— Да, — непреклонно заявила Стелла. — Я ему обещала.
Против твердости Стеллы старина Сол был бессилен. Он покорно отвязал Даниила, и тот тут же начал носиться по двору, как какой-то бездомный косматый дух, сбив при этом два ведра воды, принесенные сюда Мэдж от самого колодца, а Сол в это время посадил Стеллу на спину Бесс, и они торопливо вышли через дворовые ворота на Старый луг, предоставив другим возиться с опрокинутыми ведрами.
Оказавшись на Бесс, Стелла испытала такую радость, что даже забыла о том, что у нее болит рука. Старая лошадь, на одной из копыт которой не было подковы, медленно и спокойно шла по лугу. Она была, несмотря на преклонные года, мощным и сильным животным, и все еще могла носить отца Спригга по охотничьим полям и справлялась с этой обязанностью совсем не плохо. Тем не менее, она совсем не заносилась, и, даже если бы каждое ее копыто было подковано, она все равно так же медленно и спокойно несла бы ребенка на своей спине, идя вровень со стариной Солом. Еще одной славной чертой характера Бесс было то, что она терпеливо мирилась с Даниилом, который с диким лаем носился вокруг них, и ежеминутно норовил попасть под копыта. Хорошая погода и прогулки всегда странно действовали на скучавшего на цепи бедолагу.
Это сентябрьское утро на Старом лугу было просто замечательным. Вверху в дальнем углу бурлил под боярышником источник, — колодец Эльфов или колодец Фей, и от него бежал маленький ручей, пересекавший луг, и затем исчезавший где-то под землей, чтобы загадочно питать колодец в центре двора и пруд для уток в яблоневом саду. Весной куст боярышника и несколько старых яблонь покрывались кипенью белых цветов, а незабудки и примулы красиво окаймляли ручей, но Стелла подумала, что сегодня Старый луг ничуть не хуже. Ветви боярышника были густо усыпаны багровыми ягодами, а с деревьев медленно падали золотистые листья и долго кружились в воздухе. На яблонях уже не осталось почти ни одного яблока, так как урожай был собран, чтобы приготовить сидр, но несколько яблок все же лежало в траве, и толстые черные свиньи счастливо рылись в земле между ними.
Сол открыл калитку, и они вышли на узкую тропинку между живыми изгородями, которая вела по крутому холму вверх в сторону деревни. Стелла про себя поинтересовалась, не этой ли дорогой пришел Захария, и взглянула на большой старый дуб, меж чьих удобных корней они сидели. В этом году деревья начали менять цвет очень рано, и дуб был покрыт красивыми золотыми листьями, а терновые ягоды, сплошь покрывавшие кусты, приняли пурпурный оттенок, что означало, что их пора собирать, чтобы матушка Спригг приготовила из них свою знаменитую сливянку.
Старая изрытая каменистая тропинка с каждым годом уходила все глубже и глубже в землю, и живые изгороди не давали им видеть окружавшую местность до тех пор, пока они не добрались почти что до самой вершины холма. Здесь они остановились, чтобы вконец уставший Сол смог перевести дыхание, и оглянулись, чтобы поглядеть на тропинку еще раз.
Раскинувшаяся под ними местность была столь красивой, что лицо Стеллы порозовело от восторга. Даже старый Сол не мог не оценить этой красоты, даже Бесс замерла неподвижно, как статуя, и Даниил на мгновение умолк, стоя рядом с ней. Хутор Викаборо находился в распростершейся под ними долине. Позади нее лежали невысокие круглые холмы, над которыми высился Сигнальный Холм, как друг-великан, защищающий дом. Где-то позади Сигнального Холма на холме в лесу был построен старый замок. Замок Берри Полирой. Стелла не видела его, но она знала, что он находится там, и мысленно поприветствовала его. Они взглянули направо, в проход между холмами. На востоке, тоже через проход между холмами, они увидели море. Цвета — бирюзовый цвет моря, темно-желтый и изумрудный цвета полей и лугов, зеленый и золотой лесов и рощиц, багряный и красновато-коричневый поросших вереском торфяников, ясно-синий фон неба, мерцавший сквозь серебряную дымку солнечный свет, подобно цветам опала, отчетливым и темным, но в то же время до того мягким, что смотрящий на все это великолепие, чувствовал себя одновременно воодушевленным и умиротворенным.
