Голландцы, которые уже владели Кайенной и вполне оценили ее богатства, лелеяли надежду открыть золотые месторождения, в существовании которых уверяли их индейцы. Голландцы овладевают территорией 5 мая 1676 года и сразу же развертывают активные оборонительные действия. Но напрасно укрепляли они Ремир, в устье рек Апруаг, Синнамари и Ояпок. Адмирал Эстре появился в гвианских водах и нанес врагу сокрушительное поражение, несмотря на ожесточенное сопротивление. Людовик XIV приказал увековечить победу французского оружия медалью, на которой выбито: «Gayana recuperata, 1676». Эту медаль и сегодня можно увидеть в парижском кабинете медалей.
Вновь ставшая французской, колония была на пути к большому преуспеванию, когда в 1688 году моряк Дюкасс сделал здесь остановку, направляясь в Суринам. Пообещав отдать на разграбление эту территорию, он склонил многих жителей отправиться вместе с ним. В устье реки Суринам ему удалось завладеть сторожевым таможенным судном, которое должно было предупреждать о приближении врага. Но, вместо того чтобы воспользоваться достигнутым преимуществом и напасть на город врасплох, он упустил драгоценное время. Предупрежденные голландцы успели подготовиться к обороне. Дюкасс потерял много людей и в итоге вынужден был отступить, бежал на Антильские острова, где ускользнувшие от смерти колонисты обосновались навсегда. Незадачливая авантюра сильно уменьшила население и богатство Гвианы.
Таков печальный баланс колонии за семнадцатый век. Невзирая на все усилия, в 1700 году несчастная страна насчитывала едва ли четыре сотни белых и около полуторы тысячи негров. Причины таких неудач определялись, увы, очень просто: концессии, которые давались бедным компаниям, неспособным наращивать население и защищаться; тупоумие начальников, недальновидность организаторов, варварские методы колонизации.
Но это далеко не все. Потрясения, испытанные в те времена, не идут ни в какое сравнение с безрассудной затеей, принесшей десять тысяч жертв и известной в истории под названием «катастрофы Куру».
Целое столетие было потеряно в бесплодных попытках колонизации. И в 1700 году все еще только предстояло организовывать. Дела пребывали в плачевном состоянии. Реванш, взятый Кассаром в 1713 году, не восполнил ущерба, причиненного вылазкой Дюкасса, и бедствия в конце правления Людовика XIV нанесли последний удар. По Утрехтскому договору 1713 годаnote 349 от Гвианы отошло побережье Амазонки, и граница ее была отодвинута примерно на восемьдесят лье к северу.
С 1713 по 1763 год колония продолжала прозябать без каких бы то ни было значительных событий. В 1716 году в Кайенне внедрялась культура кофе: несколько отростков кофейного дерева, похищенных в Суринаме, привез французский дезертир. Этот человек рисковал жизнью, поскольку голландцы карали смертью за вывоз рассады кофейного дерева. Но смельчак был вполне вознагражден за свой поступок. О ценности приобретения нечего и говорить. Гвиана стала первой французской колонией, начавшей возделывать культуру кофе.
В 1763 году правительство, желая как-то компенсировать потерю Канады, приняло решение об «экспедиции Куру». Предполагалось пополнить Гвиану европейцами. Все это кончилось катастрофой, да к тому же создало стране совершенно незаслуженную репутацию «гиблого места». Имеет смысл подробнее остановиться на данном историческом событии, чтобы точнее оценить степень вины за катастрофу людей или же природы.
Дело было затеяно по совету кавалера Тюрго, армейского генерала. Он сумел заинтересовать герцога Шуазеля, тогдашнего военно-морского министра, представляя ему колонизацию как надежное средство обеспечить огромное состояние для семьи. Так что первым актом правительства, вполне естественно, стало предоставление концессии герцогам Шуазель и Шуазель-Праслен на все земли Гвианы между реками Куру и Марони. А это добрых сто двадцать километров побережья, отхваченных сими благородными персонами от экваториальных просторов.
