Грин усмехнулся:
– Мир на краю пропасти, а вы с такими мелочами.
– Мелочи чаще всего и удерживают Мир от падения в пропасть.
Скинув присутственный код, Грин вернул медальон Харднетту.
– Послушай, майор, – сказал тот, пряча устройство в карман. – Я хочу прихватить с собой диск из музея. На всякий случай. Мало ли, вдруг пригодится. Как думаешь, если официально обратимся, много времени уйдет на получение разрешения?
– Полагаю, дня два-три.
– А если через консула надавить?
– Надавить-то можно, только все равно…
– Процедура?
– Процедура.
– Ладно, тогда я сам.
– А как?
– Просто. Пойду и возьму.
– Но разве…
– Майор, я как Брут – ради Рима готов на все. Пойду и возьму. Только, пожалуй, перекушу для начала где-нибудь чего-нибудь.
– Можете поужинать в нашей столовой, – предложил Грин. – У нас отличный повар. Кстати, амнистированный даппаец.
– Не опасаетесь, что отравит?
– Он лоялен.
– Лояльных даппайцев не бывает. Клич услышит, перережет всех кухонным ножом. Пикнуть не успеете. Хороший даппаец – это даппаец, подвергнутый лоботомии.
У Грина вырвалось неясное междометие.
– Шучу, – успокоил его Харднетт.
– Так что, распорядиться?
– Нет, спасибо. – Полковник прижал ладонь к груди. – Большое спасибо, но хочу отведать местной экзотики. Честно.
– Тогда – одну секунду.
Грин отошел к стене и сдвинул в сторону портрет президента. Вскрыл замок встроенного сейфа, покопался внутри и вытащил небольшой прозрачный пакет с белым порошком.
– «Радужный хрусталик» или «Дрожь мартышки»? – посмеиваясь, спросил Харднетт. И дурашливо замахал руками: – С ума сошел, майор? Я на задании – ни-ни.
– За кого вы меня держите?! – не уловив шутки, воскликнул Грин и потряс содержимым пакета. – Это же соль! Просто соль.
– Неужели хлористый натрий?
– Да, поваренная. Возьмите, пригодится.
– Верю.
Спрятав пакетик в складках балахона, Харднетт пошел на выход. Уже взявшись за ручку двери, обернулся и сказал на прощание:
– Майор, поверь, все будет хорошо. – И после некоторой паузы добавил: – Если вообще что-нибудь в нашем Мире может быть хорошо. И выше нос, майор. Пробил час испытания, лозунг момента – действие.
Грин неожиданно улыбнулся:
– Спасибо вам, господин полковник.
– Пожалуйста. За что?
– За моральную поддержку. Я много о вас всякого недоброго слышал и думал…
– Вот и продолжай так думать, – оборвал его Харднетт. – Все, я ушел. Если что – выйду по каналу «майский день».
– Там, где вы будете работать, радиосвязи нет.
– Точно?
– Точно.
– Ну и черт с ней! – Харднетт все еще продолжал стоять на пороге. – Что-то еще хотел спросить… Что-то важное. – Он пощелкал пальцами. – Вспомнил! Скажи, как вторая игра финальной серии закончилась?
– Шестнадцать двадцать восемь, – доложил Грин.
– В нашу?
– А кто это «наши»?
Харднетт ничего не ответил, многозначительно хмыкнул и тут же вышел.
Проходя через фойе, задержался у зеркала в огромной раме с бронзовыми завитушками и, скорчив звероподобную гримасу, подумал: «Нет, не так уж это и страшно – видеть вместо своего лица маску. Пожалуй, гораздо страшнее, сняв маску, обнаружить под ней чужое лицо. Вот это вот действительно – жуть».
И тут же вспомнил текст, который читал так давно, что не мог припомнить ни его автора, ни его названия. Это был рассказ о мужчине и о женщине. О муже и жене. Его звали Робертом, ее – Маргаритой. Они были очень счастливой супружеской парой. Точнее, почти счастливой. Стать совсем-совсем счастливыми не позволяли им вечные ссоры. Ссорились они по пустякам, но всегда темпераментно, с битьем посуды, переходящим в банальный мордобой. Однако супружеское ложе всегда их примиряло.
