около Тулона. Мы оба думаем, что ей следует попытаться добраться до них. Говорят, что там, на юге, террор еще не бушует вовсю. Ее родственники могли бы помочь ей найти какой-нибудь другой кармелитский монастырь, где она могла бы закончить свое послушничество. Но мы не знаем, как она сможет совершить это путешествие. Сейчас мы не думаем об этом. Сейчас наш долг, ее и мой, — быть с вами. Когда вы восстановите свои силы, откроется дорога и для Терезы. В данный момент перед нами троими одна прямая дорога. Когда мы дойдем до перекрестка, мы узнаем об этом и получим Божьи указания.
Шарлю нечего было сказать. Теперь он понял ее — достоинство и сдержанность, которые охлаждали ее сочувствие и дружелюбие, больше не удивляли его. Как больное тело, которое нуждается в уходе, и как несчастная душа, которая нуждается в утешении, он значил для нее много, но как мужчина не значил ничего.
— Вручите свои страдания Господу перед алтарем, сын мой, — тихо сказал кюре. — Вы будете одни. Я ухожу домой.
Он ушел, так и не поднимая глаз. Однако Шарль не встал на колени перед алтарем в своей молитве к Богу. Он пошел туда, где была его постель, бросился на нее лицом вниз и вместо этого произнес проклятие. Когда-то кюре зажег перед ним на этом месте свет Божьей любви, и он безопасно пронес его через лес. Но теперь свет погас.
4
Кто-то их выдал. Шарль, ради кюре, прятался в течение дня, но так как ему стало лучше и он мог ходить, после наступления темноты он выходил в лес. Во время бессонных ночей бедственное положение мучило его сильнее, чем он мог вынести, и он не мог оставаться на месте. Прогулка по лесу помогала ему. Скорее всего, кто-то увидел его там.
Однажды теплым осенним вечером Шарль забрел дальше, чем обычно, размышляя, не лучше ли было не возвращаться, а идти все дальше и встретить свою судьбу. Ничто не могло быть хуже, подумал он, чем та жизнь, которую он вел теперь. Пока он жил так близко от дома, его горе не могло уменьшиться. Ежедневное близкое общение с Терезой делало его почти сумасшедшим от любви и желания. Он знал, что не сможет больше выносить это. Его стремление уйти было просто трусливым желанием избежать мучений, не испытывать их до самого конца, так как никакой мужчина не смог бы это выдержать. Но они еще не дошли до перекрестка, о котором говорил кюре. Шарль сидел под одной из сосен, прислонившись спиной к стволу, и смотрел в темноту. В этом было некоторое утешение. Когда ум и душа человека полны темноты, солнечный свет может казаться оскорбительным.
Он оставался там дольше, чем думал, и зашел дальше, чем ему казалось, и заблудился. Когда он подошел к церкви, был уже полный день, он хромал и чувствовал себя измотанным. Он ожидал, что кюре служит мессу, но у алтаря не было никого, кроме Терезы, которая стояла на коленях на нижней ступеньке, прямая, тихая и ушедшая в себя. То, как она молилась, всегда приводило Шарля в негодование, так как она всегда была полностью погружена в молитву. Он замечал этот поглощенный вид раньше только у ремесленников и художников, выполняющих свою работу, или у матерей, ухаживающих за своими детьми, — это была полная поглощенность личности, недоступная внешнему воздействию.
Шарль бросился на скамью, в своем несчастном гневе не заботясь о том, что может потревожить ее. Он хотел сделать больше, чем просто потревожить ее, — он хотел подойти к ней, схватить ее за плечи, встряхнуть, поднять с колен, заключить в объятия и держать так, пока ее воля не подчинится ему. От невозможности этого желания Шарль глухо простонал, сердито двигая ногой по каменным плитам. Она не слышала протестующего скрипа скамьи, но услышала легкий стон, едва ли более громкий, чем вздох, немедленно встала и бросилась к нему.
— Где вы были? Почему вы бродите ночами и изводите себя? Теперь, когда вам так нужны силы, вы не должны делать этого.
Она говорила быстро, настойчиво, почти с гневом, эта женщина, которую он мог себе представить только спокойной и уравновешенной. Он посмотрел на нее и вскочил, неожиданно сильный, возвращенный к жизни инстинктивным пониманием, что наконец-то они подошли к перекрестку. Бездеятельность кончилась. Теперь нужно было действовать, а не только терпеть, и это было уже не так тяжело.