И сам хутор Викаборо казался Стелле, страстно любившей его, главной частью всей этой красоты. Она видела его целиком лежащим у ее ног. Несмотря на расстояние, его можно было прекрасно рассмотреть, но их владения выглядели отсюда такими крохотными, что девочке казалось, что она может взять их в руки, и в то же время сейчас они внушали ей благоговение, которого она никогда не испытывала, когда находилась внизу… Дом… Он может открыться тебе, когда ты тихо сидишь внутри него в часы, когда день становится ночью, но он может стать доступным и близким тебе и на расстоянии, когда ты обернешься на миг, уходя из дома навсегда, или навсегда возвращаясь в него после долгих странствий…
Внушающий благоговение момент наступил и для Стеллы, и она с радостью увидела детали картины: крытые соломой белые постройки фермы, к югу от которых лежал садик, полный осенних цветов, большой фруктовый сад на западе, огород и на востоке — обнесенный стеной сад, где стояли ульи. Отцу Сприггу, кроме Старого луга, принадлежало несколько полей и два круглых зеленых холма, где паслись овцы и коровы. Один из холмов, холм Беверли, находился к югу от фермы, и был виден издалека, так как на его вершине рос старый, погнутый ветрами тис, а на другом холме, Таффети, на чьей вершине они находились сейчас, была рощица орешника и заросли кустов ежевики. Это королевство окружал большой земляной вал, выложенный камнями, служившим одной из Данмонианских изгородей, столь старых, что их происхождение уже никто не помнил. Доктор Крэйн как-то рассказал Стелле, что слово Девон происходило от слова Данмониан, что означало «глубокие ложбины», и что Данмонии, к роду которых принадлежала и она, были первыми поселенцами в этих узких ложбинах.
…Изгородь на ферме отца Спригга была большой, восемь футов в ширину у основания и почти столько же в высоту, но у вершины сужалась до четверти футов и была покрыта рощами дубов, ясеней, берез и орешника. Эти изгороди служили укрытием от ветров и не давали скоту заблудиться. Но сейчас поговаривали, что, быть может, скоро изгороди снова будут выполнять свою древнюю функцию — защиту от вторжения армии… Люди, спрятавшиеся с мушкетами позади таких изгородей, занимали бы очень выгодную позицию.
— Но они не придут! — неожиданно крикнула Стелла, — Сол, скажи, что они не придут!
— Пусть приходят! — дико прорычал Сол, — пусть только придут, и мы им покажем.
При упоминании о Них Стелла начала дрожать всем телом. Хотя она и была маленькой и очень храброй девочкой, она боялась трех вещей в мире: гроз, крыс и Их.
Несколько мгновений тому назад Сол вытащил из кармана любопытного вида деревянный предмет, по размеру и форме похожий на большой лавровый лист с длинной веревкой, привязанной к одному концу, которую старик обмотал вокруг своего пальца, и сейчас он начал медленно раскручивать этот странный предмет. В первое мгновение ничего не произошло, но Стелла, знавшая, что должно было случиться, стиснула зубы, зажмурилась и закрыла уши руками. Она знала, что этот предмет, перешедший к Солу по наследству от отца, был «бычьим ревом».
У многих мальчишек в Девоншире были эти древние инструменты, издававшие беспокойный и пугающий звук, но Сол сохранил любовь к «бычьему реву» до старческих лет. С его помощью он выражал свои самые глубокие чувства. Когда другой человек начал бы играть на скрипке или читать вслух стихотворение, Сол обычно размахивал своим «бычьим ревом». Звук начинался низким жужжанием, пронизавшим воздух, но с каждым мгновением он становился все громче и громче, пока наконец не превращался в рев ураганного ветра. Это был страшный и почти дьявольский звук, и Стелле всегда казалось, что от этого звука темнел весь мир, как будто между ее головой и небом летели Они — полчища демонов. Может, она никогда и не видела Их, но всегда закрывала глаза, когда Сол в упоении размахивал своим «бычьим ревом». Однажды доктор Крэйн рассказывал ей, что «бычий рев» был известен во многих странах мира, что он использовался как священный инструмент и был одной из языческих загадок. Он часто использовался в Древней Греции… И в Англии тоже, давным-давно.
— А о какой языческой тайне думает Сол, когда размахивает своим «бычьим ревом»? — спросила однажды Стелла.
— Он забыл, — ответил доктор.
— А кого он зовет Ими? — спросила она.
— Он забыл, — повторил доктор.
