– Впрочем, профессия как профессия. Ничем не лучше иных. Но и не хуже. Н-да… А вы, если не секрет, куда?
– Никаких секретов! С Саулкгаста прямиком на Вахаду. Я, уважаемый, тоже не на отдых. Я, видите ли, физик.
– А что забыл ученый-физик в тамошних песках? – поинтересовался полковник.
Седой оживился, глаза его заблестели. Он по-петушиному встрепенулся и воскликнул, удивляясь неумному вопросу:
– Как это – «что нужно»?! Вообще-то, собираюсь на практике проверить кое-какие собственные теоретические наработки. Дело, видите ли, в том, что моя специализация – механика сыпучих тел, а там, на Вахаде, как вы понимаете, этого добра навалом. Вся планета – сплошной стенд для экспериментов.
– Что есть, то есть, – согласился Харднетт.
– Вы не поверите, три года добивался включения в состав постоянной научной экспедиции, – пожаловался Седой. – Ноги по колена стер, обходя по кругу кабинеты. Но вот, видите, своего добился.
– Поздравляю. Искренне.
– Спасибо.
– Теперь, видимо, развернетесь?
– О да! Возьму в оборот «поющие ловушки». Слышали о таких?
– Еще бы.
– Замечательные объекты!
– Вы находите?
– Уверяю вас.
– Но эти, как вы выражаетесь, замечательные объекты людей кушают почем зря, – напомнил Харднетт. – Читал, человек по сорок в месяц пропадает. А иной раз и все шестьдесят.
Седой смешался и дал задний ход.
– Виноват, виноват, виноват, – забормотал он и показал открытые ладони. – Подобрал неудачный эпитет. Проскользнуло, понимаете ли, сугубо профессиональное восприятие предмета. Видимо, прозвучало цинично? Да?
– Немного.
– На самом деле я, конечно же, согласен, «поющая ловушка» – весьма опасная штуковина. Весьма! Шутки с ней шутить нельзя. Чревато.
– Трудно не согласиться…
– Да, да, да и еще раз – да! – воскликнул физик. – Но, замечу, как раз потому-то и важно досконально изучить механизм ее действия. А механизм этот, доложу я вам, фантастичен.
В его голосе вновь послышались ноты неподдельного энтузиазма. Он уже видел себя на Вахаде.
– Вот прилечу и сразу выдвинусь на Точку! Приближусь на «матрасе» к границе зыбучих песков и зависну. Осмотрюсь… Потом достану шарик. Вот этот вот. – Седой вынул из кармана и продемонстрировал Харднетту оранжевый шарик для пинг-понга. – Достану, значит, и брошу. И как только упадет он на песок, так в ту же секунду… Знаете, что произойдет?
По интонации собеседника, да и по приглашающему жесту полковник понял, что ему предлагается ответить, поэтому из учтивости сказал:
– В общих чертах – да, знаю.
Зря старался. Физик не услышал его реплики. И не собирался слышать. Он уже сам отвечал на собственный вопрос:
– А произойдет следующее. В тот же миг нарушится существовавшее до того равновесие. То самое, которое мы называем хрупким. Едва шарик коснется песка, миллиарды песчинок вдруг сорвутся с места и одновременно устремятся куда-то вниз. При этом вокруг шарика создастся огромная тяга. И эта тяга будет в миллионы раз превышать силу, которая ее породила. Можете себе такое представить?
Харднетт мог. Но не хотел. Вместо того чтобы по призыву ученого включить фантазию, налил бокал до краев и осушил его по-плебейски – залпом.
А физик остановиться уже был не в состоянии.
– Равновесие песчинок нарушается всего на один процент, – рассказывал он. – А мощь, которая порождается этим слабым возмущением, огромна. Она просто чудовищна! Я когда долго смотрю на запись работы такой воронки, мне начинает казаться, что она готова всосать в себя всю Вселенную. Я не знаю, с чем это еще можно сравнить. – Он на секунду задумался, после чего допустил: – Разве только с термоядерной реакцией. Или лавинообразным испарением массы черной дыры.
– Или с распространением ложных слухов, – вяло вставил Харднетт.
– Или с У-лучом, – продолжил физик смысловой ряд. Услышав знакомый термин, полковник оживился:
– Вы сказали – с У-лучом?
– Ну да, – кивнул физик. – Видимо, слышали?
– Кое-что и краем уха.
– Тоже удивительная вещица. Сейчас, кстати, увлекательные процессы наблюдаются с одной мембраной Гагича, в которую ткнулся недавний У-луч.