— Где кюре? — резко спросил он.
— Они взяли его. Они пришли забрать вас, но он сказал им, что вы давно ушли. Тогда они забрали его в наказание за то, что он укрывал вас.
— Почему же, Бога ради, он не поклялся, что никогда не видел меня в глаза?!
— Он был готов солгать ради вас, он, который, вероятно, никогда прежде в своей жизни не лгал, но вы едва ли могли ожидать, чтобы он сделал это ради спасения собственной шкуры.
От боли за дорогого человека они вдруг рассердились друг на друга. Тереза пришла в себя первой и быстро положила руку на плечо Шарля, готового тотчас броситься вслед за кюре.
— Вы ничего не сможете сделать. Они ушли час тому назад. Они арестовывают людей по всей округе и увозят стоймя на телегах со связанными руками. Теперь слишком поздно. Теперь ничего нельзя сделать…
— Нет, — возмутился Шарль. — Они увезут его в тюрьму, и, может быть, он умрет там, как другие священники, которые спасали и укрывали таких недостойных подонков, как я.
Он посмотрел на нее.
— Они видели вас?
— Да. Мы были вместе здесь, в церкви, когда они пришли. Он наполнял лампаду, а я подметала пол. Он все-таки солгал на этот раз ради меня. Он сказал, что я его служанка, и они поверили ему.
Тереза виновато взглянула на Шарля.
— И я допустила, чтобы они поверили ему. Это было все, что я могла сделать для него — дать ему спасти нас обоих. Он был счастлив, что сделал это. Он смотрел на меня из телеги, Шарль, и выглядел счастливым, словно маленький мальчик, идущий на праздник.
Впервые она назвала его Шарлем. И рука, которая была на его плече, теперь лежала в его руке, и Тереза не отнимала ее. Несмотря на ее внешнее спокойствие, Шарль знал, что она отчаянно нуждается в его помощи.
— Должен ли я доставить вас в Тулон? — Мягко спросил он.
Внезапно ее самообладание исчезло, и она начала смеяться и плакать одновременно.
— Как же все-таки, вы думаете, мы сможем добраться до Тулона? — спрашивала она, вытирая глаза тыльной стороной свободной руки, как это сделал бы ребенок. — Идти туда пешком?
— Да, — сказал Шарль.
— И какой шанс мы имеем добраться?
— Один шанс из тысячи, и все же этот шанс есть. Мы найдем тех, кто поможет нам. Когда страна в состоянии хаоса, парой беглецов больше или меньше — едва ли это имеет значение. Мы попробуем, Тереза?
Она взглянула на него, и он увидел, что окаймленные мокрыми черными ресницами глаза искрились и сияли, как звезды. Теперь он знал, какой она была в детстве: веселой и отважной.
— Вы доверяете мне? — спросил он.
— Разве об этом нужно спрашивать? — ответила Тереза.
Он был теперь чрезвычайно решительным и умным мужчиной, а она была послушной женщиной, умеющей выносить трудности и подчиняться. Там, где другие могли бы погибнуть, они, в силу своей стойкости, поддерживаемые тем, что Шарль назвал бы невероятной удачей, а Тереза — Божьим провидением, пережили все страдания этого времени и добрались до Тулона.
Начало путешествия было тяжелым. Поздно вечером они вышли в город и направились к маленькой пекарне, которую содержала старая служанка семьи Кольбер. Насколько это было возможно, они хотели обходить города, но еще не привыкли к трудностям бродячего существования. Шарль не был еще силен, и оба были так истощены, что решили рискнуть и довериться старой служанке, и она не выдала их. Она и ее сын накормили их, уступили им свои постели, выстирали их одежду, пока они спали, и дали им немного денег на дорогу. Но утром они, казалось, очень торопились выпроводить своих гостей из дома. Они разбудили беглецов до рассвета, позвали выпить кофе, когда те даже не оделись толком, и поторопили уйти, пока свет был еще серым, дав им, правда, подробные наставления о предстоящей дороге.