Так и жили.
И все бы ничего, да вот однажды Роберт получил записку: «Приходите сегодня по такому-то адресу на бал масок. Ваша жена будет в костюме Коломбины. И будет не одна. Доброжелатель». Мало – больше. В тот же самый день Маргарита получила сходное послание: «Сегодня по такому-то адресу состоится бал масок. Ваш муж будет на нем в костюме Пьеро. И будет не один. Доброжелательница».
И вот, подозревая друг друга в неверности, оба супруга тайком направились на бал. По чистой случайности: Роберт – в костюме Пьеро, Маргарита – в костюме Коломбины.
Бал в одном из лучших домов города выдался на славу: музыка гремела, шампанское лилось рекой, гости кружились в зажигательных танцах и целовались за пыльными портьерами. Только Роберт и Маргарита не разделяли общего сумасшествия. Скрываясь под масками Пьеро и Коломбины они не спускали друг с друга глаз. Едва пробила полночь Пьеро не выдержал напряжения, приблизился к Коломбине и пригласил ее отужинать в отдельном кабинете. Та охотно согласилась. И вот когда они осталась наедине, Пьеро сорвал маску с лица Коломбины и со своего лица.
И оба ахнули.
Она оказалась не Маргаритой, а он – не Робертом.
Принеся друг другу извинения, они продолжили знакомство за легким ужином. О дальнейшем автор умалчивает. И только в самом конце, как бы между прочим, сообщает, что это небольшое злоключение послужило уроком, как для Роберта, так и для Маргариты. Впредь они больше не ссорились, жили в мире и согласии. И усердно делали новых людей.
Когда Харднетт впервые прочитал об этой истории, он лишился сна – все пытался разгадать загадку. Тогда, по молодости, не разгадал. А теперь и разгадывать нечего: эти двое были двойными агентами, которые так тщательно законспирировались, что даже сами позабыли, кто они есть на самом деле.
Выйдя из здания консульства, Харднетт обнаружил, что на город уже опустился вечерний сумрак. Дело шло к ночи. И чем дальше удалялся полковник от ярко освещенной центральной площади, тем больше это ощущалось. Фонари на улицах города горели через раз, а света, который просачивался сквозь мутные стекла жилых домов, было так мало, что все краски сливались в однородный серый кисель.
Пытаясь вырвать любопытствующим взглядом хоть какие-нибудь детали, Харднетт тихо повторял себе под нос одно и то же:
– Сфумато, сплошное, е-мое, сфумато.
Вероятно, из-за этого бормотания редкие прохожие и шарахались от него в сторону. Немудрено. Когда навстречу вышагивает колченогий мужик, да еще к тому же и сумасшедший (а это так, раз сам с собой разговаривает), тут поневоле струхнешь. Одна немолодая усталая женщина до того перепугалась его мрачного вида, что заголосила пожарной сиреной. Тут же на верхних этажах захлопали окна, из них – как червяки после дождя – проклюнулись участливые сограждане и стали живо интересоваться: кого насилуют? А когда поняли, что никого, принялись браниться и требовать тишины.
Найти заведение с местной кухней оказалось делом не пяти минут – глобальные сети ресторанов быстрой еды уже оккупировали несчастный Киарройок. И не просто оккупировали, а еще и поставили в неудобную позу, после чего цинично надругались. Индустрия «перекуса на бегу» заполонила все и вся. Рекламные щиты «Великого Мага», «Панславянского бистро» и «Пиццы с пылу с жару» попадались всюду. Шагу ступить было невозможно, чтобы не натолкнуться на какое-нибудь «То, что мы любим» или «Свободная касса – свобода выбора». А вот вывески их бедных туземных конкурентов будто ветром сдуло. Ни одной. Забили производители фанерных бутербродов мастеров здоровой натуральной пищи. Забили насмерть. Как пионеры бизонов.
