— А теперь вы расскажите о своем детстве, — попросила Сэлли.
— Я бы предпочел о нем не говорить.
— Так нечестно. Том вздохнул:
— У меня было очень скучное детство.
— Что-то не верится.
— С чего начать? Мы были, как говорится, рождены для жизни в поместье. Огромный дом, бассейн, повар, садовник, постоянный управляющий, тысяча акров земли. У отца на нас были большие планы. Он собрал целую полку книг, как поставить на ноги детей, и прочел все до единой. И во всех говорилось, что надо начинать с больших ожиданий. Когда мы были еще совсем маленькими, он крутил нам Баха и Моцарта, а в комнатах развесил репродукции картин старых мастеров. Когда учились читать, развесил по всему дому наклейки со всевозможными словами. Я просыпался и первое, что видел: «зубная паста», «кран», «зеркало» — слова таращились на меня изо всех углов. В семь лет каждый из нас должен был выбрать какой-нибудь музыкальный инструмент. Я захотел играть на барабане, но отец настаивал на чем-нибудь классическом. Пришлось музицировать на фортепьяно. Вернон учился на гобое, Филипп — на скрипке. И по воскресеньям, вместо того чтобы идти в церковь — отец был убежденным атеистом, — мы одевались и давали ему концерт.
— Боже!
— Вот именно: «Боже!» То же самое со спортом. Каждый из нас должен был выбрать свой вид спорта. Не ради забавы и не для развития, а чтобы преуспеть. Мы учились в лучших частных школах. У нас был поминутно расписан каждый день: уроки верховой езды, домашние учителя, личные спортивные тренеры, футбол, теннисные лагеря, компьютерные лагеря, лыжные походы в Таос и Кортина-д'Ампеццо.
— Какой ужас! А ваша мать? Что она собой представляла?
— У нас было три матери. Мы братья только наполовину. Можно сказать, что отцу не везло в любви.
— И всех вас троих он оставил при себе?
— Макс всегда получал то, что хотел. Разводы были некрасивыми. Матери играли в наших жизнях небольшую роль. Моя умерла, когда я был совсем маленьким. Отец намеревался воспитывать нас самостоятельно и не терпел никакого вмешательства. Поставил себе цель вырастить трех гениев, которые изменят мир. Сам выбирал нам карьеру, даже подружек.
— Сочувствую. Какое ужасное детство…
Том поерзал в гамаке. Его неприятно кольнуло ее замечание.
— Я бы не назвал Кортина-д'Ампеццо на Рождество ужасным местом. Все-таки такое воспитание нам кое-что дало. Я полюбил лошадей. Филипп влюбился в искусство Ренессанса. А Вернон… он ощутил любовь к бродяжничеству.
— Так он и подружек вам выбирал?
Том пожалел, что упомянул об этой детали.
— Пытался.
— И как, удавалось?
Том чувствовал, что краска опять заливает щеки, но никак не мог себя перебороть. Он вспомнил Сару — такую блестящую, красивую, совершенную, талантливую и богатую.
— Кто она была? — спросила Сэлли. Женщины всегда все чувствуют.
— Девушка, с которой меня познакомил отец. Дочь его товарища. Смешно, но было время, когда наши желания совпадали. Я уехал с ней, и мы обручились.
— И что произошло потом?
Том внимательно посмотрел на Сэлли. Откуда в ней такой неподдельный интерес и что он означает?
— Не сложилось. — Он не стал объяснять, что застукал невесту в своей постели с другим мужчиной. Сара тоже получала все, что хотела. «Жизнь коротка, — говорила она. — Я хочу испытать все. Что в этом плохого?» И ни в чем себе не отказывала.
Сэлли по-прежнему испытующе смотрела на него.
— Ваш отец неплохо потрудился, — наконец проговорила она. — Он мог бы сам написать книгу, как воспитывать детей.
Том рассердился. Понимал, что не стоит это говорить, но не сдержался:
— Отцу бы понравился Джулиан.
— Простите, не поняла. — Сэлли смотрела на него во все глаза.
А Том, позабыв о здравом смысле, продолжал:
— Я хочу сказать, что отец желал, чтобы мы стали такими, как Джулиан. В шестнадцать окончил Стэнфордский университет, знаменитый профессор из Йеля, гений в подлинном смысле слова, как вы изволили выразиться.
— Считаю ниже своего достоинства отвечать! — возмутилась Сэлли. Ее лицо побагровело от злости. Она схватила роман и снова начала читать.