Хотя было очень рано, по улицам слонялось множество людей, и большинство из них принадлежало тому типу, который Шарль свирепо называл крысами из сточных канав, а Тереза — бедными бездумными волками. Все они торопились в одну сторону, с ожиданием в глазах и жестоко обострившимися чертами. Все человеческое было стерто с их лиц, и это было самое ненавистное зрелище из всех, которые доводилось Шарлю увидеть в этом мире. Они с Терезой уловили обрывки разговоров и поняли, почему их добрая хозяйка старалась поскорей удалить их из города.
На базарной площади была установлена гильотина, и на утро была назначена казнь. Шарль посмотрел на Терезу, затем взял ее руку и сжал, все еще ничего не понимая. Не страх и не ужас при мысли о внезапной смерти заставили побледнеть ее лицо, а облик людей, которые проходили мимо.
Он увидел заброшенный переулок и увлек Терезу туда, хотя это был не самый быстрый путь из города, указанный им. Они сделали поворот, потом другой, и уже точно не знали, где находятся. Затем они почему-то оказались в узком проходе между двумя домами, оттуда виднелась дорога и слышались телеги, громыхающие по булыжникам. Шарль подумал, что это были крестьяне, везшие на рынок свежую провизию из деревни, и что они могут узнать у них, в каком направлении следует идти. Он повел Терезу по проходу, и в конце его они увидели проезжающие телеги. Но они ехали не на рынок. Это были три телеги, полные заключенных, выезжавшие из ворот тюрьмы и следовавшие по улице, в конце которой их уже ожидали волки в человеческом облике.
Шок был таким сильным, что беглецы остановились в сумраке прохода, держась за руки, словно двое перепуганных детей. На телегах стояли мужчины и женщины со связанными за спиной руками, молодые и старые, среди них священники и монахини. Некоторые лица были бледными от гнева, некоторые, — от страха, но большинство из обреченных сохраняло гордое спокойствие. Шарль почувствовал прилив гордости. Люди его класса умели умирать достойно.
Последняя телега проехала мимо. Сзади на ней стоял старый священник, ободряюще говоривший с испуганной женщиной, жмущейся к нему. Он оглянулся, когда телега проезжала мимо прохода, и посмотрел прямо на беглецов. Это был кюре. Спокойствие сделало его лицо моложе, чем раньше. Он увидел Шарля и Терезу и улыбнулся, и его лицо так преобразилось, что на один короткий момент показалось, будто серую улицу затопило солнечным светом. Он выглядел, как влюбленный юноша. Тереза обеими руками схватила руку Шарля, хотя в этом и не было необходимости. При виде этого старика, отдающего свою жизнь ради него, все существо Шарля охватило одно болезненное желание побежать за телегой, забраться на нее и идти вместе с кюре к своей смерти. И все же он даже не пошевелился. Он знал, что он должен был делать: принять жертву и позаботиться о Терезе. И в этот короткий момент он смог принять ее с радостью. Он посмотрел на кюре, как и Тереза, и улыбнулся. Их улыбающиеся лица были последним, что видел кюре, прежде чем телега достигла конца улицы и въехала на площадь.
Шум, который производила толпа, был отвратителен. Шарль обнял Терезу одной рукой и прижал ее к себе, обхватив ее голову так, чтобы она ничего не слышала. В этот момент он забыл свою клятву, что во время путешествия он ни разу не коснется, не поцелует и не обнимет ее. Он чувствовал только желание, присущее всякой большой любви, спрятать любимую внутрь своего существа, обернуть ее душой и телом, чтобы защитить от любого вреда.
Когда шум стих, он поднял лицо Терезы, в страхе перед тем, что мог на нем увидеть. Но его поразило, что ее лицо было почти счастливым, как и лицо кюре. На мгновение Шарля пронзил отталкивающий холод. Его руки упали, а в глазах потемнело от боли и тоски. Понимала ли она, что этот добрый старик отдал свою жизнь за совершенно недостойного молодого негодяя, за человека, жизнь которого с самого начала не была отмечена ничем, кроме беззаботности, снисхождения к себе, безнадежной гордыни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Последовала долгая пауза. Кюре не поднимал глаз, ожидая, когда молодой человек заговорит.
«Послушница, — хрипло вырвалось наконец у Шарля. — Она еще только послушница».
Тереза, казалось, принесла ему дар радости в то первое утро, когда он пришел в себя, и он не мог забыть об этом. Кюре заговорил снова, но его спокойный голос не содержал даже намека на то, что он знает о том, что отнимает последнюю опору, оставшуюся у этого человека.