Месье Тюрго, назначенный губернатором в 1763 году, взял в качестве интенданта месье де Шанваллона, бывшего члена Верховного совета Мартиники. Тот развернул активные подготовительные работы, поставив целью прежде всего построить жилье для двенадцати тысяч человек. Помощником Тюрго был месье де Префонтен, в прошлом чиновник. Лет двадцать тому назад он стал землевладельцем на берегах Куру. Из-за непостижимой медлительности министерства на четыре месяца задержалось прибытие в Кайенну первой партии колонистов. К тому же местные власти создавали целый ряд дополнительных трудностей. Шестьсот человек успели соорудить лишь несколько хижин. Эмигрантов расселяли под навесами, и в скором времени начались повальные заболевания лихорадкой. Ни больницы, ни медицинского обслуживания никто не предусмотрел. Все это происходило в сентябре 1763 года. Шанваллон застрял в Париже из-за административных неурядиц. Только 14 ноября он погрузился на корабль вместе с группой из 1429 человек. Новоявленный интендант пока ничего не знал о затруднениях Префонтена и предполагал, что у того все уже готово. В Кайенну путники прибыли 22 декабря. Выгрузка производилась удручающе медленно. Пассажиров разместили под навесами. Транспортировку в Куру затрудняло множество осложнений. В колонии не было ни лодок, ни лоцманов. Хотя министерство, будучи осведомлено об этих лишениях, и приказало кайеннским властям подготовить лодки, к приказу этому отнеслись с поразительным безразличием. В конце концов использовали для перевозки маленькую бригантинуnote 350.
В феврале 1764 года месье де Шанваллон, обремененный всеми этими хлопотами, узнал о прибытии судна, везущего еще 1430 человек. Он примчался в лагерь. Госпиталь был переполнен больными, не получавшими почти никакой помощи и валявшимися прямо на песке, безо всякого укрытия, если не считать жалких полотняных лохмотьев. И это в разгар сезона дождей! Интендант убедился в невозможности разместить такое количество народу. Новых поселенцев следовало принимать не раньше, чем письменно заверив министерство в своей полной готовности. Однако Шанваллон рассчитывал, что новоприбывшие помогут завершить подготовительную работу, но те решительно отказались от всякого труда, погрязнув в многомесячное безделье. Транспортная колонна прибыла 19 марта 1764 года, объявив, что в следующем месяце надо ждать еще двух тысяч человек — мужчин, женщин и детей.
Можно вообразить, какие кошки заскребли в душе интенданта при этой новости! Нужда у эмигрантов в Куру была отчаянной. Недоставало решительно всего. И хотя эти чертовы острова были переполнены предыдущей партией переселенцев, следовало их еще уплотнить. В довершение несчастий они взбунтовались. Шанваллон написал министру, чтобы отсрочить отправку, его письма не дошли до адресата или же поступили слишком поздно. Пополнение прибывало в мае, июне, июле и августе. Двенадцать тысяч человек, по одним источникам, тринадцать — по другим — скопилось в Куру. Уточнить не представляется возможным, потому что потерян след последних транспортных колонн. Пришла беда — отворяй ворота, и в этой невообразимой толчее вспыхнула эпидемия чумы, которая унесла жизни тех, кого пощадила лихорадка. Что же здесь удивительного, ведь по триста — четыреста человек спали вместе под грязными навесами, не защищавшими ни от солнца, ни от дождя, и им катастрофически не хватало пищи и медикаментов.
Десять тысяч человек погибло, две тысячи с большим трудом вернулись во Францию. Тридцать миллионов вылетело на ветер! Эта мрачная драма длилась один год.
Так закончилась экспедиция, укомплектованная людьми разных классов — ремесленниками, гражданскими и военными, служащими, актерами, искателями приключений, музыкантами и т.д. Самой главной ошибкой было создание колонии потребителей в то время, как Гвиана располагала лишь горсткой бедных жителей, рассеянных на необозримой территории. Привезти огромную толпу на совершенно дикий берег без всякого жилья и попечения, снабжая людей испорченными европейскими продуктами, плодившими заразные болезни!
А теперь сам читатель пускай решит, виновата ли в трагедии людская бесхозяйственность и бестолковость или же так называемый «нездоровый климат».
