Он услышал, что тот человек был худ и темноволос, со шрамом на горле, но среди нападавших его не было. Кто этот человек, так и осталось загадкой.
— Почему ты подчинился приказу? Ты ведь знал, что нападаешь на воинов короля Ричарда!
— Мы не знали, что так получится…
— Как это — не знали?
— Стрела предназначалась для вас…
— Я знаю! — Коннал поднял клинок.
— Я… — Пленник тяжело дышал, с трудом превозмогая адскую боль. Конналу было на это плевать, его гнев требовал выхода. — Я хочу сказать, мы должны были остановить тебя, Пендрагон. Не дать жениться на ведьме. — Он облизнул губы, и Коннал поднес к его губам пригоршню воды из ведра. — Нас предупредили, что ее нельзя трогать.
— Кто предупредил?
— Англичане. Двое. Знатных, образованных.
Коннал нахмурился. Кто эти англичане? Люди принца Иоанна? Коннал потребовал подробно описать их, но ни один его знакомый из приближенных к принцу Иоанну не подходил под это описание. Разве что шрам на горле… Нет, не может быть!..
Коннал задумчиво сунул лезвие в угли и позвал Брейнора.
— Господи, помоги мне, — пробормотал пленник.
Как раз в тот момент, когда Брейнор показался в коридоре, ирландец из прислуги короля влетел в камеру, расплескав воду.
— Господин Пендрагон, человек с татуировкой на лице велел подниматься, он велел идти прямо сейчас!
Коннал, даже не оглянувшись, покинул темницу, бросив через плечо:
— Если не добьетесь от них признания, можете их всех убить. Разрешаю именем короля Ричарда.
Брейнор побледнел и посмотрел на Гейлерона, затем на ирландского короля, стоявшего в коридоре.
— Он наделен властью распоряжаться здесь именем короля Ричарда. Молись о том, чтобы они были поразговорчивее. Его женщина умирает, и жалости от него не дождешься.
Она была там, где нет боли, где царит безмолвие. Шинид медленно шла к ограде с воротами в виде огромного деревянного ястреба посредине. Земля была мягкой и пружинящей от выстилавшего ее мха. Снизу поднимался туман, обволакивая ноги до середины икр.
«Я не на этой земле», — подумала Шинид; по мере того как она продвигалась к воротам, туман рассеивался, и она смогла разглядеть то, что ее окружало. Вокруг росли цветущие кусты, над которыми бабочками порхали феи и эльфы. Теплое золотистое свечение заливало ее, и остатки тумана светились таинственным мерцающим светом.
Шинид подняла лицо к небу и ощутила поток энергии, хлынувший на нее сверху. И тогда она поняла, что находится здесь уже давно.
Она оглянулась, пытаясь вспомнить дорогу, по которой пришла сюда, напрягая слабеющую память. Она подумала, что нужна кому-то, но при этом сделала еще один шаг к воротам.
«Шинид, возвращайся, умоляю тебя».
Шинид удивленно огляделась. Но зов больше не повторился, и она продолжила путь к воротам. Рука ее легла на щеколду, и внезапно Шинид оказалась в окружении странных гибких и призрачных существ в одеждах, колыхавшихся на ветру, которого сама она не ощущала.
«Кто они?» — подумала Шинид, но вслух ничего не сказала. Она не испытывала страха, и когда она посмотрела на одно из существ попристальнее, золотистое свечение слегка померкло, позволяя разглядеть лицо, казавшееся полупрозрачным.
Катал, ее дед. А рядом с ним женщина, очень похожая на нее.
Эгрейн.
«Выбор за тобой, моя малышка. Оставайся с нами или поживи там, где все временно, до той поры, пока за тобой не придут в следующий раз».
И снова Шинид показалось, что ее кто-то тянет назад, она почувствовала чью-то руку, крепко сжимавшую ее ладонь. Она посмотрела вниз, но ничего не увидела.
«Возвращайся, Шинид».
Коннал.
Шинид посмотрела на своих дедушку и бабушку, на тех, кто стоял позади них: бесчисленных родственников, которых она никогда не видела, никогда не знала, но чью любовь она ощутила с внезапной щемящей силой.
Но прикосновение его руки ощущалось все отчетливее. Шепот его звучал в ее ушах: «Ты нужна мне, девочка. Не оставляй меня одного, ибо я понял, что без тебя я… одинок на этой земле».
Шинид улыбнулась своим родственникам, подняла глаза на воздушных фей и эльфов: своих братишек и сестренок, проносившихся сквозь сияющую золотистую дымку, и, повернувшись спиной к воротам, сначала пошла, а потом побежала на зовущий ее голос. На голос Коннала.