Но только тот, кто хочет найти, тот обязательно найдет.
В одном из абсолютно ничем не примечательных проулков Харднетт все-таки обнаружил чудом сохранившийся подвальчик, и название и внешний вид которого наводили на мысль, что здесь должна, просто обязана быть местная кухня. Заведение называлось «Даншунго ахмтаго», что в грубом переводе означало – «Не оттащишь за уши».
По старой привычке Харднетт направился к дальнему столику, как лихо пущенный бильярдный шар – от двери к стойке и по диагонали в угол. Пристроив баул на один стул, полковник уселся на второй и в ожидании официанта окинул взглядом помещение. Особо не впечатлило: потрескавшиеся стекла окон, потолок в разводах, интерьер старый, оборудование допотопное, мебель – тоже не ахти. Ножки стула, к примеру, погрызены крысами и расползаются – того и гляди рухнешь на почерневшие от времени доски пола.
Беда!
Но, в общем и целом, если закрыть глаза на все эти изъяны и не привередничать, терпимо. Во всяком случае, полы подметены, мухи над головой не барражируют, и скатерть на столе лежит хоть и помятая, но стираная.
Что заказать, Харднетт толком не знал. В потрепанном меню значились названия различных национальных блюд (шарруак, ждобо, догшангоррдиен, андбго по-ламтски и тому подобное), но без пробы соотнести с чем-то вкусным эти труднопроизносимые названия было невозможно. Когда официантка, разбитная бабенка с задорной попкой, замерла в ожидании заказа, землянин поступил просто. Кивнул в сторону соседнего столика, где хмурый полицейский хлебал из глубокой миски аппетитно пахнущее варево, и попросил:
– То же самое.
– Что будете пить? – поинтересовалась официантка, не удостоив взглядом.
С губ так и просилось легендарное «водку-мартини, взболтать, но не смешивать», но сдержался и заказал стаканчик местной отравы из губчатой настырницы.
Знакомство с национальной аррагейской кухней едва не закончилось, не успев начаться. И все из-за того, что никакого хлеба Харднетту не подали, а вместо него принесли пучок желтоватых стеблей. Вкус этих невзрачных мягких палочек оказался мучной, то есть практически никакой. Поэтому полковник макнул их в предусмотрительно выставленную плошку с красным соусом. А когда надкусил, во рту случилось адово пекло и по телу такая судорога прошла, будто схватился за оголенный провод. Отдышавшись, Харднетт вытер невольные слезы и стал энергично наяривать похлебку. Думал погасить пожар. Погасил. Но через пять ложек сообразил, зачем Грин подсунул соль. Кинув в тарелку несколько щепоток, мысленно поблагодарил майора за заботу.
Отужинав, задерживаться дольше необходимого не стал. Попросил счет и бутылку на вынос. Официантка управилась быстро. Принесла бутыль, молча, не пересчитывая, приняла плату, и, покачивая крутыми бедрами, удалилась восвояси. «А сдачу?!» – хотел крикнуть ей в спину не столько обиженный, сколько озадаченный такой наглостью землянин. Но не крикнул.
«Черт с ней, – подумал. – Пусть подавится».
Вставая, опрокинул стул, поднимать не стал и похромал на выход, не оборачиваясь. Поэтому и не увидел, каким взглядом провожает его наглая официантка.
А провожала она его взглядом тигрицы, изготовившейся к прыжку.
Выйдя на улицу, Харднетт увидел, что ночь окончательно накрыла город: лавки закрылись, людской гомон стих, свет в окнах погас, улицы перешли во власть крыс, воров и проституток.
Количество жриц любви полковника просто поразило. Особенно много их оказалось на бульваре Ста борцов за демократию.