Требовалась одаренная и сильная личность, чтобы возродить колонию, на которую уже совсем махнули рукой. Единственный раз правительство сделало счастливый выбор, когда в 1776 году послало в Гвиану в качестве распорядителя месье Малюе. С помощью инженера Гизана новый распорядитель, безусловно, самый выдающийся деятель за всю историю Гвианы, превратил ее в цветущий край. Счастливая эра длилась около двадцати лет. Осушение болот, прокладка каналов, дренаж, дезинфекция, строительство — все это памятные вехи отличного управления.
В скором времени Французская революция нашла отклик по другую сторону Атлантики. Не прошло и года после великого акта восстановления справедливости, который зовется отменой рабства. — Конвенция начертала его золотыми буквами первым из своих декретов, — как появилось постановление 12 жерминаля года IV (1 апреля 1795 г.), присудившее к депортации Барера, Вадье, Колло д'Эрбуа и Бийо-Вареннаnote 351. Двум первым удалось освободиться, двое других были высланы в Гвиану.
Восемнадцатого фруктидораnote 352 года V (4 сентября 1797 г.) Директория разогнала два совета и осудила на высылку пятьсот шестнадцать своих политических противников, почти сплошь депутатов, дворян, журналистов, священников и генералов. Ста восьмидесяти удалось избежать наказания, остальных отправили в Гвиану и интернировали в Конамана и Синнамари.
Как бы снова воскресли роковые дни Куру, освещая мрачные сцены невыносимых страданий. Этих триста тридцать депортированных, с которыми обращались во Франции как с преступниками, при отплытии из Рошфора запихнули в корабельные трюмы. В бесконечно долгие часы перехода они испытывали неимоверные муки голода и жаждыnote 353. По прибытии на Кайеннский рейд многие оказались мертвы. На берег выгрузили большое количество находящихся при смерти людей, их срочно препроводили в больницы, и сто шестьдесят человек скончались от ностальгии и от перенесенных длительных лишений.
Некоторые, среди них Пишегру, Рамель, Бартелеми, Виллят, Обри, Доссонвиль, Деларю, Летелье, смогли бежать и добрались до Соединенных Штатов Америки. Барбе-Марбуа и Ляффон-Лядеба получили вызов во Францию. Ничего удивительного, что столь длительные мучения во время морского перехода с последующим пребыванием в гвианской тюрьме обозлили даже наиболее закаленные натуры, сохранившие печальные и болезненные воспоминания о равноденственных берегах, о местах, где выпало на их долю столько страданий. Месье Барбе-Марбуа был среди прочих яростным противником Гвианы, и его заявления, сделанные с высокой трибуны Палаты пэровnote 354, имели значительное влияние на современников.
Как бы там ни было, важно подчеркнуть, что колонизация не входила в планы Директории. И если результаты предпринятых ею жестоких мер столь плачевны, то не стоит винить в этом климат.
Девяносто лет минуло после этих событий. Положение колонии намного улучшилось, хотя до идеального ему далеко. Но мы вправе себя спросить, почему ни время, ни опыт не смогли полностью разрушить все еще бытующую репутацию «гиблого места», которая столь прочно и столь несправедливо закрепилась за Гвианой…
Я же хочу, насколько позволят мои силы, побороть этот досаднейший предрассудок, реабилитировать в глазах неосведомленных сограждан ту страну, которую люблю, изобилие и красоту которой я имел возможность узнать. Да будет же услышан мой слабый голос! Да посчастливится мне вложить свой камень в ту постройку, которую возводят там отважные люди, умеющие трудиться и надеяться. Это станет лучшей наградой для скромного гражданина, у которого нет других побуждений, кроме пламенного патриотизма.
ГЛАВА 4
Письмо из Франции. — Робинзон в Париже. — Мансарда на улице Сен-Жак. — Материнская тревога. — Переезд через океан. — Колониальная навигация. — Двойной удар. — Багаж без владельца. — Освобожденный каторжник. — После двадцатилетнего отсутствия! — Наводнение.
«Париж, 15 июля 187…
Дорогие родители, дорогие братья!
Английский почтовый пароход отплывает завтра из Саутгемптона в Гвиану. Через двадцать два дня шхуна «Maroni-Packet», заменившая с недавних пор нашу «Tropic-Bird», отправится из Суринама к Марони. Восемь дней спустя это письмо настигнет вас в селении «Полуденная Франция». Оно опередит нас на три недели. Наконец-то! Я снова увижу вас после этого бесконечного десятимесячного отсутствия. И меня, и Никола охватила предотъездная лихорадка. Она не так опасна, как в девственном лесу, но все же трясет нас здорово.