Коннал сжал голову руками. Как посмеет он сказать ее отцу, что она умерла? Но она умирала у него на глазах. Он чувствовал, как она ускользает в небытие, и впервые за тринадцать лет ему захотелось стать волшебником. Куинн сделал все, что мог, он остановил действие яда, но Коннал видел, что этого мало: он должен пробудить в ней желание вернуться в мир живых. Рана не выглядела так уж плохо: она не гноилась, опухоль спала. Жара не было, но Шинид по-прежнему не шевелилась. Вот уже сутки, как она лежала так — тихая, и неподвижная, и бледная, как зимний день.
И вдруг он услышал, как она задышала. Вот она чуть повернула голову. Коннал схватил ее за руку, стал звать по имени, гладить лоб и щеки.
Глаза ее распахнулись, и радость, чистая, пронзительная, наполнила его сердце. С трудом, сдержав рыдания, он произнес:
— С возвращением, принцесса.
Глаза цвета летней травы, лучащиеся от счастья, смотрели на нее, и в глазах этих, в выражении его лица было нечто такое, чего она совсем не ожидала увидеть. О существовании подобного в нем она и не подозревала. Он осторожно откинул с ее лба рыжую прядь и, наклонясь ближе к ней, погладил ее по голове.
— Ты так меня напугала, я думал, что умру от страха. То чувство, с каким были произнесены эти слова, подбавило жару в огонь, который никогда и не затухал в ее сердце.
— Прости меня, — чуть слышно произнесла она.
Он поднес к ее губам бокал с водой. Она глотнула, вспорхнув ресницами. Взгляды их встретились вновь. Ее что-то тянуло к нему, так, будто между ними возникла новая связь, которой не было прежде. От него к ней шел ток энергии неведомого происхождения.
И он тоже это почувствовал и улыбнулся, и сердце ее радостно забилось.
— Ты чуть было меня не покинула.
«Меня», — усмехнулась она про себя.
— Искушение было велико.
Он побледнел.
— Господи, не говори так, даже в шутку. — Последние дни он провел в таких мучениях, что турецкий плен казался мелочью по сравнению с ними. Он не хотел пережить подобное еще раз.
Шинид хотела пожать плечом, но поморщилась от боли.
— Смерть легка и приятна, отказаться от нее ради жизни не всегда просто.
— Но ты предпочла жить.
— Потому что я услышала тебя.
Лицо его выдавало внутреннюю борьбу.
— Это правда, то, что ты говорил? — Она шарила взглядом по его лицу.
Он сумел справиться с собой, лицо его вновь стало непроницаемым.
— А что ты слышала?
Сердце ее упало — так падает камень в бездонный пруд.
— Если об этом надо напоминать, то твои слова мало что значили, верно? — Она опустила ресницы.
— Шинид, посмотри на меня.
Она подняла глаза, и Коннал знал, что те чувства, что рвались из его груди, не так-то легко скрыть. По крайней мере, в эту минуту он не мог их спрятать.
— Мне без тебя одиноко.
— Нет, — возразила она, осторожно приподнимаясь на подушке и одновременно придерживая одеяло, чтобы прикрыть грудь. Голова закружилась, и ей пришлось схватиться за его плечо, чтобы сохранить равновесие. — Тебе одиноко из-за того, что ты закрыл свое сердце, запер его в клетке.
Коннал покачал головой:
— Я запер его потому, что сам этого захотел. Подпускать кого-то слишком близко… это больно и опасно. Слишком многие от этого страдают.
Шинид коснулась его волос — непослушной пряди, спадающей на лоб.
— О, Коннал, — нежно прошептала она, впервые назвав его по имени, — ты наложил на себя епитимью, которой не заслужил.
— Это верно, я заслужил большего наказания — ты же знаешь, что случилось с тобой из-за меня.
Шинид улыбнулась:
— Да, мне пришлось несладко, но твой голос привел меня назад, домой.
Он коснулся ее щеки, погрузил пальцы в шелковистую медную массу ее волос, чуть приподнял ее лицо. Он смотрел на нее так, будто стремился врезать в память каждую черточку ее лица. Он помнил о том безысходном отчаянии, что владело им, о ярости, которая требовала выхода, и о чувстве вины, что терзала его. Эмоции переполняли его, он был уже не в силах сдерживать эту лавину.
— Господи, я готов был умереть ради тебя!..
Шинид купалась в накатившей волне искреннего чувства, изливавшегося свободно, полной мерой.
— Я воспользовалась магией, чтобы ты не погиб.
— Но жертвовать собой…
— Замолчи! — рассердилась она, касаясь его щеки. — Это была случайность. Мне надо было быть мудрее. — Касаясь его, она испытывала наслаждение — наслаждение, подобное тому, что испытывает бабочка, пьющая нектар из цветка. И он чувствует это, подумала Шинид. Сердце подсказывало ей правду. — Мы оба теперь стали немного мудрее, не так ли?