– Интересно, – заметил Харднетт, надеясь на то, что разболтавшийся сосед продолжит тему.
Но тот вдруг, бросив взгляд на часы, засобирался.
– Да-да, все это интересно, – сказал он, вставая. – Очень даже интересно. И я бы, пожалуй, рассказал вам, уважаемый, об этом увлекательнейшем феномене, но…
– Не расскажете?
– К сожалению, я вынужден покинуть вас по причинам, о которых, в виду их сугубой интимности, вынужден умолчать.
«Ну вы, господин ученый, и загнули, – усмехнулся про себя полковник. – Нет, чтобы просто и по-человечески сказать: так, мол, и так, извини, дружище, но мне нужно перед Проникновением облегчиться». А вслух, приподняв пустой бокал, пожелал:
– Всего вам доброго. И удачного Проникновения.
– Вам того же, – сказал Седой и откланялся. Причем откланялся настолько стремительно, что в спешке забыл свой фолиант. Книга так и осталась лежать на столе.
Оказавшись в одиночестве, полковник осушил еще один бокал. К еде не притронулся, аппетита по-прежнему не было. С завистью покосился на Проводника. Тот, судя по пустым розеткам, уплетал уже четвертую порцию мороженого.
Харднетт, мысли которого пока еще крутились вокруг разговора с физиком, вдруг подумал, а что, если целью существования симбиоза человек – Проводник является Воскрешение через реальное объединение человечества?
Почему бы и нет?
Когда-то давно умнейшие из живших на Земле полагали, что Творец создал расы белых, черных и желтых в соответствии с тремя свойствами человеческой психики – рациональность, интуиция и эмоции. Эти свойства вообще-то присущи всем трем расам, но в каждой расе преимущественно выражено одно. Белые особо рациональны, черные – эмоциональны, а желтые славятся интуицией. А все в совокупности благодаря развитию этих качеств обеспечивают оптимальное воплощение Божественного Замысла.
Почему бы не пойти дальше и не представить, что Творец при создании видимого Мира разделили Самое Себя на огромное множество кусков. И куски эти вложил в людей. Никого не обошел. В каждого – по куску. По бессмертной душе.
Что, если так?
Нет, не в метафизическом плане, а в самом что ни на есть практическом.
Быть может, когда человечество, разбросанное по закоулкам космоса, соберется вместе, Создатель воссоединит части своей сущности и станет Самим Собой. Только уже обновленным, познавшим страдание, а потому – мудрым. И добрым. Обязательно – добрым. Все муки людские потонут тогда в милосердии, которое наполнит собою весь мир. И жизнь станет сладкой, как… Как крем-брюле. И будет людям… Будет тогда всем счастье. И никто не уйдет обиженным.
«А кто не хочет воссоединения человечества под эгидой Большой Земли, тот Создателю есть первый враг, – сделал Харднетт политически грамотный вывод из своих соборных размышлений. – И мы их будем гасить. Без колебаний. Где поймаем, там и будем».
В этот миг Проводник, будто услышал мысли Харднетта. Вздрогнул, оторвался от лакомства и посмотрел на офицера тайной службы рассеянным взглядом.
Полковник быстро отвернулся и потянулся к забытой физиком книге.
Книга как книга. Небольшой том в черном кожаном переплете с закованными в металл углами. По всему, побывал во многих руках. Автор не указан. Название – тоже. И никаких выходных данных. Только на обложке вытиснен странный знак – голова хищной птицы в обрамлении переплетающихся колец.
Полистав книгу с придирчивостью криминального эксперта, полковник отметил, что страницы изрядно потрепанны, печать бледная, а текст набран на дореформенном английском. Бросался в глаза и небольшой дефект переплета – хотя все страницы держались крепко, но создавалось ощущение, что некоторые из них вклеены позже. Будто кто-то вынул из книги родные и вставил другие. И, что характерно, бумага, шрифт – все подобрано один в один, и текст нигде не обрывался, все сходилось до последней запятой, знаки переноса тоже совпадали, смысл предложений нигде не терялся, но только некоторые страницы у основания были приклеены к соседним и не образовывали единого целого с переплетом.
«И книги имеют свою судьбу», – припомнил Харднетт древнюю мудрость и закрыл том.
Некоторое время полковник сидел, задумчиво глядя на вялое дрожание пламени свечи. Потом, почувствовав привычный интерес к незнакомым строкам, вновь раскрыл книгу там, где раскрылась, отложил в сторону салфетку и начал читать. С того места, куда упал взгляд:
«…пещеры оказался колодец, в темноту его пропасти шла лестница. Я спустился по ней.
