– Столько кровищи из носа?
– Я для примера.
Начальник штаба какое-то время молчал, потом вдруг оживился, сполз вниз и начал изображать, как оно все, на его взгляд, могло случиться.
– Вот представьте, господин полковник. Идет между ними ругань. Воленхейм там, наверху, с винтовкой, Арнарди здесь, внизу, с «Вороном». Есть у него такой. Наградной. Ну и вот. Тот там, а этот тут. Расплевались и ну засаживать друг по другу.
– Мы ни одной гильзы формата СН не нашли, – напомнил Харднетт. – Тут кругом только семь шестьдесят два на пятьдесят один. Двести процентов – Арнарди из своего «Ворона» не стрелял.
– А может, он гильзы подобрал?
– Так тщательно прибрался? Это ночью-то и впопыхах?
– Ну и что, что впопыхах? Запросто.
Харднетт покачал головой:
– Смеетесь?
– Ладно, пусть не стрелял, – нехотя согласился Колб. И тут же выдвинул новую версию: – Значит, нож метнул. У него десантный был. Я лично видел. Во-о-от такой вот здоровенный тесак.
Начальник штаба показал руками длину ножа.
– Ну и что дальше? – спросил Харднетт.
– А дальше вот так. – Колб встал в боевую стойку и изобразил, будто выхватывает и кидает нож. – Метнул и ранил Воленхейма.
– А тот?
– А тот, истекая кровью, продолжил по нему палить из восемьдесят шестой.
– И что – промазал?
– Почему промазал? Как можно промазать самонаводящимися?
– Вот и я о том же. Нельзя промазать. Но там, внизу, крови-то нет. А судя по количеству выпущенных пуль, должно быть море крови. Насчет моря вру, конечно, но литров шесть – точно.
– Вот черт! – Колб растерянно развел руками. – Ну давайте поищем ее, что ли. Может, в грунт впиталась? Не по пустому же месту он стрелял.
– Не стоит искать. Бесполезно.
– Почему?
– Если бы Воленхейм убил своего напарника и умотал с грузом, то опять же: кто и зачем лапал пульт мортиры?
– Вот черт! – повторил Колб и сплюнул себе под ноги. – Чертовщина какая-то! Ничего не понимаю!
– Да, мозаика пока не складывается, – хладнокровно произнес Харднетт. – Чего-то не хватает, чтобы ее сложить.
Колб не сдавался:
– Значит, они оба остались живы. Один, скорее всего – Арнарди, умотал на тягаче, а другой, скорее всего – Воленхейм, остался на Колее. И он какое-то время находился без сознания. Потом – бац, очухался. Кинулся к пульту мортиры. Обнаружил, что поздно, и остыл. Точнее не совсем остыл, а выбрался наружу и засадил от досады из винтаря по пустоте.
– Версия впечатляет, – заметил Харднетт. – И куда потом делся?
– Пустился в погоню за сукой.
– А смысл? Какой смысл кидаться в погоню, истекая кровью? Не проще было на месте подмоги дождаться?
– Проще, конечно, но мало ли что у него там, – Колб постучал себя по голове, – переклинило.
– Это сильно, – с немалой иронией в голосе заметил Харднетт. – Один – безумный ворюга, второй – просто сумасшедший. Сильно – слов нет! Под это дело все можно подогнать. Что угодно. Все нестыковки.
Начштаба обиженно развел руками:
– Тогда увольте.
Демонстративно плюхнулся на валун и закурил. Дескать, раз так, я умываю руки. Полковник снисходительно усмехнулся, спустился вниз и принялся обследовать поверхность вездехода.
– Чего вы там ищете? – не выдержав и двух минут демарша, поинтересовался Колб.
– Похоже, раненый из вездехода не вылезал, – продолжая нарезать круги, ответил Харднетт. – Крови на броне нет. Ни капли.
– Значит, перевязал себя, – сказал Колб таким тоном, будто это само собой разумелось.
Харднетт не стал спорить, кивнул:
– Возможно.
– Точно говорю. – Колб щелчком отправил окурок в полет. – Что дальше-то делать будем, господин полковник?
Харднетт не ответил, он как раз в эту секунду заметил лежащий между камнями окурок сигары. Наклонился, вытащил из кармана целлофановый пакет и осторожно засунул в него находку.
Колб поднялся и пошел навстречу:
– Что-то нашли?
– Ваш? – показал Харднетт.
Начштаба глянул и замотал головой:
– Обижаете! У меня фирменная «верблюжатина».
– А кто-нибудь из тех двоих курил?
– Воленхейм – да. Арнарди – не помню. Кажется, нет.
– А ну-ка напрягитесь: такие вот сигары Воленхейм курил?
Колб снова замотал головой:
– Да что вы, господин полковник, это же местная самокрутка! Дураков нет такую дрянь курить.
