А разумная жизнь – все то же самое плюс способность к осознанию своей личности.
Так когда-то договорились для закрытия юридических дыр.
Было дело.
Неорганику предусмотрительно из определения исключили. Напрочь. Это чтобы самоорганизующиеся информационные системы живыми не считать, дабы не распространять на них известные права. Такой вот хитрый человеческий шовинизм в худшем изводе. Но не ошиблись ли? А вдруг Чужие как раз и есть неорганические существа? Что тогда? Тогда они – по этому общепринятому определению – «неживые».
А может, оно к лучшему, если «неживые»? Можно тогда с ними разбираться по-свойски, без оглядки на ужимки и кривляния Уполномоченного По Правам Человека. Какие права? Какой человек? Ведь – «неживые»! Нет человека – нет и прав. Отвалите. Не мешайте препарировать!
Живые или неживые? – вот в чем вопрос.
А еще вопрос – откуда взялись?
И еще – зачем?
Ну взялись, положим, из какой-то другой вселенной. Через ту же мембрану Гагича просочились. А вот зачем – неизвестно. Хотя вариантов немного. В сущности – два. Либо с миром пришли, либо с войной. С чем конкретно, надо смотреть. Надо разбираться.
Харднетт отхлебнул зеленоватый напиток, из которого уже вышла вся углекислота, и попытался вообразить, какими могут быть Чужие по виду. Закрыл глаза, наморщил лоб. Старательно наморщил. Но оригинального ничего увидеть не смог. В голову тотчас полезли морды разнообразных слюнявых и шипастых чудищ из кинофильмов.
Можно было бы выбрать что-нибудь конкретное из этого парада уродов. Или не конкретное, а сборное. Взять от каждого понемногу да и перемешать все эти жвала, клыки, рога и когти. Можно и так. Но толку-то: загляни в матовые глаза этого сконструированного монстра, а там будет все то же – плотоядная скука.
«Нет, – с сожалением подумал Харднетт, – представить разумного Чужого, отличного от тупых чудовищ, знакомых по известным сказкам, невозможно. Слишком много уже их придумано и представлено на всеобщее обозрение. Целый зоопарк».
И решил тогда полковник пойти не от формы, а от содержания. От сути. И на этот счет имелись у него кое-какие соображения.
Дело вот в чем.
Не мог он поверить, что не распространяется на Чужих информационно-волновая природа Мира. Пусть эта природа и каким-то иным способом в них реализована, но все равно должны в их организмах происходить информационно-волновые процессы, этапы которых наука называет рождением, развитием и смертью. Как по-другому? Никак. Только так. Каким бы организм Чужих там ни был.
Без волновых процессов и человек – не человек, и животное – не животное, и растение – не растение. И наверняка Чужой – не Чужой. Если он все-таки живой.
Можно, конечно, упереться, что кроме волновых в организмах протекает множество других процессов. Например, биохимические реакции. Ведь остановка их тоже равносильна смерти. Можно ли обойтись без них, пытаясь дать определение жизни?
Вполне.
Потому что вся соль как раз в информации и волнах. Информация она и есть информация. Не обойдешься без нее. Без волн тоже никуда. Это они переносят основную массу информации внутри организма. Если прекращается прохождение волн, обрываются информационные связи, организм как целостное образование гибнет. После этого в теле еще протекает множество тех самых биохимических реакций, но без управляющих информационных потоков, без реализации всеми процессами единой стратегии они оказываются уже вовсе не теми процессами и реакциями, что превращают тело в живой организм, а ерундой всякой.
Гниением и вонью.
Нет, не зря полковник учился в медицинском. Конечно, многое подзабыл основательно, а еще большее – напрочь. Но кое-что помнил. В общих чертах, но помнил. Как на поверку оказалось, помнил и теорию расширяющегося использования организмами в процессе эволюции волновых процессов. Застряла отчего-то в голове.
А из этой теории следовало, что если не считать некоторых рыб, использующих электрические разряды в качестве оружия, то в остальных случаях генерируемые организмами волны выполняют исключительно информационную функцию. Из этого, конечно, не следует, что существуют препятствия для более широкого использования организмами мощных волновых полей. Но все же в ходе эволюции четко прослеживается рост именно информационного использования. Четко.
В ходе эволюции последовательно возникли: органелла, клетка, мозг. И все эти чудесные биомашины специализированы на использовании волновых полей. Факт.