Хватит с меня Парижа, хоть я и полюбил его за это время. Прихожу к выводу, что предпочел бы находиться здесь, но только в том случае, если бы меня не ждали девственные леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Вновь ставшая французской, колония была на пути к большому преуспеванию, когда в 1688 году моряк Дюкасс сделал здесь остановку, направляясь в Суринам. Пообещав отдать на разграбление эту территорию, он склонил многих жителей отправиться вместе с ним. В устье реки Суринам ему удалось завладеть сторожевым таможенным судном, которое должно было предупреждать о приближении врага. Но, вместо того чтобы воспользоваться достигнутым преимуществом и напасть на город врасплох, он упустил драгоценное время. Предупрежденные голландцы успели подготовиться к обороне. Дюкасс потерял много людей и в итоге вынужден был отступить, бежал на Антильские острова, где ускользнувшие от смерти колонисты обосновались навсегда. Незадачливая авантюра сильно уменьшила население и богатство Гвианы.
Таков печальный баланс колонии за семнадцатый век. Невзирая на все усилия, в 1700 году несчастная страна насчитывала едва ли четыре сотни белых и около полуторы тысячи негров. Причины таких неудач определялись, увы, очень просто: концессии, которые давались бедным компаниям, неспособным наращивать население и защищаться; тупоумие начальников, недальновидность организаторов, варварские методы колонизации.
Но это далеко не все. Потрясения, испытанные в те времена, не идут ни в какое сравнение с безрассудной затеей, принесшей десять тысяч жертв и известной в истории под названием «катастрофы Куру».
Целое столетие было потеряно в бесплодных попытках колонизации. И в 1700 году все еще только предстояло организовывать. Дела пребывали в плачевном состоянии. Реванш, взятый Кассаром в 1713 году, не восполнил ущерба, причиненного вылазкой Дюкасса, и бедствия в конце правления Людовика XIV нанесли последний удар. По Утрехтскому договору 1713 годаnote 349 от Гвианы отошло побережье Амазонки, и граница ее была отодвинута примерно на восемьдесят лье к северу.
С 1713 по 1763 год колония продолжала прозябать без каких бы то ни было значительных событий. В 1716 году в Кайенне внедрялась культура кофе: несколько отростков кофейного дерева, похищенных в Суринаме, привез французский дезертир. Этот человек рисковал жизнью, поскольку голландцы карали смертью за вывоз рассады кофейного дерева. Но смельчак был вполне вознагражден за свой поступок. О ценности приобретения нечего и говорить. Гвиана стала первой французской колонией, начавшей возделывать культуру кофе.
В 1763 году правительство, желая как-то компенсировать потерю Канады, приняло решение об «экспедиции Куру». Предполагалось пополнить Гвиану европейцами. Все это кончилось катастрофой, да к тому же создало стране совершенно незаслуженную репутацию «гиблого места». Имеет смысл подробнее остановиться на данном историческом событии, чтобы точнее оценить степень вины за катастрофу людей или же природы.
Дело было затеяно по совету кавалера Тюрго, армейского генерала. Он сумел заинтересовать герцога Шуазеля, тогдашнего военно-морского министра, представляя ему колонизацию как надежное средство обеспечить огромное состояние для семьи. Так что первым актом правительства, вполне естественно, стало предоставление концессии герцогам Шуазель и Шуазель-Праслен на все земли Гвианы между реками Куру и Марони. А это добрых сто двадцать километров побережья, отхваченных сими благородными персонами от экваториальных просторов.