— Послушничество в кармелитском монастыре длительное — и Тереза близка к концу его. Это, как вы знаете, строгий орден, и редко случается, что какая-нибудь женщина вступает в него, не будучи уверенной в своем призвании. Сейчас у Терезы только одно желание — вернуться поскорее в монастырь. Она происходит из благородной семьи и носит громкое имя, но почти так же одинока в мире, как и вы. Ее единственные живые родственники теперь — это семья в замке около Тулона. Мы оба думаем, что ей следует попытаться добраться до них. Говорят, что там, на юге, террор еще не бушует вовсю. Ее родственники могли бы помочь ей найти какой-нибудь другой кармелитский монастырь, где она могла бы закончить свое послушничество. Но мы не знаем, как она сможет совершить это путешествие. Сейчас мы не думаем об этом. Сейчас наш долг, ее и мой, — быть с вами. Когда вы восстановите свои силы, откроется дорога и для Терезы. В данный момент перед нами троими одна прямая дорога. Когда мы дойдем до перекрестка, мы узнаем об этом и получим Божьи указания.
Шарлю нечего было сказать. Теперь он понял ее — достоинство и сдержанность, которые охлаждали ее сочувствие и дружелюбие, больше не удивляли его. Как больное тело, которое нуждается в уходе, и как несчастная душа, которая нуждается в утешении, он значил для нее много, но как мужчина не значил ничего.
— Вручите свои страдания Господу перед алтарем, сын мой, — тихо сказал кюре. — Вы будете одни. Я ухожу домой.
Он ушел, так и не поднимая глаз. Однако Шарль не встал на колени перед алтарем в своей молитве к Богу. Он пошел туда, где была его постель, бросился на нее лицом вниз и вместо этого произнес проклятие. Когда-то кюре зажег перед ним на этом месте свет Божьей любви, и он безопасно пронес его через лес. Но теперь свет погас.
4
Кто-то их выдал. Шарль, ради кюре, прятался в течение дня, но так как ему стало лучше и он мог ходить, после наступления темноты он выходил в лес. Во время бессонных ночей бедственное положение мучило его сильнее, чем он мог вынести, и он не мог оставаться на месте. Прогулка по лесу помогала ему. Скорее всего, кто-то увидел его там.
Однажды теплым осенним вечером Шарль забрел дальше, чем обычно, размышляя, не лучше ли было не возвращаться, а идти все дальше и встретить свою судьбу. Ничто не могло быть хуже, подумал он, чем та жизнь, которую он вел теперь. Пока он жил так близко от дома, его горе не могло уменьшиться. Ежедневное близкое общение с Терезой делало его почти сумасшедшим от любви и желания. Он знал, что не сможет больше выносить это. Его стремление уйти было просто трусливым желанием избежать мучений, не испытывать их до самого конца, так как никакой мужчина не смог бы это выдержать. Но они еще не дошли до перекрестка, о котором говорил кюре. Шарль сидел под одной из сосен, прислонившись спиной к стволу, и смотрел в темноту. В этом было некоторое утешение. Когда ум и душа человека полны темноты, солнечный свет может казаться оскорбительным.
Он оставался там дольше, чем думал, и зашел дальше, чем ему казалось, и заблудился. Когда он подошел к церкви, был уже полный день, он хромал и чувствовал себя измотанным. Он ожидал, что кюре служит мессу, но у алтаря не было никого, кроме Терезы, которая стояла на коленях на нижней ступеньке, прямая, тихая и ушедшая в себя. То, как она молилась, всегда приводило Шарля в негодование, так как она всегда была полностью погружена в молитву. Он замечал этот поглощенный вид раньше только у ремесленников и художников, выполняющих свою работу, или у матерей, ухаживающих за своими детьми, — это была полная поглощенность личности, недоступная внешнему воздействию.
Шарль бросился на скамью, в своем несчастном гневе не заботясь о том, что может потревожить ее. Он хотел сделать больше, чем просто потревожить ее, — он хотел подойти к ней, схватить ее за плечи, встряхнуть, поднять с колен, заключить в объятия и держать так, пока ее воля не подчинится ему. От невозможности этого желания Шарль глухо простонал, сердито двигая ногой по каменным плитам. Она не слышала протестующего скрипа скамьи, но услышала легкий стон, едва ли более громкий, чем вздох, немедленно встала и бросилась к нему.