Продлевая эту очевидную линию развития, можно предположить, что на следующем этапе природа создаст не отдельный орган, а целый организм, специализированный на использовании волнового поля. Сомнений нет – создаст. Рано или поздно. Или уже создала? Не здесь, так где-то.
Харднетт аккуратно поставил пустой стакан на панель пульта возле лежащей там книги. Стакан поставил, а книгу прихватил. И, откинувшись на спинку, ознакомился. Называлась «Добывайчики». Принадлежала перу некой Мэри Нортон.
«Наверное, что-то давнишнее, – подумал Харднетт. – И, судя по рисункам, детское».
Из книги выглядывала открытка. Он чисто машинально потянул эту своеобразную закладку. Рассмотрел. Ничего особенного. Обыкновенная поздравительная открытка. Голографический рисунок – рыжий щенок с пурпурным бантом. На оборотной стороне нескладная надпись курсивным кеглем:
Тебе, Лелик, подарок мы вручаем и с днем рождения поздравляем! Девушки экипажа НП-лайнера «Махаон».
В голове мгновенно выстроилась цепочка: открытка – день рождения Проводника по имени Лелик – книга как лучший подарок – мороженое в честь праздника за счет Сквозных Линий.
Аккуратно положив открытку на место, Харднетт кинул книгу на столешницу, растер виски и вернулся к прерванным размышлениям.
«Итак, подытожим», – подумал он и подчеркнул воображаемым красным маркером следующие тезисы:
Создав клеточное ядро, природа обеспечила появление крупных, многоклеточных организмов.
Придумав нейрон, она дала возможность таким организмам адекватно реагировать на быстро меняющиеся условия внешней среды.
Сотворив мозг, открыла возможность преобразований окружающего мира разумными существами, как говорится, «под себя».
Путем создания нового типа организмов – специализированных на использовании волновых полей, – природа сможет решать еще более грандиозные задачи.
Вот каким видел Харднетт магистральный путь появления принципиально более могущественных существ, обладающих такими свойствами, какие людям-человекам и не снились.
В общем, получалось, что если и есть Чужие, то они стоят на принципиально более высокой ступени развития волновой природы, чем та, на которой находится человек разумный. По-другому Харднетт помыслить не мог. Не допускал, что экономная природа станет множить сложные сущности одного уровня. Зачем других человечков конструировать, если одни уже есть? Глупо. Тморпы не в счет. Это брак.
«Впрочем, как Чужие устроены, это вопрос второй, если не третий, а вот о чем они думают, это будет вопрос посущественней, – подумал полковник и засыпал вопросами в себе то, что умнее его самого: – Мудрее ли они нас? Добрее ли? Тоньше ли чувствуют гармонию сущего? Не смешно ли им будет наше настырное “дважды два четыре”? Согласятся ли с тезисом, что красота сильней огня и стали? Поймут ли, зачем раньше остальных спасаем стариков, детей и женщин? Восхитятся? Засмеют? А может, как узнают про нас все это, заплачут от разочарования горькими слезами, сгонят в кучу, обмотают ржавой колючкой и выжгут напалмом?..»
То в нем, что умнее его самого, ни на один из этих вопросов не ответило. Промолчало. Всегда отмалчивалось. А вот то, что отвечало в нем за исполнение приказа, подсказало: «Если Чужой – суть проявление волновой природы, пусть высшее, но все же, тогда Чужого можно замочить. Уконтрапупить. Когда прижмет».
Это был важный вывод. Насущный. Но промежуточный. Посему требующий развития.
Но тут размышления Харднетта прервала команда, раздавшаяся из динамиков: «Внимание! Всем пассажирам и членам экипажа занять места подключения! Корабль прошел рубеж невозвращения! Объявляется пятнадцатиминутная готовность к Проникновению в Над-Пространство!»
И два повтора.
Харднетт озаботился – чичероне его черный так и не объявился. Какой-либо другой – тоже. В суете подготовки к Проникновению про него, похоже, просто-напросто забыли.
«Бывает», – беззлобно подумал Харднетт.
Однако перспектива войти в Над-Пространство неподключенным к сознанию Проводника не радовала. Никоим образом не радовала. Разумеется, рано или поздно обнаружат, что одного пассажира в салоне нет. Сомневаться не приходится. Если даже стюарды прошляпят, антропометрические датчики кресла номер четырнадцать салона первого класса все равно сработают. И сигнал на пульт пройдет. Это обязательно. Автоматика есть автоматика. Все сработает, и все пройдет. Но только не будет ли это все слишком поздно?