Пройдя путаницей грязных переходов, очутился в сводчатом помещении. В потемках стены были едва различимы, но я увидел двенадцать дверей. Одиннадцать из них являлись ложными. Они вели в лабиринт и обманно возвращали в то же самое подземелье. Двенадцатая через другой лабиринт выводила в другое подземелье, такой же округлой формы, как и первое.
И там тоже оказалось двенадцать дверей.
И одна из них вела в третий склеп с двенадцатью дверями.
Не знаю, сколько всего их было, этих склепов. Возможно мне, пребывающему в страхе, казалось, что их больше, чем на самом деле.
Стояла враждебная и почти полная тишина. Ни один звук не проникал в эту путаницу глубоких каменных коридоров. Слышался только шорох непонятно откуда взявшегося подземного ветра и журчание сбегающей по расщелинам мутной воды.
К ужасу своему, я начал свыкаться с этим странным миром. Я уже не верил, что может существовать на свете что-нибудь, кроме склепов и бесконечных разветвляющихся ходов.
Не знаю, как долго я блуждал под землей, помню только, что наступило мгновение, когда, запутавшись в подземных тупиках, я в отчаянии уже не помнил, о чем тоскую – о городе ли, где родился, или об отвратительном поселении дикарей.
Но вот в потолке одного коридора неожиданно открылся ход, и сверху на меня упал луч далекого света. Я поднял уставшие от темноты глаза и в головокружительной выси увидел кружочек неба. Невыносимо синего неба.
По стене уходили вверх железные ступени. От усталости я совсем ослаб, но принялся карабкаться по ним, останавливаясь лишь иногда, чтобы глупо всхлипнуть от счастья. Поднимаясь, я видел капители и астрагалы, треугольные и округлые фронтоны, неясное великолепие из гранита и мрамора. И оказался вознесенным из слепого владычества черных лабиринтов в ослепительное сияние…»
Дочитав до этого места, Харднетт подумал: «Все на свете когда-нибудь заканчивается».
И захлопнул книгу.
Забавно, но именно в этот миг пианист, отыграв свою программу, сделал перерыв. Он осторожно закрыл крышку рояля, встал, неловко, как-то боком и не поднимая глаз, поклонился публике и быстро вышел.
Едва умолкла музыка, стал слышен гул кондиционера, рокот застольных разговоров и звон посуды. Особенная атмосфера места куда-то улетучилась. Стало до боли ясно, что на самом деле все вокруг поддельное. Захотелось немедленно уйти.
Харднетт сделал последний глоток, потушил пальцами огоньки на всех пяти свечах и встал из-за стола.
Вернувшись в пассажирский салон, Харднетт упал в свое кресло под номером четырнадцать и от нечего делать включил терминал. А включив, невольно усмехнулся: по первому федеральному каналу передавали еженедельное обращение Верховного Комиссара к народам Большой Земли.
В силу своего должностного положения полковник прекрасно знал, что такие сорокаминутные выступления Старика обладают двумя хитрыми свойствами. Во-первых, в каждом обращении содержится огромный объем информации. Во-вторых, выдает Верховный Комиссар эту информацию на рассчитанной по специальным методикам скорости. В результате сознание отдельно взятого гражданина переварить получаемые установки не может, поэтому они сразу проникают в подсознание, облегчая гражданину дальнейшую жизнь в общественно-политическом пространстве.
А еще Харднетт знал, к каким двум незамысловатым выводам сводится всякое обращение. Прежде всего, к тому, что Большая Земля, будучи родиной идеи и практики «гражданской нации», никогда не отступит от принципа: «Один народ, один язык, одна нация». А второе заключение: Большая Земля является лидером по продвижению свободы, демократии и замзам-колы в темные глубины космоса и впредь будет оставаться таким лидером.
«Привет, шеф, – мысленно поздоровался Харднетт с проповедующим Стариком и, помахав ему рукой, процитировал любимого классика: – Старик научил мальчика рыбачить, и мальчик его любил».
На этот раз мастера графической крипто-визуализации представили Верховного Комиссара в виде Стока Ганта. Служил еще совсем недавно такой федеральный агент в Особом отделе. Числился под номером 0876. Погиб года два назад при исполнении. Погиб глупо. Был внедрен в низовую группу религиозно-экстремистской организации «Такхт», да не слишком удачно. Все у него с ходу наперекосяк пошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Никаких секретов! С Саулкгаста прямиком на Вахаду. Я, уважаемый, тоже не на отдых. Я, видите ли, физик.