31
Филиппа привязали к дереву, руки скрутили за спиной. Черные мушки ползали по каждому открытому дюйму его тела, тысячи заживо поедали лицо. Он никак не мог бороться, когда насекомые забирались к нему в глаза, в нос, в ушные раковины. Тряс головой, старался проморгаться, скинуть с лица, но все напрасно. Веки настолько распухли, что почти закрылись. Хаузер с кем-то вполголоса говорил по спутниковому телефону. Филипп не разбирал слов, но уловил напористый тон. Он закрыл глаза. Ему все стало безразлично. Хотелось одного — чтобы тюремщик как можно скорее прекратил его мучения. Желал спасительной пули в лоб.
Льюис Скиба сидел за столом и смотрел в окно на юг, где на горизонте громоздились пики Манхэттена. Хаузер не звонил четыре дня. А до этого просил хорошенько все обдумать. В это время они пережили самый печальный период за всю историю компании. Акции упали в цене до шести долларов, Комиссия по ценным бумагам и биржевым операциям прислала повестку о вызове в суд и арестовала все компьютеры и жесткие диски корпорации. Сукины дети забрали даже его компьютер. Ничем не сдерживаемые «медведи» продолжали безумствовать. Журнал Администрации по контролю за продуктами питания и лекарствами официально объявил провальным проект флоксатена. Рейтинги «Стэндард энд Пур» низвели ценные бумаги «Лэмпа» до уровня хлама. И впервые пошли разговоры о главе 11.
Утром пришлось сказать жене, что обстоятельства складываются таким образом, что нужно немедленно выставить на торги их аспенский домик. В конце концов, это четвертый дом в их семье, и они проводят в нем не больше недели в году. Но жена не поняла, и кончилось тем, что она ушла ночевать в гостевую комнату. Господи, что же это делается! А как она себя поведет, если придется продавать последний дом? Если придется забирать детей из частной школы?
И все это время Хаузер не звонил. Что, черт подери, он делал? Неужели случилось непоправимое? И он бросил предприятие? Скиба почувствовал, как у него на лбу выступил пот. Ему было отвратительно, что судьба компании и его личная судьба оказались в руках такого человека.
Раздался звонок телефона с шифратором, и Скиба буквально подпрыгнул. Было десять часов утра. По утрам Хаузер никогда не звонил, но управляющий сразу понял, что это именно он.
— Да? — Он старался, чтобы голос не звучал взволнованно.
— Скиба?
— Это я.
— Ну, как дела?
— Отлично.
— Все обдумали?
Скиба проглотил застрявший в горле ком. Екнуло сердце, язык не выговаривал слова. Он уже выпил свою норму, но лишний глоток не повредит. Не выпуская трубки, Скиба открыл ящик и, не заботясь о том, чтобы развести спиртное, налил стакан.
— Я понимаю, это неприятно. Но время настало. Вы хотите фармакопею или нет? Я могу все бросить и ехать обратно. Что скажете?
Скиба вылил в рот жгучую золотистую жидкость и обрел голос. Но заговорил надтреснутым шепотом:
— Я повторяю вам снова и снова: это не имеет ко мне никакого отношения. Вы в пяти тысячах миль отсюда, и у меня нет возможности контролировать ваши действия. Поступайте как знаете. Только привезите кодекс.
— Не слышу. Мешает скрэмблер…
— Делайте что требуется, а меня увольте! — проревел Скиба.
— Ах, нет-нет, так не пойдет. Я же вам объяснял, что мы компаньоны.
Управляющий стиснул трубку мертвой хваткой. Он весь дрожал. И даже вообразил, еще усилие — и он придушит этого Хаузера.
— Так избавляться от них или нет? — продолжал игривый голос. — Если не избавиться, они подадут на вас в суд, и вы прекрасно понимаете, что проиграете. У меня такое впечатление, что вы хотели получить фармакопею и потом не иметь осложнений с законом.
— Я предложу им отступные. Они заработают миллионы.
— Они не захотят иметь с вами дел. У них другие планы на кодекс. Разве я вам не говорил? Эта женщина… Сэлли Колорадо… у нее большие планы.
— Какие планы? — Скибу колотила дрожь.
— Такие, что в них нет места компании Лэмпа. Это все, что вам надлежит знать. Понимаете, Льюис, у вас те же проблемы, что у всех бизнесменов: вы не умеете принимать жестких решений.
— Речь идет о человеческих жизнях.
— Я знаю. Мне это тоже дается нелегко. Но нужно из двух зол выбирать меньшее. Несколько человек исчезнут в непроходимых джунглях. Это на одной чаше весов. На другой — спасительное лекарство для миллионов больных, двадцать тысяч рабочих мест, акционеры, которые станут молиться на вас, а не требовать вашей крови, и ваша слава на Уолл-стрит, потому что это вы спасли компанию от разорения.
— Дайте мне еще один день.