Коннал утонул в синеве ее глаз, в океане соблазна, где нет места иным желаниям, кроме желания плоти.
— Да, — согласился он, глядя ей прямо в глаза и чувствуя, как пальцы ее впиваются ему в руку. Она вся трепетала. Предвкушение наслаждения разрасталось, желание становилось все острее. Еще немного, и она не сможет терпеть эту сладкую муку.
— Коннал, — застонала она.
И это стало последней каплей. Он накрыл губами ее рот и стал целовать ее с жадностью ненасытного зверя. Он чувствовал ток ее крови, он чувствовал, как сердца их сливаются в одно. Ненасытный голод, бес желания, что терзал его, рвался из него, был здесь, рядом с ними, он овладел и им, и ею, и оба понимали, что уже не принадлежат себе.
Огонь в очаге взметнулся вверх и заревел; легкий ветерок, теплый, невесть откуда взявшийся, шевелил ее волосы, обвевал ее кожу. Он все полнее овладевал ее ртом и, исполненный жаждой желания, навис над ней, вжимая ее в перину.
Рука его дрожала, сердце трепетало в груди, и ее сердце отвечало ему с такой же страстью, и с каждым мгновением ответ ее становился все более откровенным… Он пил нектар ее рта, он пировал, и все никак не мог насытиться.
И когда она прогнулась ему навстречу, руки его скользнули под тунику, и он понял, что пропал. Он чувствовал под ладонями нежный шелк ее прохладной кожи, он прижимал ее к себе все теснее, не забывая при этом о ее ране и о том, какую опасность таят в себе его объятия.
Преградой между ними была лишь одна тонкая простыня, достаточно было сорвать ее — и вот она, награда. Он целовал ее, и все ему было мало, но он не мог забыть о том, что Шинид была слаба, как котенок. Еще совсем недавно она была на волосок от смерти.
Но страсть владела всем его существом, страсть, какой он не знал в своей жизни; он чувствовал единение со стихиями: ветер гудел у него в ушах, запах моря ласкал ему ноздри.
Шинид впитывала в себя его силу, его энергия проникала в нее с каждым его поцелуем. Она все явственнее ощущала запах сырой весенней земли — земли, пробужденной для любви и плодоношения. Она пила нектар его рта, как пьет земля весенний дождь. Сколько лет она ждала этой минуты! Сколько лет сердце ее мечтало о нем! Столько же, сколько она внушала себе, что этому не дано свершиться, что он никогда ее не захочет.
Душа ее пела, исполненная совершенного счастья, и в тот миг, когда сердце ее чуть не лопнуло, он отстранился…
— Шинид, девочка моя, не искушай меня. — Он задышал реже, пытаясь успокоиться, и нежно укрыл ее одеялом. — Тебе надо поправляться. Ты еще слишком слаба для этого.
— Наоборот, это поможет мне выздороветь.
Он застонал и, перехватив ее протянутые к нему руки, уложил их поверх одеяла. Он называл себя глупцом за то, что отказывается от ее дара, и в то же время гордился своим благородством.
— Тебе надо отдохнуть.
— Рана нисколько меня не беспокоит, Коннал, — недовольно проговорила она.
Звук собственного имени звучал для него как музыка из ее уст. Он чувствовал себя победителем, и радость этой победы была посильнее всего того, что он испытывал, выходя победителем из смертельной схватки.
Коннал потянул носом воздух и нахмурился. Здесь действительно пахло мхом и землей, но откуда мог взяться ветерок? Впрочем, в этих старинных замках вечно гуляют сквозняки. Он посмотрел на нее и едва не застонал от желания. Кожа ее розовела от прилива крови, губы припухли от его поцелуев, она все еще часто дышала.
И он все не мог успокоиться.
И тогда она коснулась его. Легкое прикосновение, ничего более — словно ветерок прошелестел по щеке. Господи, как хотелось ему прижаться лицом к ее груди, целовать ее плечи, руки, живот…
— Я здорова, — прошептала она. — Твоя кровь живет во мне. Это твоя сила исцелила меня.
Коннал не знал, что сказать. Он и в самом деле не знал, что сделал Куинн. Он забыл о том шраме на ладони в форме полумесяца — шраме, в точности повторяющем форму раны у нее на плече. Он не задумывался о том, откуда взялся тот шрам, он принял чудо ее выздоровления как должное. Как свершившийся факт.
— Я мало что сделал, — пробормотал он, не найдя нужных слов.
— Сделался скромником? А я помню, каким петухом ты ходил все время, когда вернулся сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44