– Точно местная?
– Точно. Это муллваты вот таким раструбом лист крутят.
– Муллваты? – удивился Харднетт. – Не аррагейцы?
– Что вы! – замахал руками начштаба. – Арраги не курят. У них это грех. И раньше-то себя блюли, а теперь, когда крестились, так и совсем святошами заделались. Не приведи господь! Муллватская это самокрутка. Однозначно – муллватская.
– Ну, муллватская так муллватская. Ну и как этот окурок здесь оказался?
– А черт его знает? Ветром надуло. А что, думаете…
– Я ничего не думаю. Я пока факты собираю.
– Нет, не могли муллваты Сетку прорвать, – поразмыслив, заявил Колб. – Нет, нет и нет. Они, конечно, не тупые арраги, себе на уме… Но – нет. Не может такого быть!
– А что, если дырку кто-то другой сделал? – спросил Харднетт.
– Кто – другой?
– Мало ли.
– Загадками говорите, господин полковник. Какой такой… Ну хорошо, допустим, кто-то там, неизвестно кто, порвал Сетку, в нее проникли муллваты и палками-копалками разбомбили наш вооруженный до зубов конвой. А потом что? Взломали контроллер тягача? Дикие аборигены – контроллер?..
– Возможно, имел место сговор между ними и конвойными, – отмахнувшись от двух сцепившихся бабочек, заметил Харднетт. На самом деле он так не думал. Просто хотел задеть начальника штаба корпоративного конвоя за живое. Тук-тук, чтобы дверка открылась. У него это вышло.
– Сговор?! – сразу закипел Колб. – Да вы что! Какой еще к чертям собачьим сговор?! Не может этого быть. Арнарди, тот вообще в этот рейд случайно попал. По той причине, что напарник Воленхейма внезапно занемог.
– Вот как? – хмыкнул Харднетт. – Случайно?
– Да. Под ногами путался, поймали за хобот и сунули в рейс.
– Это меняет дело. Ну а Воленхейм? Этот не случайно?
Колб покрутил головой так, будто ему стал тесен воротник.
– Нет, этот по графику. Но… Да нет, не может быть никакого сговора! Знаете, какой у нас режим в Дивизионе жесткий? Никаких контактов с местными. Весь гражданский персонал – земляне. Охрана – в три эшелона. Контроль, контроль и еще раз контроль!
– И самоволок не бывает?
– Не бывает.
– И все парни у вас законопослушные, белые и пушистые? – усмехнулся Харднетт.
– Все! – уперся рогами Колб.
Полковник наклонился к его уху и шепотом спросил:
– А где тогда тягач с раймондием, если у вас тут все так круто?
Начальник штаба сдулся и поник.
Харднетт, резко сменив гнев на милость, ободряюще хлопнул его по плечу и пообещал:
– Ничего, коллега, разберемся. Причем разберемся, как учили древние – без гнева и пристрастия. – Затем повернулся к вертолету и крикнул: – Подъем!
– Уходим? – вскочил на ноги штурман.
– Уходим, – подтвердил Харднетт. И вновь обратился к Колбу: – Пойдемте. Тут ловить больше нечего.
– А главное – некого, – сплюнул тот от досады.
Они ошиблись.
Когда вертолет, подняв пыль, завис над Колеей, Харднетт увидел в иллюминатор, что над оставшимися внизу охранниками зависли две черные птицы. Напрягая крылья, они сопротивлялись порывам всклокоченного винтами воздуха. «Надо же, твари непуганые! – удивился Харднетт. – Ни хрена не боятся. Даже такого гула». Он оторвался от иллюминатора и не увидел, как в следующий миг птиц стало четыре. Ну а того, как две из них упали замертво, а две другие пошли в атаку на ничего не подозревающих и обреченных охранников, и не мог увидеть – машина уже развернулась и легла на курс.
Через сорок семь минут вертолет на несколько секунд опустился возле заброшенного песчаного карьера в трех километрах от юго-западной окраины Киарройока.
Харднетт выпрыгнул на подвижную смесь песка и щебня, с трудом, но удержался на ногах, махнул рукой и, не оглядываясь на взлетающую махину, двинул размашистым шагом в направлении небольшой каменной гряды.
На мутно-розовом небе не было ни облачка. Рригель застыл в зените, и его лучи палили нестерпимо. Жгучий ветер вяло трепал сухую полумертвую траву. Стояло такое пекло, что хотелось одного: чудесным образом оказаться на берегу лесной реки, разбежаться и прыгнуть рыбкой в холодную воду. А потом вынырнуть и плыть, плыть, плыть. И еще хотелось осеннего тумана. Чтоб глаза не видели всего этого грязно-оранжевого марева.