Кто знает. Лучше побеспокоится.
И решил полковник девочку из себя не строить, не кочевряжиться, а напрямую обратиться за помощью к капитану. Не хотелось, конечно, лишний раз пересекаться с чудилой, но куда деваться? Чувство самосохранения требовало пренебречь условностями.
Но не успел.
Вокруг случилось какое-то непонятное волнение – народ подхватился со своих рабочих мест, по рубке пронеслось: «Проводник! Проводник! Проводник!..». По цепочке от человека к человеку: «Проводник! Вы слышали – Проводник!». Члены вахтенной команды отчего-то не на шутку забеспокоились и, дружно повернувшись к капитану, стали пожирать последнего глазами.
Полковника посетила неприятная догадка, что в то время пока он насиловал мозги, на борту стряслась какая-то напасть. На многих лицах читалась неприкрытая тревога. А на некоторых – даже так! – предчувствие катастрофы.
И Харднетт развернул кресло к пульту капитана.
Мистер Донг, как и положено должностному лицу его ранга при исполнении, был само спокойствие. А вот стоящий возле него маршал полета был мрачнее тучи и яростно жестикулировал – что-то объяснял. Или оправдывался.
То, что этот высоченный (за два метра) бугай с трехтонным подбородком и бульдожьими брылями является маршалом полета, Харднетт знал наверняка. Довелось познакомиться при посадке, когда решал проблему пребывания на борту своего напарника – Глоззгана Сто Двенадцатого. Все вопросы снял показом лицензии. А спеца, головой отвечающего за безопасность на борту, запомнил. И в лицо и по имени. Зовут его Марджори Холлидей.
Капитан слушал Холлидея с каменным лицом. Выслушав, бровью не повел. И, ничего никому не объясняя, стал рублеными фразами отдавать команды:
– Отставить панику! Всем – по местам! Режим – штатный! Жду подтверждения о готовности систем!
Вахтенные ожили и кинулись к рабочим местам, а Харднетт, наоборот, встал. И, в три шага преодолев расстояние до капитанского мостика, приказал:
– Докладывайте.
Капитан и маршал переглянулись.
– Я, господа, не ради любопытства спрашиваю, – сказал полковник и на всякий случай повысил голос: – Капитан Донг, вам напомнить, кто я?
Падманец поиграл желваками, но распорядился:
– Говорите, Холлидей.
– На борту кризис, сэр, – прохрипел маршал. – В заложники захвачен Проводник.
Харднетт не удивился – догадывался, что случилось нечто подобное. Стал вытягивать подробности:
– Кто его?
– Мужчина, сэр, – стал по-военному четко докладывать маршал. – Генетический землянин. Сорока – сорока пяти лет.
– Пассажир? Член экипажа?
– Пассажир, сэр. Место номер восемьсот три. Салон первого класса.
– Подноготную пробили?
– Пробиваем, сэр. Но на вид – пустышка. Похоже, просто слетел с катушек.
– Ой ли?
– Ну… Не знаю, сэр.
– Чем вооружен?
– Ножом для колки льда. Отобрал, гад, у бармена.
– Что предприняли?
– Гражданские эвакуированы. Участники инцидента блокированы. Переговорщик работает.
– Требования политические?
– Никак нет, сэр.
– А чего хочет?
– Шестьсот пятьдесят миллиардов наличными, место в первой десятке на дополнительный биоресурс от Фонда Мафусаила и спасательный бот.
Харднетт хмыкнул и покачал головой:
– Нереально.
– Абсолютно нереально, сэр, – согласился Холлидей. Закончив с маршалом, Харднетт обратился к капитану:
– Проводник в экипаже один?
– Один, – подтвердил Донг. – Во избежание эффекта Сиффоя.
Харднетт не знал, что такое «эффект Сиффоя». Выяснять не стал. Понял – такой существует, опасен, требования по недопущению его возникновения прописаны в инструкции. И – точка.
– Повернуть можем?
Ответ капитана был честен и безжалостен:
– Нет, рубеж возвращения пройден.
– Эвакуация?
– Боты размажет по корпусу.
Полковник на секунду представил, как спасательные боты один за другим бьются о поверхность корабля, как вспучивается и идет уродливыми буграми их внешняя обшивка, как разносит их беззвучными взрывами, как разлетаются во все стороны куски мяса, облака крови и металлические обломки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Так когда-то договорились для закрытия юридических дыр.