— Нет. Время пришло. Помните, я говорил, что их необходимо остановить прежде, чем они попадут в горы? Так вот, успокойтесь. Мне даже не придется это делать самому. Со мной здесь несколько солдат. Дезертиры. Я с ними едва справляюсь. Они ненормальные и готовы на все, что угодно. Здесь такие вещи случаются сплошь и рядом. Если я теперь поверну обратно, они все равно их убьют. Так скажите, как мне поступить? Избавиться от них и привезти кодекс? Или вернуться ни с чем? Ответ за вами.
— Делайте!
Послышалось потрескивание атмосферных помех.
— Нет уж, Льюис, вы четко скажите, что конкретно я должен делать?
— Делайте! Убейте их ко всем чертям! Убейте Бродбентов!
32
Через два с половиной дня после нападения змеи, когда они шли на шестах по очередной бесконечной протоке, Том заметил, что вокруг светлеет — это сквозь кроны деревьев стали пробиваться солнечные лучи. И вдруг с поразительной неожиданностью каноэ вырвались из объятий Меамбарского болота. Это было все равно что вступить в новый мир. Они очутились на краю огромного болота, вода в котором казалась черной, как чернила. Сквозь облака просвечивало вечернее солнце, и Том испытал облегчение оттого, что выбрался на открытое пространство и наконец покинул зеленую темницу трясины. Свежий ветер отогнал черных мушек. На противоположном берегу голубели холмы, а за ними к облакам поднималась едва различимая горная гряда.
Дон Альфонсо встал на носу и распростер руки. С трубкой из кукурузного початка в морщинистом кулаке он был похож на растрепанное огородное пугало.
— Лагуна-Негра! — закричал он. — Мы пересекли Меамбарское болото. Я, дон Альфонсо Босвас, точно и безошибочно указал путь.
Чори и Пинго опустили в воду моторы, включили зажигание, и каноэ устремились к далекому берегу— Том устроился на груде вещей и наслаждался встречным потоком воздуха, а обезьянка Волосатик вылезла из кармана, забралась ему на макушку, причмокивала и довольно бормотала. Том подумал, что успел позабыть ощущение ветра на коже.
Они остановились на ночлег на песчаном берегу на другой стороне. Чори и Пинго отправились на охоту и через час вернулись с освежеванным, выпотрошенным и разрубленным на кровавые куски оленем, которого несли в пальмовых листьях.
— Отлично! — воскликнул дон Альфонсо. — Томас, сегодня мы полакомимся отбивными из оленины, а остаток мяса завялим на дорогу.
Том с интересом наблюдал, как индейцы с помощью мачете умело нарезали мясо длинными лоскутами, бросали на решетку, а затем подбрасывали в костер сырых дров, отчего очаг начинал сильно дымить.
Вскоре отбивные были готовы, и дон Альфонсо раздал их спутникам. Во время ужина Том наконец задал вопрос, который давно вертелся у него на языке:
— А куда мы отправимся отсюда?
Дон Альфонсо швырнул в темноту кость.
— В Лагуну-Негра впадает пять рек. Нам предстоит выяснить, по которой из них поднялся ваш отец.
— Где они берут начало?
— В горах. Одна течет из Кордильер, другая со Серро-Патука, третья со Серро-де-лас-Неблинас. Самая длинная — Макатури. Она берет начало в Серро-Асуль. Это на полпути к Тихому океану.
— Они проходимы для лодок?
— Говорят, что в низовье да.
— Что значит говорят? — удивился Том. — Вы никогда там не бывали?
— Из моего народа там никто никогда не бывал. Это опасный край.
— Почему? — спросила Сэлли.
— Звери не боятся людей, случаются землетрясения и извержения вулканов, и там обитают злые духи. Есть целый город демонов, откуда никто не возвращался.
— Город демонов? — заинтересовался Том.
— Да. Сиудад-Бланка. Белый город.
— Что это за город?
— Некогда построен богами, а теперь лежит в руинах. Вернон обсосал кость, затем швырнул ее в огонь и обыденным тоном произнес:
— Вот вам и ответ.
— Ответ на что?
— Куда отправился наш отец.
Том во все глаза уставился на брата:
— Смелое предположение. Откуда ты можешь знать?
— Я не знаю. Но отца всегда тянуло в такие места. Любил подобные байки. Старался их проверить. А ведь такие истории часто основываются на реальности. Готов поспорить, он нашел затерянный город — нечто вроде огромной руины.
— Но в этих горах не должно быть никаких руин.
— Кто это сказал? — Вернон взял с пальмового листа новый кусок мяса и отправил в рот.
А Том вспомнил краснолицего Деррика Дана и его легкомысленное утверждение, что анаконды не питаются людьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48