Первой стала клеиться неопрятная старая тетка со слипшимися от пота волосами и невероятно длинной сигарой во рту. Ярко-зеленую помаду она по пьяному делу нанесла мимо губ, поэтому походила на жабу. И вот эта вот смолящая жаба подскочила, стала дергать за рукав, а на вопрос «Чего надо?» вытащила сигару изо рта, облизала ее воспаленным языком и предложила расслабиться. «Знаем мы ваше “расслабиться”, – недобро глядя на нее, подумал Харднетт. – Уходили крестоносцы за гробом Господним, а возвращались с болезнями непотребными». И грубо отпихнул тетку. Пихнул не сильно, но та на ногах не удержалась, плюхнулась на зад возле тумбы со следами прошлогодних афиш и разразилась отборной руганью. А через несколько шагов вынырнула из тени малолетка. Чистенькая. Кудрявая. Сущий ангел. Эта сама передумала, едва Харднетт повернул к ней свое лицо. Вернее, как раз не свое. Увидев страшную харю с переломанным носом, бедняжка ойкнула и отскочила назад, в тень. «Как в сказке о слепой принцессе, прозревшей после поцелуя дракона, – усмехнулся Харднетт. – Увидев дракона, девочка стала глухонемой». И прибавил шагу.
Через три квартала свернул и пошел к музею альтернативным путем – проулками и дворами. В одном из таких глухих дворов на него и напали. Вернее сказать, он сам дал на себя напасть.
То, что за ним следят, полковник почувствовал сразу как только оставил бульвар. Для проверки ускорился. Слежка превратилась в преследование. А когда побежал – в погоню. Каблуки за спиной так и застучали. По звуку Харднетт легко определил, что преследователей двое. Мужчина и женщина. И решил в «воров и сыщиков» не играть, а разобраться незамедлительно. Тут же свернул в ближайшую подворотню и, залетев в слабо освещенный двор, метнулся к каменному забору. Чтобы не окружили, прижался к забору спиной, скинул баул с плеча и, просунув руку в складки балахона, сжал рукоятку пистолета.
Ждать пришлось недолго.
Секунд через пятнадцать под тусклый свет заляпанного мотылями фонаря выскочил молодой, лет двадцати от роду, парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Мир на краю пропасти, а вы с такими мелочами.
– Мелочи чаще всего и удерживают Мир от падения в пропасть.
Скинув присутственный код, Грин вернул медальон Харднетту.
– Послушай, майор, – сказал тот, пряча устройство в карман. – Я хочу прихватить с собой диск из музея. На всякий случай. Мало ли, вдруг пригодится. Как думаешь, если официально обратимся, много времени уйдет на получение разрешения?
– Полагаю, дня два-три.
– А если через консула надавить?
– Надавить-то можно, только все равно…
– Процедура?
– Процедура.
– Ладно, тогда я сам.
– А как?
– Просто. Пойду и возьму.
– Но разве…
– Майор, я как Брут – ради Рима готов на все. Пойду и возьму. Только, пожалуй, перекушу для начала где-нибудь чего-нибудь.
– Можете поужинать в нашей столовой, – предложил Грин. – У нас отличный повар. Кстати, амнистированный даппаец.
– Не опасаетесь, что отравит?
– Он лоялен.
– Лояльных даппайцев не бывает. Клич услышит, перережет всех кухонным ножом. Пикнуть не успеете. Хороший даппаец – это даппаец, подвергнутый лоботомии.
У Грина вырвалось неясное междометие.
– Шучу, – успокоил его Харднетт.
– Так что, распорядиться?
– Нет, спасибо. – Полковник прижал ладонь к груди. – Большое спасибо, но хочу отведать местной экзотики. Честно.
– Тогда – одну секунду.
Грин отошел к стене и сдвинул в сторону портрет президента. Вскрыл замок встроенного сейфа, покопался внутри и вытащил небольшой прозрачный пакет с белым порошком.
– «Радужный хрусталик» или «Дрожь мартышки»? – посмеиваясь, спросил Харднетт. И дурашливо замахал руками: – С ума сошел, майор? Я на задании – ни-ни.
– За кого вы меня держите?! – не уловив шутки, воскликнул Грин и потряс содержимым пакета. – Это же соль! Просто соль.