Пугающий звук затих и страшное присутствие кого-то еще, каких-то древних защитников земли исчезло вместе с ним.
Сол положил «бычий рев» в карман, и Стелла, вздрогнув от облегчения, отняла руки от ушей и открыла глаза. Бесс и Даниил стояли с таким видом, как будто ничего не произошло. Они, так же как и Сол, чувствовали себя вместе с Ними как дома. Только Стелла испытывала страх.
Сол повернулся и открыл ворота, закрывавшую узкую дорожку между живыми изгородями. Здесь дорожка была проложена через вал изгороди, и, пройдя через ворота, они оказались вне земли отца Спригга.
Дорожка вела вниз по склону холма к деревне Гентианского холма, лежавшей в уединенной долине. Эта долина была еще одним маленьким отдельным королевством, совершенно отличным по своему характеру от Викаборо, так как здесь не было никакого прохода между холмами, окружавшими ее, сквозь который можно было бы видеть заросшие вереском торфяники или море и в котором могли дуть свежие ветры, поэтому здесь, в отличие от долины Викаборо, не было сломанных деревьев, а цветы появлялись намного раньше и были гораздо пышнее. В жаркую погоду у подножия Гентианского холма, должно быть, было очень душно, а в дождливую погоду, когда ручей, бежавший по склону холма выходил из берегов, долину часто затопляло. Но это была красивая деревня, окруженная фруктовыми садами — ее крытые соломой домики стояли посреди садиков, сплошь покрытых цветами, а окружавшие их низкие каменные стены скрывал росший на них папоротник. Чудесная старая церковь с высокой резной башенкой стояла на самой вершине холма, давшего название деревне. Она тоже стояла посреди садика. Рядом с церковью виднелся постоялый двор, дом приходского священника, дом доктора Крэйна, кузница и деревенский магазин. Эта часть деревни была сродни самому фешенебельному району столицы. Но неподалеку была деревенька победнее, отделенная от Гентианского холма другим холмом, на вершине которого рос небольшой, но густой лес. Деревенька представляла собой десяток старых покосившихся домов, торчавших посреди очень неухоженных огородов. Домишки окружали старый постоялый двор с полуразрушившимися стенами и ветхой соломенной крышей. У его входа висела скверно нарисованная вывеска, изображавшая багровый корабль, плывущий по темно-красному морю на всех парусах. Но, несмотря на столь замысловатую вывеску, этот постоялый двор никогда не называли постоялым двором «Корабль», а именовали попросту Закоптелым домом, а сама деревенька, была известна, главным образом, под названием «Закоптелая».
Люди, жившие на Гентианском холме, осели здесь уже несколько столетий назад, но население Закоптелой деревни постоянно менялось. Люди из Эксайза уже давно положили глаз на Закоптелую деревню, равно как и владельцы игорного дома из близлежащих графств. Жители Гентианского холма всегда говорили о Закоптелой деревне с покровительственным неодобрением, но никогда не отдавали ее, и обитатели Закоптелой знали, что попади они в беду, на Гентианском всегда найдется несколько домов, где им не откажут в гостеприимстве и где их спрячут.
Но не все дома на Гентианском холме были зажиточными. Многие едва сводили концы с концами, а побеленные каменные стены и крытые соломой крыши некоторых домов скрывали бедность, которую доктор Крэйн тщательно скрывал от своей ученицы Стеллы. Он знал, что она была исключительно чувствительной и необыкновенно сострадательной девочкой, и всегда давал ей узнать о страданиях мира очень и очень осторожно.
3
Доктор Крэйн жил один в своем маленьком доме, полностью заросшем плющом. Его обслуживал только его старый слуга-моряк Том Пирс, и никто больше. Большую часть своей жизни доктор проработал морским хирургом, и теперь любое женское общество вызывало у него отвращение. Нельзя сказать, чтобы он вовсе не любил женщин, но когда они были больны, то тогда, с его точки зрения, они уже больше не были женщинами, а становились страдающими существами, а к страдающим существам доктор испытывал непреодолимое сострадание, делавшее больных в его глазах почти что святыми. А в возрасте Стеллы женщины вряд ли еще были женщинами, скорее — простыми детьми, хотя сам доктор Крэйн никогда бы не поставил слово «простые» перед словом «дети», так как он поклонялся детству ничуть не меньше, чем звездным небесам, волнуемой ветром кукурузе, только что выпавшему снегу и вообще всему здоровому и свежему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66