– А что забыл ученый-физик в тамошних песках? – поинтересовался полковник.
Седой оживился, глаза его заблестели. Он по-петушиному встрепенулся и воскликнул, удивляясь неумному вопросу:
– Как это – «что нужно»?! Вообще-то, собираюсь на практике проверить кое-какие собственные теоретические наработки. Дело, видите ли, в том, что моя специализация – механика сыпучих тел, а там, на Вахаде, как вы понимаете, этого добра навалом. Вся планета – сплошной стенд для экспериментов.
– Что есть, то есть, – согласился Харднетт.
– Вы не поверите, три года добивался включения в состав постоянной научной экспедиции, – пожаловался Седой. – Ноги по колена стер, обходя по кругу кабинеты. Но вот, видите, своего добился.
– Поздравляю. Искренне.
– Спасибо.
– Теперь, видимо, развернетесь?
– О да! Возьму в оборот «поющие ловушки». Слышали о таких?
– Еще бы.
– Замечательные объекты!
– Вы находите?
– Уверяю вас.
– Но эти, как вы выражаетесь, замечательные объекты людей кушают почем зря, – напомнил Харднетт. – Читал, человек по сорок в месяц пропадает. А иной раз и все шестьдесят.
Седой смешался и дал задний ход.
– Виноват, виноват, виноват, – забормотал он и показал открытые ладони. – Подобрал неудачный эпитет. Проскользнуло, понимаете ли, сугубо профессиональное восприятие предмета. Видимо, прозвучало цинично? Да?
– Немного.
– На самом деле я, конечно же, согласен, «поющая ловушка» – весьма опасная штуковина. Весьма! Шутки с ней шутить нельзя. Чревато.
– Трудно не согласиться…
– Да, да, да и еще раз – да! – воскликнул физик. – Но, замечу, как раз потому-то и важно досконально изучить механизм ее действия. А механизм этот, доложу я вам, фантастичен.
В его голосе вновь послышались ноты неподдельного энтузиазма. Он уже видел себя на Вахаде.
– Вот прилечу и сразу выдвинусь на Точку! Приближусь на «матрасе» к границе зыбучих песков и зависну. Осмотрюсь… Потом достану шарик. Вот этот вот. – Седой вынул из кармана и продемонстрировал Харднетту оранжевый шарик для пинг-понга. – Достану, значит, и брошу. И как только упадет он на песок, так в ту же секунду… Знаете, что произойдет?
По интонации собеседника, да и по приглашающему жесту полковник понял, что ему предлагается ответить, поэтому из учтивости сказал:
– В общих чертах – да, знаю.
Зря старался. Физик не услышал его реплики. И не собирался слышать. Он уже сам отвечал на собственный вопрос:
– А произойдет следующее. В тот же миг нарушится существовавшее до того равновесие. То самое, которое мы называем хрупким. Едва шарик коснется песка, миллиарды песчинок вдруг сорвутся с места и одновременно устремятся куда-то вниз. При этом вокруг шарика создастся огромная тяга. И эта тяга будет в миллионы раз превышать силу, которая ее породила. Можете себе такое представить?
Харднетт мог. Но не хотел. Вместо того чтобы по призыву ученого включить фантазию, налил бокал до краев и осушил его по-плебейски – залпом.
А физик остановиться уже был не в состоянии.
– Равновесие песчинок нарушается всего на один процент, – рассказывал он. – А мощь, которая порождается этим слабым возмущением, огромна. Она просто чудовищна! Я когда долго смотрю на запись работы такой воронки, мне начинает казаться, что она готова всосать в себя всю Вселенную. Я не знаю, с чем это еще можно сравнить. – Он на секунду задумался, после чего допустил: – Разве только с термоядерной реакцией. Или лавинообразным испарением массы черной дыры.
– Или с распространением ложных слухов, – вяло вставил Харднетт.
– Или с У-лучом, – продолжил физик смысловой ряд. Услышав знакомый термин, полковник оживился:
– Вы сказали – с У-лучом?
– Ну да, – кивнул физик. – Видимо, слышали?
– Кое-что и краем уха.
– Тоже удивительная вещица. Сейчас, кстати, увлекательные процессы наблюдаются с одной мембраной Гагича, в которую ткнулся недавний У-луч.