– Неужели хлористый натрий?
– Да, поваренная. Возьмите, пригодится.
– Верю.
Спрятав пакетик в складках балахона, Харднетт пошел на выход. Уже взявшись за ручку двери, обернулся и сказал на прощание:
– Майор, поверь, все будет хорошо. – И после некоторой паузы добавил: – Если вообще что-нибудь в нашем Мире может быть хорошо. И выше нос, майор. Пробил час испытания, лозунг момента – действие.
Грин неожиданно улыбнулся:
– Спасибо вам, господин полковник.
– Пожалуйста. За что?
– За моральную поддержку. Я много о вас всякого недоброго слышал и думал…
– Вот и продолжай так думать, – оборвал его Харднетт. – Все, я ушел. Если что – выйду по каналу «майский день».
– Там, где вы будете работать, радиосвязи нет.
– Точно?
– Точно.
– Ну и черт с ней! – Харднетт все еще продолжал стоять на пороге. – Что-то еще хотел спросить… Что-то важное. – Он пощелкал пальцами. – Вспомнил! Скажи, как вторая игра финальной серии закончилась?
– Шестнадцать двадцать восемь, – доложил Грин.
– В нашу?
– А кто это «наши»?
Харднетт ничего не ответил, многозначительно хмыкнул и тут же вышел.
Проходя через фойе, задержался у зеркала в огромной раме с бронзовыми завитушками и, скорчив звероподобную гримасу, подумал: «Нет, не так уж это и страшно – видеть вместо своего лица маску. Пожалуй, гораздо страшнее, сняв маску, обнаружить под ней чужое лицо. Вот это вот действительно – жуть».
И тут же вспомнил текст, который читал так давно, что не мог припомнить ни его автора, ни его названия. Это был рассказ о мужчине и о женщине. О муже и жене. Его звали Робертом, ее – Маргаритой. Они были очень счастливой супружеской парой. Точнее, почти счастливой. Стать совсем-совсем счастливыми не позволяли им вечные ссоры. Ссорились они по пустякам, но всегда темпераментно, с битьем посуды, переходящим в банальный мордобой. Однако супружеское ложе всегда их примиряло.
Так и жили.
И все бы ничего, да вот однажды Роберт получил записку: «Приходите сегодня по такому-то адресу на бал масок. Ваша жена будет в костюме Коломбины. И будет не одна. Доброжелатель». Мало – больше. В тот же самый день Маргарита получила сходное послание: «Сегодня по такому-то адресу состоится бал масок. Ваш муж будет на нем в костюме Пьеро. И будет не один. Доброжелательница».
И вот, подозревая друг друга в неверности, оба супруга тайком направились на бал. По чистой случайности: Роберт – в костюме Пьеро, Маргарита – в костюме Коломбины.
Бал в одном из лучших домов города выдался на славу: музыка гремела, шампанское лилось рекой, гости кружились в зажигательных танцах и целовались за пыльными портьерами. Только Роберт и Маргарита не разделяли общего сумасшествия. Скрываясь под масками Пьеро и Коломбины они не спускали друг с друга глаз. Едва пробила полночь Пьеро не выдержал напряжения, приблизился к Коломбине и пригласил ее отужинать в отдельном кабинете. Та охотно согласилась. И вот когда они осталась наедине, Пьеро сорвал маску с лица Коломбины и со своего лица.
И оба ахнули.
Она оказалась не Маргаритой, а он – не Робертом.
Принеся друг другу извинения, они продолжили знакомство за легким ужином. О дальнейшем автор умалчивает. И только в самом конце, как бы между прочим, сообщает, что это небольшое злоключение послужило уроком, как для Роберта, так и для Маргариты. Впредь они больше не ссорились, жили в мире и согласии. И усердно делали новых людей.
Когда Харднетт впервые прочитал об этой истории, он лишился сна – все пытался разгадать загадку. Тогда, по молодости, не разгадал. А теперь и разгадывать нечего: эти двое были двойными агентами, которые так тщательно законспирировались, что даже сами позабыли, кто они есть на самом деле.