Выбрав место между двумя огромными камнями, Харднетт уселся на песок, развязал баул и вытащил все необходимое для маскировки. «Жизнь похожа на затянувшийся костюмированный бал, где все уже привыкли к своим костюмам и забыли, что все понарошку, а поэтому блаженны те, кому позволено менять личину», – подбодрил себя Харднетт и приступил.
Для начала переоделся.
Просторный балахон из грубой серой ткани, штопаные-перештопаные штаны, истоптанные сандалии и видавшая виды шляпа – вот что составило костюм для его новой роли. Роли бродяги-костоправа.
Затем полковник вытащил из футляра и вставил линзы. Проморгался. Дождавшись, когда глаза привыкнут, нанес из баллона на лицо пену и аккуратно натянул сработанную в лаборатории маску. Взъерошил бороду, разгладил складки, подвернул липкие края под губы и, дав обсохнуть смазке, тщательно затонировал жидкой пудрой шею и открытые части ног и рук.
Осмотрев себя в зеркале из гримерного комплекта, остался доволен. И не столько дурачась, сколько пробуя возможности мимики, подмигнул сначала одним, потом другим глазом. После чего показал язык. А затем, вознаграждая себя за труды тяжкие, наклонился к бледно-голубому цветку. Торчал такой справа из трещины на камне. Дразнил все это время первозданной красотой.
Первая мысль – сорвать. Даже не мысль, скорее инстинктивный порыв. Рука сама собой потянулась к бледному рахитичному стеблю. Но замерла в сантиметрах: успел включить мозги и – стоп, машина! Пожалел. Чудо ведь! Случайная красота, рожденная среди пустых и выжженных пространств, – разве не чудо? Оно. Потому и пожалел. Увидел, как просил поэт, небеса в диком цветке и воздержался. Только тем и поживился, что, испытывая тактильное наслаждение, провел пальцем по тонкой нежной кожице лепестка, а затем осторожно втянул в себя тонкий аромат бутона – слабую лавандовую струю, смешанную с горьковато-лимонной. Оторваться не было сил, так бы вдыхал да вдыхал. Но пришлось – почувствовал на затылке чей-то пристальный взгляд.
Без суеты и спешки вынул из кобуры пистолет и, осторожно приподняв зеркало над плечом, глянул за спину: кто это у нас там такой любопытный?
Метрах в десяти торчал из песка белый, похожий на слоновую черепаху, валун. Из-за него-то и выглядывал ребенок мальчишка лет восьми от роду. Странный. Лицо маловыразительное, бесцветное, глуповатое даже. Глаза навыкате, круглый рот полуоткрыт, язык не помещается во рту. Дурачок дурачком.
Дурачок, который оказался не в том месте и не в то время.
Харднетт ослепил его солнечным зайчиком. Маленький шпион мгновенно нырнул за камень. Но через несколько секунд его стриженая белобрысая головенка вновь показалось. Любопытство – порок непреодолимый.
Вытащив из баула пестро раскрашенную банку замзам-колы, Харднетт поднял ее над головой и крикнул:
– Хочешь?!
Мальчишка, сообразив, что его обнаружили, вновь скрылся.
И опять показался. Как поплавок при клеве.
– Хочешь сладкой воды?! – еще раз предложил Харднетт, зазывно потрясая банкой.
И не выдержал пацан. Дрогнуло сердечко. Подошел.
Полковник не стал лишать мальца удовольствия, дал допить до конца. Только потом свернул ему шею. Молниеносным, отточенным и потому милосердным движением. Ребенок рухнул к его ногам, не успев ни испугаться, ни вскрикнуть, ни почувствовать боли.
Заваливая тело ребенка камнями, Харднетт тихо проговорил:
– Ты, пацан, извини, что так вышло. Ничего личного. Так нужно для дела. Твоя смерть многим-многим другим пацанам жизнь сохранит. Поверь. Так что – гордись собой. И упокойся с миром.
Закончив с погребением, полковник отряхнул руки, еще раз огляделся по сторонам и в поисках моральной поддержки посмотрел наверх.
Чужое небо его поддержало.
Эта выцветшая стихия над бескрайней оранжевой пустыней была такой бездонной, что в ней тонуло все человеческое. Все. Даже разница между жестокостью и милосердием.
Без остатка.

2
Стражники у городских ворот порывались проверить содержимое баула. Пришлось отозвать в сторону одного из этих жирных котов и сунуть в лапу пригоршню монет. Пропустили без обыска.
«Люди как люди, – подумал Харднетт, когда ворота остались за спиной. – Знают свою цену. С такими можно работать». С Южного Холма, где располагалась застава, Киарройок предстал таким, каким и должен был предстать – не блистательной столицей, а заштатным городишком, который, вынырнув в результате Контакта из тьмы смутного времени на светлый путь присоединения к Большой Земле, изо всех сил стремится пройти аккультурацию ускоренными темпами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64