Было дело.
Неорганику предусмотрительно из определения исключили. Напрочь. Это чтобы самоорганизующиеся информационные системы живыми не считать, дабы не распространять на них известные права. Такой вот хитрый человеческий шовинизм в худшем изводе. Но не ошиблись ли? А вдруг Чужие как раз и есть неорганические существа? Что тогда? Тогда они – по этому общепринятому определению – «неживые».
А может, оно к лучшему, если «неживые»? Можно тогда с ними разбираться по-свойски, без оглядки на ужимки и кривляния Уполномоченного По Правам Человека. Какие права? Какой человек? Ведь – «неживые»! Нет человека – нет и прав. Отвалите. Не мешайте препарировать!
Живые или неживые? – вот в чем вопрос.
А еще вопрос – откуда взялись?
И еще – зачем?
Ну взялись, положим, из какой-то другой вселенной. Через ту же мембрану Гагича просочились. А вот зачем – неизвестно. Хотя вариантов немного. В сущности – два. Либо с миром пришли, либо с войной. С чем конкретно, надо смотреть. Надо разбираться.
Харднетт отхлебнул зеленоватый напиток, из которого уже вышла вся углекислота, и попытался вообразить, какими могут быть Чужие по виду. Закрыл глаза, наморщил лоб. Старательно наморщил. Но оригинального ничего увидеть не смог. В голову тотчас полезли морды разнообразных слюнявых и шипастых чудищ из кинофильмов.
Можно было бы выбрать что-нибудь конкретное из этого парада уродов. Или не конкретное, а сборное. Взять от каждого понемногу да и перемешать все эти жвала, клыки, рога и когти. Можно и так. Но толку-то: загляни в матовые глаза этого сконструированного монстра, а там будет все то же – плотоядная скука.
«Нет, – с сожалением подумал Харднетт, – представить разумного Чужого, отличного от тупых чудовищ, знакомых по известным сказкам, невозможно. Слишком много уже их придумано и представлено на всеобщее обозрение. Целый зоопарк».
И решил тогда полковник пойти не от формы, а от содержания. От сути. И на этот счет имелись у него кое-какие соображения.
Дело вот в чем.
Не мог он поверить, что не распространяется на Чужих информационно-волновая природа Мира. Пусть эта природа и каким-то иным способом в них реализована, но все равно должны в их организмах происходить информационно-волновые процессы, этапы которых наука называет рождением, развитием и смертью. Как по-другому? Никак. Только так. Каким бы организм Чужих там ни был.
Без волновых процессов и человек – не человек, и животное – не животное, и растение – не растение. И наверняка Чужой – не Чужой. Если он все-таки живой.
Можно, конечно, упереться, что кроме волновых в организмах протекает множество других процессов. Например, биохимические реакции. Ведь остановка их тоже равносильна смерти. Можно ли обойтись без них, пытаясь дать определение жизни?
Вполне.
Потому что вся соль как раз в информации и волнах. Информация она и есть информация. Не обойдешься без нее. Без волн тоже никуда. Это они переносят основную массу информации внутри организма. Если прекращается прохождение волн, обрываются информационные связи, организм как целостное образование гибнет. После этого в теле еще протекает множество тех самых биохимических реакций, но без управляющих информационных потоков, без реализации всеми процессами единой стратегии они оказываются уже вовсе не теми процессами и реакциями, что превращают тело в живой организм, а ерундой всякой.
Гниением и вонью.
Нет, не зря полковник учился в медицинском. Конечно, многое подзабыл основательно, а еще большее – напрочь. Но кое-что помнил. В общих чертах, но помнил. Как на поверку оказалось, помнил и теорию расширяющегося использования организмами в процессе эволюции волновых процессов. Застряла отчего-то в голове.
А из этой теории следовало, что если не считать некоторых рыб, использующих электрические разряды в качестве оружия, то в остальных случаях генерируемые организмами волны выполняют исключительно информационную функцию. Из этого, конечно, не следует, что существуют препятствия для более широкого использования организмами мощных волновых полей. Но все же в ходе эволюции четко прослеживается рост именно информационного использования. Четко.
В ходе эволюции последовательно возникли: органелла, клетка, мозг. И все эти чудесные биомашины специализированы на использовании волновых полей. Факт.