Выйдя из здания консульства, Харднетт обнаружил, что на город уже опустился вечерний сумрак. Дело шло к ночи. И чем дальше удалялся полковник от ярко освещенной центральной площади, тем больше это ощущалось. Фонари на улицах города горели через раз, а света, который просачивался сквозь мутные стекла жилых домов, было так мало, что все краски сливались в однородный серый кисель.
Пытаясь вырвать любопытствующим взглядом хоть какие-нибудь детали, Харднетт тихо повторял себе под нос одно и то же:
– Сфумато, сплошное, е-мое, сфумато.
Вероятно, из-за этого бормотания редкие прохожие и шарахались от него в сторону. Немудрено. Когда навстречу вышагивает колченогий мужик, да еще к тому же и сумасшедший (а это так, раз сам с собой разговаривает), тут поневоле струхнешь. Одна немолодая усталая женщина до того перепугалась его мрачного вида, что заголосила пожарной сиреной. Тут же на верхних этажах захлопали окна, из них – как червяки после дождя – проклюнулись участливые сограждане и стали живо интересоваться: кого насилуют? А когда поняли, что никого, принялись браниться и требовать тишины.
Найти заведение с местной кухней оказалось делом не пяти минут – глобальные сети ресторанов быстрой еды уже оккупировали несчастный Киарройок. И не просто оккупировали, а еще и поставили в неудобную позу, после чего цинично надругались. Индустрия «перекуса на бегу» заполонила все и вся. Рекламные щиты «Великого Мага», «Панславянского бистро» и «Пиццы с пылу с жару» попадались всюду. Шагу ступить было невозможно, чтобы не натолкнуться на какое-нибудь «То, что мы любим» или «Свободная касса – свобода выбора». А вот вывески их бедных туземных конкурентов будто ветром сдуло. Ни одной. Забили производители фанерных бутербродов мастеров здоровой натуральной пищи. Забили насмерть. Как пионеры бизонов.
Но только тот, кто хочет найти, тот обязательно найдет.
В одном из абсолютно ничем не примечательных проулков Харднетт все-таки обнаружил чудом сохранившийся подвальчик, и название и внешний вид которого наводили на мысль, что здесь должна, просто обязана быть местная кухня. Заведение называлось «Даншунго ахмтаго», что в грубом переводе означало – «Не оттащишь за уши».
По старой привычке Харднетт направился к дальнему столику, как лихо пущенный бильярдный шар – от двери к стойке и по диагонали в угол. Пристроив баул на один стул, полковник уселся на второй и в ожидании официанта окинул взглядом помещение. Особо не впечатлило: потрескавшиеся стекла окон, потолок в разводах, интерьер старый, оборудование допотопное, мебель – тоже не ахти. Ножки стула, к примеру, погрызены крысами и расползаются – того и гляди рухнешь на почерневшие от времени доски пола.
Беда!
Но, в общем и целом, если закрыть глаза на все эти изъяны и не привередничать, терпимо. Во всяком случае, полы подметены, мухи над головой не барражируют, и скатерть на столе лежит хоть и помятая, но стираная.
Что заказать, Харднетт толком не знал. В потрепанном меню значились названия различных национальных блюд (шарруак, ждобо, догшангоррдиен, андбго по-ламтски и тому подобное), но без пробы соотнести с чем-то вкусным эти труднопроизносимые названия было невозможно. Когда официантка, разбитная бабенка с задорной попкой, замерла в ожидании заказа, землянин поступил просто. Кивнул в сторону соседнего столика, где хмурый полицейский хлебал из глубокой миски аппетитно пахнущее варево, и попросил:
– То же самое.
– Что будете пить? – поинтересовалась официантка, не удостоив взглядом.
С губ так и просилось легендарное «водку-мартини, взболтать, но не смешивать», но сдержался и заказал стаканчик местной отравы из губчатой настырницы.