— Где вы были? Почему вы бродите ночами и изводите себя? Теперь, когда вам так нужны силы, вы не должны делать этого.
Она говорила быстро, настойчиво, почти с гневом, эта женщина, которую он мог себе представить только спокойной и уравновешенной. Он посмотрел на нее и вскочил, неожиданно сильный, возвращенный к жизни инстинктивным пониманием, что наконец-то они подошли к перекрестку. Бездеятельность кончилась. Теперь нужно было действовать, а не только терпеть, и это было уже не так тяжело.
— Где кюре? — резко спросил он.
— Они взяли его. Они пришли забрать вас, но он сказал им, что вы давно ушли. Тогда они забрали его в наказание за то, что он укрывал вас.
— Почему же, Бога ради, он не поклялся, что никогда не видел меня в глаза?!
— Он был готов солгать ради вас, он, который, вероятно, никогда прежде в своей жизни не лгал, но вы едва ли могли ожидать, чтобы он сделал это ради спасения собственной шкуры.
От боли за дорогого человека они вдруг рассердились друг на друга. Тереза пришла в себя первой и быстро положила руку на плечо Шарля, готового тотчас броситься вслед за кюре.
— Вы ничего не сможете сделать. Они ушли час тому назад. Они арестовывают людей по всей округе и увозят стоймя на телегах со связанными руками. Теперь слишком поздно. Теперь ничего нельзя сделать…
— Нет, — возмутился Шарль. — Они увезут его в тюрьму, и, может быть, он умрет там, как другие священники, которые спасали и укрывали таких недостойных подонков, как я.
Он посмотрел на нее.
— Они видели вас?
— Да. Мы были вместе здесь, в церкви, когда они пришли. Он наполнял лампаду, а я подметала пол. Он все-таки солгал на этот раз ради меня. Он сказал, что я его служанка, и они поверили ему.
Тереза виновато взглянула на Шарля.
— И я допустила, чтобы они поверили ему. Это было все, что я могла сделать для него — дать ему спасти нас обоих. Он был счастлив, что сделал это. Он смотрел на меня из телеги, Шарль, и выглядел счастливым, словно маленький мальчик, идущий на праздник.
Впервые она назвала его Шарлем. И рука, которая была на его плече, теперь лежала в его руке, и Тереза не отнимала ее. Несмотря на ее внешнее спокойствие, Шарль знал, что она отчаянно нуждается в его помощи.
— Должен ли я доставить вас в Тулон? — Мягко спросил он.
Внезапно ее самообладание исчезло, и она начала смеяться и плакать одновременно.
— Как же все-таки, вы думаете, мы сможем добраться до Тулона? — спрашивала она, вытирая глаза тыльной стороной свободной руки, как это сделал бы ребенок. — Идти туда пешком?
— Да, — сказал Шарль.
— И какой шанс мы имеем добраться?
— Один шанс из тысячи, и все же этот шанс есть. Мы найдем тех, кто поможет нам. Когда страна в состоянии хаоса, парой беглецов больше или меньше — едва ли это имеет значение. Мы попробуем, Тереза?
Она взглянула на него, и он увидел, что окаймленные мокрыми черными ресницами глаза искрились и сияли, как звезды. Теперь он знал, какой она была в детстве: веселой и отважной.
— Вы доверяете мне? — спросил он.
— Разве об этом нужно спрашивать? — ответила Тереза.
Он был теперь чрезвычайно решительным и умным мужчиной, а она была послушной женщиной, умеющей выносить трудности и подчиняться. Там, где другие могли бы погибнуть, они, в силу своей стойкости, поддерживаемые тем, что Шарль назвал бы невероятной удачей, а Тереза — Божьим провидением, пережили все страдания этого времени и добрались до Тулона.
Начало путешествия было тяжелым. Поздно вечером они вышли в город и направились к маленькой пекарне, которую содержала старая служанка семьи Кольбер. Насколько это было возможно, они хотели обходить города, но еще не привыкли к трудностям бродячего существования. Шарль не был еще силен, и оба были так истощены, что решили рискнуть и довериться старой служанке, и она не выдала их. Она и ее сын накормили их, уступили им свои постели, выстирали их одежду, пока они спали, и дали им немного денег на дорогу. Но утром они, казалось, очень торопились выпроводить своих гостей из дома. Они разбудили беглецов до рассвета, позвали выпить кофе, когда те даже не оделись толком, и поторопили уйти, пока свет был еще серым, дав им, правда, подробные наставления о предстоящей дороге.