Продлевая эту очевидную линию развития, можно предположить, что на следующем этапе природа создаст не отдельный орган, а целый организм, специализированный на использовании волнового поля. Сомнений нет – создаст. Рано или поздно. Или уже создала? Не здесь, так где-то.
Харднетт аккуратно поставил пустой стакан на панель пульта возле лежащей там книги. Стакан поставил, а книгу прихватил. И, откинувшись на спинку, ознакомился. Называлась «Добывайчики». Принадлежала перу некой Мэри Нортон.
«Наверное, что-то давнишнее, – подумал Харднетт. – И, судя по рисункам, детское».
Из книги выглядывала открытка. Он чисто машинально потянул эту своеобразную закладку. Рассмотрел. Ничего особенного. Обыкновенная поздравительная открытка. Голографический рисунок – рыжий щенок с пурпурным бантом. На оборотной стороне нескладная надпись курсивным кеглем:
Тебе, Лелик, подарок мы вручаем и с днем рождения поздравляем! Девушки экипажа НП-лайнера «Махаон».
В голове мгновенно выстроилась цепочка: открытка – день рождения Проводника по имени Лелик – книга как лучший подарок – мороженое в честь праздника за счет Сквозных Линий.
Аккуратно положив открытку на место, Харднетт кинул книгу на столешницу, растер виски и вернулся к прерванным размышлениям.
«Итак, подытожим», – подумал он и подчеркнул воображаемым красным маркером следующие тезисы:
Создав клеточное ядро, природа обеспечила появление крупных, многоклеточных организмов.
Придумав нейрон, она дала возможность таким организмам адекватно реагировать на быстро меняющиеся условия внешней среды.
Сотворив мозг, открыла возможность преобразований окружающего мира разумными существами, как говорится, «под себя».
Путем создания нового типа организмов – специализированных на использовании волновых полей, – природа сможет решать еще более грандиозные задачи.
Вот каким видел Харднетт магистральный путь появления принципиально более могущественных существ, обладающих такими свойствами, какие людям-человекам и не снились.
В общем, получалось, что если и есть Чужие, то они стоят на принципиально более высокой ступени развития волновой природы, чем та, на которой находится человек разумный. По-другому Харднетт помыслить не мог. Не допускал, что экономная природа станет множить сложные сущности одного уровня. Зачем других человечков конструировать, если одни уже есть? Глупо. Тморпы не в счет. Это брак.
«Впрочем, как Чужие устроены, это вопрос второй, если не третий, а вот о чем они думают, это будет вопрос посущественней, – подумал полковник и засыпал вопросами в себе то, что умнее его самого: – Мудрее ли они нас? Добрее ли? Тоньше ли чувствуют гармонию сущего? Не смешно ли им будет наше настырное “дважды два четыре”? Согласятся ли с тезисом, что красота сильней огня и стали? Поймут ли, зачем раньше остальных спасаем стариков, детей и женщин? Восхитятся? Засмеют? А может, как узнают про нас все это, заплачут от разочарования горькими слезами, сгонят в кучу, обмотают ржавой колючкой и выжгут напалмом?..»
То в нем, что умнее его самого, ни на один из этих вопросов не ответило. Промолчало. Всегда отмалчивалось. А вот то, что отвечало в нем за исполнение приказа, подсказало: «Если Чужой – суть проявление волновой природы, пусть высшее, но все же, тогда Чужого можно замочить. Уконтрапупить. Когда прижмет».
Это был важный вывод. Насущный. Но промежуточный. Посему требующий развития.
Но тут размышления Харднетта прервала команда, раздавшаяся из динамиков: «Внимание! Всем пассажирам и членам экипажа занять места подключения! Корабль прошел рубеж невозвращения! Объявляется пятнадцатиминутная готовность к Проникновению в Над-Пространство!»
И два повтора.
Харднетт озаботился – чичероне его черный так и не объявился. Какой-либо другой – тоже. В суете подготовки к Проникновению про него, похоже, просто-напросто забыли.
«Бывает», – беззлобно подумал Харднетт.
Однако перспектива войти в Над-Пространство неподключенным к сознанию Проводника не радовала. Никоим образом не радовала. Разумеется, рано или поздно обнаружат, что одного пассажира в салоне нет. Сомневаться не приходится. Если даже стюарды прошляпят, антропометрические датчики кресла номер четырнадцать салона первого класса все равно сработают. И сигнал на пульт пройдет. Это обязательно. Автоматика есть автоматика. Все сработает, и все пройдет. Но только не будет ли это все слишком поздно?