– Интересно, – заметил Харднетт, надеясь на то, что разболтавшийся сосед продолжит тему.
Но тот вдруг, бросив взгляд на часы, засобирался.
– Да-да, все это интересно, – сказал он, вставая. – Очень даже интересно. И я бы, пожалуй, рассказал вам, уважаемый, об этом увлекательнейшем феномене, но…
– Не расскажете?
– К сожалению, я вынужден покинуть вас по причинам, о которых, в виду их сугубой интимности, вынужден умолчать.
«Ну вы, господин ученый, и загнули, – усмехнулся про себя полковник. – Нет, чтобы просто и по-человечески сказать: так, мол, и так, извини, дружище, но мне нужно перед Проникновением облегчиться». А вслух, приподняв пустой бокал, пожелал:
– Всего вам доброго. И удачного Проникновения.
– Вам того же, – сказал Седой и откланялся. Причем откланялся настолько стремительно, что в спешке забыл свой фолиант. Книга так и осталась лежать на столе.
Оказавшись в одиночестве, полковник осушил еще один бокал. К еде не притронулся, аппетита по-прежнему не было. С завистью покосился на Проводника. Тот, судя по пустым розеткам, уплетал уже четвертую порцию мороженого.
Харднетт, мысли которого пока еще крутились вокруг разговора с физиком, вдруг подумал, а что, если целью существования симбиоза человек – Проводник является Воскрешение через реальное объединение человечества?
Почему бы и нет?
Когда-то давно умнейшие из живших на Земле полагали, что Творец создал расы белых, черных и желтых в соответствии с тремя свойствами человеческой психики – рациональность, интуиция и эмоции. Эти свойства вообще-то присущи всем трем расам, но в каждой расе преимущественно выражено одно. Белые особо рациональны, черные – эмоциональны, а желтые славятся интуицией. А все в совокупности благодаря развитию этих качеств обеспечивают оптимальное воплощение Божественного Замысла.
Почему бы не пойти дальше и не представить, что Творец при создании видимого Мира разделили Самое Себя на огромное множество кусков. И куски эти вложил в людей. Никого не обошел. В каждого – по куску. По бессмертной душе.
Что, если так?
Нет, не в метафизическом плане, а в самом что ни на есть практическом.
Быть может, когда человечество, разбросанное по закоулкам космоса, соберется вместе, Создатель воссоединит части своей сущности и станет Самим Собой. Только уже обновленным, познавшим страдание, а потому – мудрым. И добрым. Обязательно – добрым. Все муки людские потонут тогда в милосердии, которое наполнит собою весь мир. И жизнь станет сладкой, как… Как крем-брюле. И будет людям… Будет тогда всем счастье. И никто не уйдет обиженным.
«А кто не хочет воссоединения человечества под эгидой Большой Земли, тот Создателю есть первый враг, – сделал Харднетт политически грамотный вывод из своих соборных размышлений. – И мы их будем гасить. Без колебаний. Где поймаем, там и будем».
В этот миг Проводник, будто услышал мысли Харднетта. Вздрогнул, оторвался от лакомства и посмотрел на офицера тайной службы рассеянным взглядом.
Полковник быстро отвернулся и потянулся к забытой физиком книге.
Книга как книга. Небольшой том в черном кожаном переплете с закованными в металл углами. По всему, побывал во многих руках. Автор не указан. Название – тоже. И никаких выходных данных. Только на обложке вытиснен странный знак – голова хищной птицы в обрамлении переплетающихся колец.
Полистав книгу с придирчивостью криминального эксперта, полковник отметил, что страницы изрядно потрепанны, печать бледная, а текст набран на дореформенном английском. Бросался в глаза и небольшой дефект переплета – хотя все страницы держались крепко, но создавалось ощущение, что некоторые из них вклеены позже. Будто кто-то вынул из книги родные и вставил другие. И, что характерно, бумага, шрифт – все подобрано один в один, и текст нигде не обрывался, все сходилось до последней запятой, знаки переноса тоже совпадали, смысл предложений нигде не терялся, но только некоторые страницы у основания были приклеены к соседним и не образовывали единого целого с переплетом.
«И книги имеют свою судьбу», – припомнил Харднетт древнюю мудрость и закрыл том.
Некоторое время полковник сидел, задумчиво глядя на вялое дрожание пламени свечи. Потом, почувствовав привычный интерес к незнакомым строкам, вновь раскрыл книгу там, где раскрылась, отложил в сторону салфетку и начал читать. С того места, куда упал взгляд:
«…пещеры оказался колодец, в темноту его пропасти шла лестница. Я спустился по ней.