Знакомство с национальной аррагейской кухней едва не закончилось, не успев начаться. И все из-за того, что никакого хлеба Харднетту не подали, а вместо него принесли пучок желтоватых стеблей. Вкус этих невзрачных мягких палочек оказался мучной, то есть практически никакой. Поэтому полковник макнул их в предусмотрительно выставленную плошку с красным соусом. А когда надкусил, во рту случилось адово пекло и по телу такая судорога прошла, будто схватился за оголенный провод. Отдышавшись, Харднетт вытер невольные слезы и стал энергично наяривать похлебку. Думал погасить пожар. Погасил. Но через пять ложек сообразил, зачем Грин подсунул соль. Кинув в тарелку несколько щепоток, мысленно поблагодарил майора за заботу.
Отужинав, задерживаться дольше необходимого не стал. Попросил счет и бутылку на вынос. Официантка управилась быстро. Принесла бутыль, молча, не пересчитывая, приняла плату, и, покачивая крутыми бедрами, удалилась восвояси. «А сдачу?!» – хотел крикнуть ей в спину не столько обиженный, сколько озадаченный такой наглостью землянин. Но не крикнул.
«Черт с ней, – подумал. – Пусть подавится».
Вставая, опрокинул стул, поднимать не стал и похромал на выход, не оборачиваясь. Поэтому и не увидел, каким взглядом провожает его наглая официантка.
А провожала она его взглядом тигрицы, изготовившейся к прыжку.
Выйдя на улицу, Харднетт увидел, что ночь окончательно накрыла город: лавки закрылись, людской гомон стих, свет в окнах погас, улицы перешли во власть крыс, воров и проституток.
Количество жриц любви полковника просто поразило. Особенно много их оказалось на бульваре Ста борцов за демократию.
Первой стала клеиться неопрятная старая тетка со слипшимися от пота волосами и невероятно длинной сигарой во рту. Ярко-зеленую помаду она по пьяному делу нанесла мимо губ, поэтому походила на жабу. И вот эта вот смолящая жаба подскочила, стала дергать за рукав, а на вопрос «Чего надо?» вытащила сигару изо рта, облизала ее воспаленным языком и предложила расслабиться. «Знаем мы ваше “расслабиться”, – недобро глядя на нее, подумал Харднетт. – Уходили крестоносцы за гробом Господним, а возвращались с болезнями непотребными». И грубо отпихнул тетку. Пихнул не сильно, но та на ногах не удержалась, плюхнулась на зад возле тумбы со следами прошлогодних афиш и разразилась отборной руганью. А через несколько шагов вынырнула из тени малолетка. Чистенькая. Кудрявая. Сущий ангел. Эта сама передумала, едва Харднетт повернул к ней свое лицо. Вернее, как раз не свое. Увидев страшную харю с переломанным носом, бедняжка ойкнула и отскочила назад, в тень. «Как в сказке о слепой принцессе, прозревшей после поцелуя дракона, – усмехнулся Харднетт. – Увидев дракона, девочка стала глухонемой». И прибавил шагу.
Через три квартала свернул и пошел к музею альтернативным путем – проулками и дворами. В одном из таких глухих дворов на него и напали. Вернее сказать, он сам дал на себя напасть.
То, что за ним следят, полковник почувствовал сразу как только оставил бульвар. Для проверки ускорился. Слежка превратилась в преследование. А когда побежал – в погоню. Каблуки за спиной так и застучали. По звуку Харднетт легко определил, что преследователей двое. Мужчина и женщина. И решил в «воров и сыщиков» не играть, а разобраться незамедлительно. Тут же свернул в ближайшую подворотню и, залетев в слабо освещенный двор, метнулся к каменному забору. Чтобы не окружили, прижался к забору спиной, скинул баул с плеча и, просунув руку в складки балахона, сжал рукоятку пистолета.
Ждать пришлось недолго.
Секунд через пятнадцать под тусклый свет заляпанного мотылями фонаря выскочил молодой, лет двадцати от роду, парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64