Кто знает. Лучше побеспокоится.
И решил полковник девочку из себя не строить, не кочевряжиться, а напрямую обратиться за помощью к капитану. Не хотелось, конечно, лишний раз пересекаться с чудилой, но куда деваться? Чувство самосохранения требовало пренебречь условностями.
Но не успел.
Вокруг случилось какое-то непонятное волнение – народ подхватился со своих рабочих мест, по рубке пронеслось: «Проводник! Проводник! Проводник!..». По цепочке от человека к человеку: «Проводник! Вы слышали – Проводник!». Члены вахтенной команды отчего-то не на шутку забеспокоились и, дружно повернувшись к капитану, стали пожирать последнего глазами.
Полковника посетила неприятная догадка, что в то время пока он насиловал мозги, на борту стряслась какая-то напасть. На многих лицах читалась неприкрытая тревога. А на некоторых – даже так! – предчувствие катастрофы.
И Харднетт развернул кресло к пульту капитана.
Мистер Донг, как и положено должностному лицу его ранга при исполнении, был само спокойствие. А вот стоящий возле него маршал полета был мрачнее тучи и яростно жестикулировал – что-то объяснял. Или оправдывался.
То, что этот высоченный (за два метра) бугай с трехтонным подбородком и бульдожьими брылями является маршалом полета, Харднетт знал наверняка. Довелось познакомиться при посадке, когда решал проблему пребывания на борту своего напарника – Глоззгана Сто Двенадцатого. Все вопросы снял показом лицензии. А спеца, головой отвечающего за безопасность на борту, запомнил. И в лицо и по имени. Зовут его Марджори Холлидей.
Капитан слушал Холлидея с каменным лицом. Выслушав, бровью не повел. И, ничего никому не объясняя, стал рублеными фразами отдавать команды:
– Отставить панику! Всем – по местам! Режим – штатный! Жду подтверждения о готовности систем!
Вахтенные ожили и кинулись к рабочим местам, а Харднетт, наоборот, встал. И, в три шага преодолев расстояние до капитанского мостика, приказал:
– Докладывайте.
Капитан и маршал переглянулись.
– Я, господа, не ради любопытства спрашиваю, – сказал полковник и на всякий случай повысил голос: – Капитан Донг, вам напомнить, кто я?
Падманец поиграл желваками, но распорядился:
– Говорите, Холлидей.
– На борту кризис, сэр, – прохрипел маршал. – В заложники захвачен Проводник.
Харднетт не удивился – догадывался, что случилось нечто подобное. Стал вытягивать подробности:
– Кто его?
– Мужчина, сэр, – стал по-военному четко докладывать маршал. – Генетический землянин. Сорока – сорока пяти лет.
– Пассажир? Член экипажа?
– Пассажир, сэр. Место номер восемьсот три. Салон первого класса.
– Подноготную пробили?
– Пробиваем, сэр. Но на вид – пустышка. Похоже, просто слетел с катушек.
– Ой ли?
– Ну… Не знаю, сэр.
– Чем вооружен?
– Ножом для колки льда. Отобрал, гад, у бармена.
– Что предприняли?
– Гражданские эвакуированы. Участники инцидента блокированы. Переговорщик работает.
– Требования политические?
– Никак нет, сэр.
– А чего хочет?
– Шестьсот пятьдесят миллиардов наличными, место в первой десятке на дополнительный биоресурс от Фонда Мафусаила и спасательный бот.
Харднетт хмыкнул и покачал головой:
– Нереально.
– Абсолютно нереально, сэр, – согласился Холлидей. Закончив с маршалом, Харднетт обратился к капитану:
– Проводник в экипаже один?
– Один, – подтвердил Донг. – Во избежание эффекта Сиффоя.
Харднетт не знал, что такое «эффект Сиффоя». Выяснять не стал. Понял – такой существует, опасен, требования по недопущению его возникновения прописаны в инструкции. И – точка.
– Повернуть можем?
Ответ капитана был честен и безжалостен:
– Нет, рубеж возвращения пройден.
– Эвакуация?
– Боты размажет по корпусу.
Полковник на секунду представил, как спасательные боты один за другим бьются о поверхность корабля, как вспучивается и идет уродливыми буграми их внешняя обшивка, как разносит их беззвучными взрывами, как разлетаются во все стороны куски мяса, облака крови и металлические обломки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64