Месье Тюрго, назначенный губернатором в 1763 году, взял в качестве интенданта месье де Шанваллона, бывшего члена Верховного совета Мартиники. Тот развернул активные подготовительные работы, поставив целью прежде всего построить жилье для двенадцати тысяч человек. Помощником Тюрго был месье де Префонтен, в прошлом чиновник. Лет двадцать тому назад он стал землевладельцем на берегах Куру. Из-за непостижимой медлительности министерства на четыре месяца задержалось прибытие в Кайенну первой партии колонистов. К тому же местные власти создавали целый ряд дополнительных трудностей. Шестьсот человек успели соорудить лишь несколько хижин. Эмигрантов расселяли под навесами, и в скором времени начались повальные заболевания лихорадкой. Ни больницы, ни медицинского обслуживания никто не предусмотрел. Все это происходило в сентябре 1763 года. Шанваллон застрял в Париже из-за административных неурядиц. Только 14 ноября он погрузился на корабль вместе с группой из 1429 человек. Новоявленный интендант пока ничего не знал о затруднениях Префонтена и предполагал, что у того все уже готово. В Кайенну путники прибыли 22 декабря. Выгрузка производилась удручающе медленно. Пассажиров разместили под навесами. Транспортировку в Куру затрудняло множество осложнений. В колонии не было ни лодок, ни лоцманов. Хотя министерство, будучи осведомлено об этих лишениях, и приказало кайеннским властям подготовить лодки, к приказу этому отнеслись с поразительным безразличием. В конце концов использовали для перевозки маленькую бригантинуnote 350.
В феврале 1764 года месье де Шанваллон, обремененный всеми этими хлопотами, узнал о прибытии судна, везущего еще 1430 человек. Он примчался в лагерь. Госпиталь был переполнен больными, не получавшими почти никакой помощи и валявшимися прямо на песке, безо всякого укрытия, если не считать жалких полотняных лохмотьев. И это в разгар сезона дождей! Интендант убедился в невозможности разместить такое количество народу. Новых поселенцев следовало принимать не раньше, чем письменно заверив министерство в своей полной готовности. Однако Шанваллон рассчитывал, что новоприбывшие помогут завершить подготовительную работу, но те решительно отказались от всякого труда, погрязнув в многомесячное безделье. Транспортная колонна прибыла 19 марта 1764 года, объявив, что в следующем месяце надо ждать еще двух тысяч человек — мужчин, женщин и детей.
Можно вообразить, какие кошки заскребли в душе интенданта при этой новости! Нужда у эмигрантов в Куру была отчаянной. Недоставало решительно всего. И хотя эти чертовы острова были переполнены предыдущей партией переселенцев, следовало их еще уплотнить. В довершение несчастий они взбунтовались. Шанваллон написал министру, чтобы отсрочить отправку, его письма не дошли до адресата или же поступили слишком поздно. Пополнение прибывало в мае, июне, июле и августе. Двенадцать тысяч человек, по одним источникам, тринадцать — по другим — скопилось в Куру. Уточнить не представляется возможным, потому что потерян след последних транспортных колонн. Пришла беда — отворяй ворота, и в этой невообразимой толчее вспыхнула эпидемия чумы, которая унесла жизни тех, кого пощадила лихорадка. Что же здесь удивительного, ведь по триста — четыреста человек спали вместе под грязными навесами, не защищавшими ни от солнца, ни от дождя, и им катастрофически не хватало пищи и медикаментов.
Десять тысяч человек погибло, две тысячи с большим трудом вернулись во Францию. Тридцать миллионов вылетело на ветер! Эта мрачная драма длилась один год.
Так закончилась экспедиция, укомплектованная людьми разных классов — ремесленниками, гражданскими и военными, служащими, актерами, искателями приключений, музыкантами и т.д. Самой главной ошибкой было создание колонии потребителей в то время, как Гвиана располагала лишь горсткой бедных жителей, рассеянных на необозримой территории. Привезти огромную толпу на совершенно дикий берег без всякого жилья и попечения, снабжая людей испорченными европейскими продуктами, плодившими заразные болезни!
А теперь сам читатель пускай решит, виновата ли в трагедии людская бесхозяйственность и бестолковость или же так называемый «нездоровый климат».
Требовалась одаренная и сильная личность, чтобы возродить колонию, на которую уже совсем махнули рукой. Единственный раз правительство сделало счастливый выбор, когда в 1776 году послало в Гвиану в качестве распорядителя месье Малюе. С помощью инженера Гизана новый распорядитель, безусловно, самый выдающийся деятель за всю историю Гвианы, превратил ее в цветущий край. Счастливая эра длилась около двадцати лет. Осушение болот, прокладка каналов, дренаж, дезинфекция, строительство — все это памятные вехи отличного управления.