Пройдя путаницей грязных переходов, очутился в сводчатом помещении. В потемках стены были едва различимы, но я увидел двенадцать дверей. Одиннадцать из них являлись ложными. Они вели в лабиринт и обманно возвращали в то же самое подземелье. Двенадцатая через другой лабиринт выводила в другое подземелье, такой же округлой формы, как и первое.
И там тоже оказалось двенадцать дверей.
И одна из них вела в третий склеп с двенадцатью дверями.
Не знаю, сколько всего их было, этих склепов. Возможно мне, пребывающему в страхе, казалось, что их больше, чем на самом деле.
Стояла враждебная и почти полная тишина. Ни один звук не проникал в эту путаницу глубоких каменных коридоров. Слышался только шорох непонятно откуда взявшегося подземного ветра и журчание сбегающей по расщелинам мутной воды.
К ужасу своему, я начал свыкаться с этим странным миром. Я уже не верил, что может существовать на свете что-нибудь, кроме склепов и бесконечных разветвляющихся ходов.
Не знаю, как долго я блуждал под землей, помню только, что наступило мгновение, когда, запутавшись в подземных тупиках, я в отчаянии уже не помнил, о чем тоскую – о городе ли, где родился, или об отвратительном поселении дикарей.
Но вот в потолке одного коридора неожиданно открылся ход, и сверху на меня упал луч далекого света. Я поднял уставшие от темноты глаза и в головокружительной выси увидел кружочек неба. Невыносимо синего неба.
По стене уходили вверх железные ступени. От усталости я совсем ослаб, но принялся карабкаться по ним, останавливаясь лишь иногда, чтобы глупо всхлипнуть от счастья. Поднимаясь, я видел капители и астрагалы, треугольные и округлые фронтоны, неясное великолепие из гранита и мрамора. И оказался вознесенным из слепого владычества черных лабиринтов в ослепительное сияние…»
Дочитав до этого места, Харднетт подумал: «Все на свете когда-нибудь заканчивается».
И захлопнул книгу.
Забавно, но именно в этот миг пианист, отыграв свою программу, сделал перерыв. Он осторожно закрыл крышку рояля, встал, неловко, как-то боком и не поднимая глаз, поклонился публике и быстро вышел.
Едва умолкла музыка, стал слышен гул кондиционера, рокот застольных разговоров и звон посуды. Особенная атмосфера места куда-то улетучилась. Стало до боли ясно, что на самом деле все вокруг поддельное. Захотелось немедленно уйти.
Харднетт сделал последний глоток, потушил пальцами огоньки на всех пяти свечах и встал из-за стола.
Вернувшись в пассажирский салон, Харднетт упал в свое кресло под номером четырнадцать и от нечего делать включил терминал. А включив, невольно усмехнулся: по первому федеральному каналу передавали еженедельное обращение Верховного Комиссара к народам Большой Земли.
В силу своего должностного положения полковник прекрасно знал, что такие сорокаминутные выступления Старика обладают двумя хитрыми свойствами. Во-первых, в каждом обращении содержится огромный объем информации. Во-вторых, выдает Верховный Комиссар эту информацию на рассчитанной по специальным методикам скорости. В результате сознание отдельно взятого гражданина переварить получаемые установки не может, поэтому они сразу проникают в подсознание, облегчая гражданину дальнейшую жизнь в общественно-политическом пространстве.
А еще Харднетт знал, к каким двум незамысловатым выводам сводится всякое обращение. Прежде всего, к тому, что Большая Земля, будучи родиной идеи и практики «гражданской нации», никогда не отступит от принципа: «Один народ, один язык, одна нация». А второе заключение: Большая Земля является лидером по продвижению свободы, демократии и замзам-колы в темные глубины космоса и впредь будет оставаться таким лидером.
«Привет, шеф, – мысленно поздоровался Харднетт с проповедующим Стариком и, помахав ему рукой, процитировал любимого классика: – Старик научил мальчика рыбачить, и мальчик его любил».
На этот раз мастера графической крипто-визуализации представили Верховного Комиссара в виде Стока Ганта. Служил еще совсем недавно такой федеральный агент в Особом отделе. Числился под номером 0876. Погиб года два назад при исполнении. Погиб глупо. Был внедрен в низовую группу религиозно-экстремистской организации «Такхт», да не слишком удачно. Все у него с ходу наперекосяк пошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64