Хотя было очень рано, по улицам слонялось множество людей, и большинство из них принадлежало тому типу, который Шарль свирепо называл крысами из сточных канав, а Тереза — бедными бездумными волками. Все они торопились в одну сторону, с ожиданием в глазах и жестоко обострившимися чертами. Все человеческое было стерто с их лиц, и это было самое ненавистное зрелище из всех, которые доводилось Шарлю увидеть в этом мире. Они с Терезой уловили обрывки разговоров и поняли, почему их добрая хозяйка старалась поскорей удалить их из города.
На базарной площади была установлена гильотина, и на утро была назначена казнь. Шарль посмотрел на Терезу, затем взял ее руку и сжал, все еще ничего не понимая. Не страх и не ужас при мысли о внезапной смерти заставили побледнеть ее лицо, а облик людей, которые проходили мимо.
Он увидел заброшенный переулок и увлек Терезу туда, хотя это был не самый быстрый путь из города, указанный им. Они сделали поворот, потом другой, и уже точно не знали, где находятся. Затем они почему-то оказались в узком проходе между двумя домами, оттуда виднелась дорога и слышались телеги, громыхающие по булыжникам. Шарль подумал, что это были крестьяне, везшие на рынок свежую провизию из деревни, и что они могут узнать у них, в каком направлении следует идти. Он повел Терезу по проходу, и в конце его они увидели проезжающие телеги. Но они ехали не на рынок. Это были три телеги, полные заключенных, выезжавшие из ворот тюрьмы и следовавшие по улице, в конце которой их уже ожидали волки в человеческом облике.
Шок был таким сильным, что беглецы остановились в сумраке прохода, держась за руки, словно двое перепуганных детей. На телегах стояли мужчины и женщины со связанными за спиной руками, молодые и старые, среди них священники и монахини. Некоторые лица были бледными от гнева, некоторые, — от страха, но большинство из обреченных сохраняло гордое спокойствие. Шарль почувствовал прилив гордости. Люди его класса умели умирать достойно.
Последняя телега проехала мимо. Сзади на ней стоял старый священник, ободряюще говоривший с испуганной женщиной, жмущейся к нему. Он оглянулся, когда телега проезжала мимо прохода, и посмотрел прямо на беглецов. Это был кюре. Спокойствие сделало его лицо моложе, чем раньше. Он увидел Шарля и Терезу и улыбнулся, и его лицо так преобразилось, что на один короткий момент показалось, будто серую улицу затопило солнечным светом. Он выглядел, как влюбленный юноша. Тереза обеими руками схватила руку Шарля, хотя в этом и не было необходимости. При виде этого старика, отдающего свою жизнь ради него, все существо Шарля охватило одно болезненное желание побежать за телегой, забраться на нее и идти вместе с кюре к своей смерти. И все же он даже не пошевелился. Он знал, что он должен был делать: принять жертву и позаботиться о Терезе. И в этот короткий момент он смог принять ее с радостью. Он посмотрел на кюре, как и Тереза, и улыбнулся. Их улыбающиеся лица были последним, что видел кюре, прежде чем телега достигла конца улицы и въехала на площадь.
Шум, который производила толпа, был отвратителен. Шарль обнял Терезу одной рукой и прижал ее к себе, обхватив ее голову так, чтобы она ничего не слышала. В этот момент он забыл свою клятву, что во время путешествия он ни разу не коснется, не поцелует и не обнимет ее. Он чувствовал только желание, присущее всякой большой любви, спрятать любимую внутрь своего существа, обернуть ее душой и телом, чтобы защитить от любого вреда.
Когда шум стих, он поднял лицо Терезы, в страхе перед тем, что мог на нем увидеть. Но его поразило, что ее лицо было почти счастливым, как и лицо кюре. На мгновение Шарля пронзил отталкивающий холод. Его руки упали, а в глазах потемнело от боли и тоски. Понимала ли она, что этот добрый старик отдал свою жизнь за совершенно недостойного молодого негодяя, за человека, жизнь которого с самого начала не была отмечена ничем, кроме беззаботности, снисхождения к себе, безнадежной гордыни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66