В скором времени Французская революция нашла отклик по другую сторону Атлантики. Не прошло и года после великого акта восстановления справедливости, который зовется отменой рабства. — Конвенция начертала его золотыми буквами первым из своих декретов, — как появилось постановление 12 жерминаля года IV (1 апреля 1795 г.), присудившее к депортации Барера, Вадье, Колло д'Эрбуа и Бийо-Вареннаnote 351. Двум первым удалось освободиться, двое других были высланы в Гвиану.
Восемнадцатого фруктидораnote 352 года V (4 сентября 1797 г.) Директория разогнала два совета и осудила на высылку пятьсот шестнадцать своих политических противников, почти сплошь депутатов, дворян, журналистов, священников и генералов. Ста восьмидесяти удалось избежать наказания, остальных отправили в Гвиану и интернировали в Конамана и Синнамари.
Как бы снова воскресли роковые дни Куру, освещая мрачные сцены невыносимых страданий. Этих триста тридцать депортированных, с которыми обращались во Франции как с преступниками, при отплытии из Рошфора запихнули в корабельные трюмы. В бесконечно долгие часы перехода они испытывали неимоверные муки голода и жаждыnote 353. По прибытии на Кайеннский рейд многие оказались мертвы. На берег выгрузили большое количество находящихся при смерти людей, их срочно препроводили в больницы, и сто шестьдесят человек скончались от ностальгии и от перенесенных длительных лишений.
Некоторые, среди них Пишегру, Рамель, Бартелеми, Виллят, Обри, Доссонвиль, Деларю, Летелье, смогли бежать и добрались до Соединенных Штатов Америки. Барбе-Марбуа и Ляффон-Лядеба получили вызов во Францию. Ничего удивительного, что столь длительные мучения во время морского перехода с последующим пребыванием в гвианской тюрьме обозлили даже наиболее закаленные натуры, сохранившие печальные и болезненные воспоминания о равноденственных берегах, о местах, где выпало на их долю столько страданий. Месье Барбе-Марбуа был среди прочих яростным противником Гвианы, и его заявления, сделанные с высокой трибуны Палаты пэровnote 354, имели значительное влияние на современников.
Как бы там ни было, важно подчеркнуть, что колонизация не входила в планы Директории. И если результаты предпринятых ею жестоких мер столь плачевны, то не стоит винить в этом климат.
Девяносто лет минуло после этих событий. Положение колонии намного улучшилось, хотя до идеального ему далеко. Но мы вправе себя спросить, почему ни время, ни опыт не смогли полностью разрушить все еще бытующую репутацию «гиблого места», которая столь прочно и столь несправедливо закрепилась за Гвианой…
Я же хочу, насколько позволят мои силы, побороть этот досаднейший предрассудок, реабилитировать в глазах неосведомленных сограждан ту страну, которую люблю, изобилие и красоту которой я имел возможность узнать. Да будет же услышан мой слабый голос! Да посчастливится мне вложить свой камень в ту постройку, которую возводят там отважные люди, умеющие трудиться и надеяться. Это станет лучшей наградой для скромного гражданина, у которого нет других побуждений, кроме пламенного патриотизма.
ГЛАВА 4
Письмо из Франции. — Робинзон в Париже. — Мансарда на улице Сен-Жак. — Материнская тревога. — Переезд через океан. — Колониальная навигация. — Двойной удар. — Багаж без владельца. — Освобожденный каторжник. — После двадцатилетнего отсутствия! — Наводнение.
«Париж, 15 июля 187…
Дорогие родители, дорогие братья!
Английский почтовый пароход отплывает завтра из Саутгемптона в Гвиану. Через двадцать два дня шхуна «Maroni-Packet», заменившая с недавних пор нашу «Tropic-Bird», отправится из Суринама к Марони. Восемь дней спустя это письмо настигнет вас в селении «Полуденная Франция». Оно опередит нас на три недели. Наконец-то! Я снова увижу вас после этого бесконечного десятимесячного отсутствия. И меня, и Никола охватила предотъездная лихорадка. Она не так опасна, как в девственном лесу, но все же трясет нас здорово.
Хватит с меня Парижа, хоть я и полюбил его за это время. Прихожу к выводу, что предпочел бы находиться здесь, но только в том случае, если бы меня не ждали девственные леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90