Борис подошел и что-то зашептал Гуго на ухо. Звонарь выслушал, не поведя бровью, а старый мальчик-муж чувствовал себя все более неуютно: вокруг пустынные дюны, не склонные к общению вооруженные люди и не обещающий ничего доброго взгляд Звонаря. Прибывший облизнул губы и переступил с ноги на ногу.
— Я, — начал он, запинаясь, — видите ли… Мы…
— Ты, — подтвердил ему Гуго. — Вижу, что ты. Теперь слушай меня внимательно, потому что повторять два раза я не стану. Сегодня тебе предоставляется удивительный шанс, какого у тебя, может быть, никогда не было. Проси, что хочешь, и ты это получишь. Хочешь денег? Назови сумму. Хочешь дом? Говори. Хочешь земли? Скажи где. Хочешь машину? Пожалуйста, любую. Ну?
— Э-кхм-м, — сказал гость.
— Ну что, хочешь машину? — помог ему Звонарь.
— Хочу… машину.
— Какую?
— Э-э-э-э… «паджеро».
— Буча, — приказал Гуго одному из стоявших вокруг людей, — поезжай с ним в Довиль, купи ему «паджеро» и оформи все права. Заправь. Так вот, садись, уезжай, и чтобы я тебя никогда больше не видел.
И старый мальчик сгинул.
Теперь со всем этим было кончено. Теперь они втроем — Гуго, Борис и младший сын Ричард — стояли перед пахнущим смолой срубом; на песчаном склоне лежала глубокая тень, другой озаряло солнце, неподалеку вздыхало невидимое море.
— Гуго, — сказал Борис. — Не надо, не мсти.
— Гуго, — сказал Ричард. — Ведь ты не умрешь? Ну, не умрешь так скоро?
— Дайте гитару, — сказал Звонарь.
Гитара Колхии — та, которую она называла «кочевой», — видавший виды, но еще очень приличный инструмент немецкой работы с глубоким коробом и рябым от времени грифом; Звонарь взял ее и поднялся наверх, на помост.
Колхия лежала расчесанная, подкрашенная, очень красивая, с букетом осенних цветов под головой, спокойно глядя в небо закрытыми глазами, и даже утихший ветерок не тревожил ее рыжих кудрей. Присев рядом, Звонарь тронул струны гитары.
— Расстроена, — обратился он к Колхии. — Ничего, я сейчас.
Захрустели колки, зазвучали, меняясь, тона — рядом с мертвой возлюбленной Звонарь тщательно настраивал гитару. Настроил, положил под холодную руку, бахромчатый ремень бережно подсунул под плечо.
— Я забрал кападастр, — сказал Гуго, стараясь смягчить голос. — Я просто настроил повыше… — Тут он не выдержал и первый раз за все время незаметно для себя заплакал.
Спустившись к мальчикам, Звонарь поднял сосновую чурку, обмотанную смоляной куделью, и кивнул Борису. Щелкнула зажигалка, пламя весело затрещало. Гуго и следом ребята обошли вокруг сруба, втыкая факел между бревнами.
Вначале ничего было не разобрать из-за дыма. Потом огненный дракон расправил крылья, и находиться рядом стало невозможно; гудящая и крутящаяся башня огня поднялась над побережьем, и видно ее было за несколько миль.
— Ступайте, — сказал Звонарь мальчикам. — Поезжайте с Люком. Дальше я сам.
Двумя днями позже, опять-таки в несусветную рань, Гуго вернулся в «Пять комнат». Помывшись и побрившись, он приступил к делам: из первозданного хаоса стенного шкафа достал багажную стенторовскую сумку с давно вышедшими из моды гобеленными вставками (вот бы влетело разбойнику от Инги!) и уложил в нее разную походную мелочь, футляр с охотничьим луком, теплую куртку, носки, запасные сапоги, воспетые Рамиресом два маузера и патроны к ним, сборник собственных сочинений, длинный нож в универсальных ножнах, белье, два свитера и аккуратнейшим образом запакованную черноярлычную бутылку «Джонни Уокера». Задернув на этом всем «молнию», Звонарь занялся не менее важной процедурой: разложив на столе разнообразные ершики и масленки, он разобрал, вычистил и смазал все пистолеты. Современного оружия Гуго не любил. Что же это такое действительно: отдельный предохранитель на спусковой крючок, отдельный — на курок, и еще один — на затвор, да плюс фиксатор обоймы, да затворная задержка, и прибавьте разборную кнопку. Это уже не пистолет, а то ли пульт управления НАСА, то ли вообще вотум недоверия человечеству. Нет уж, он предпочитал в первую очередь полагаться на собственное соображение и верность руки, а автоматика — это, знаете ли, дело второе.
Любовно поклацав затворами восьмизарядных, Гуго вставил обоймы и дослал патроны, после чего, переодевшись во все чистое, натянул сложную двухкобурную сбрую и пару «двойных орлов» серии семьдесят рассадил на их законные места под мышками, а третий просто положил в карман пальто; надел пояс с очень элегантными метательными ножами, а за высокое голенище левого сапога засунул подарочный «деренжер» с перламутровой ручкой.
Снарядившись таким образом, Звонарь оделся, подхватил сумку и направился в гараж, где сам сел за руль какого-то подозрительного «рено» и на нем минут сорок колесил по городу, пока наконец, не приткнув машину в безвестном дворике на окраине, исчез из этого дворика неизвестно куда.
Появился он спустя полтора часа в совершенно противоположной стороне предместий в закрытой на каникулы авторемонтной мастерской, где его уже дожидались три человека.
Народ подобрался чрезвычайно любопытный. Первое, и весьма удивительное, заключалось в том, что их никогда не видели в «Олимпии». Их, к слову сказать, вообще мало кто и где видел, ибо вели они необычайно замкнутый образ жизни, и хотя в полиции на каждого из них существовало досье, но большей частью там были пустые строчки и вопросительные знаки. При всем при том люди эти были не просто знаменитыми профессионалами экстра-класса, но профессионалами-легендами с мировой славой и вполне солидными состояниями, поскольку стоили их услуги сказочно дорого. Объединяло их одно: каждый в разное время и по разным причинам был обязан Гуго Сталбриджу то ли жизнью, то ли больше чем жизнью, то ли вообще всем на свете, и по такому случаю все они были готовы идти за ним к черту в пекло. Туда, кстати, Звонарь и собирался их пригласить.
Имен в этой компании не существовало. Имена были у посредников, но сегодня посредников не требовалось. Номер один был алжирский еврей из прекрасной, между прочим, семьи, тишайший шизофреник во всем, кроме работы, обладатель абсолютно фантастического носа и не менее фантастического набора, скрытого в бесчисленных карманах кожаного жилета, клапаны и карабины которого содержали невероятное количество инструментов: загадочных крюков, тросиков, кривых ножей, фонариков, сюрикенов, запалов, обойм, непонятных ампул и иных таинственных приспособлений, в число которых входила и пара «сандалет» под патриотические «узи». Весь арсенал вполне компактно размещался под плащом.
Вторым был истинный француз, грузный потомок Кола Брюньона, навеки подаривший свое сердце взрывчатке, детонаторам и часовым механизмам, неустанный изобретатель портативных ракет ближнего и дальнего действия. Третий — рыже-белесый ариец — может, немец, может, голландец, стопроцентно нордическая внешность которого даже у самого непредвзято мыслящего человека вызывала невольный вопрос: а в самом деле, на каком основании славянская раса владеет такими территориями на востоке Европы? Этот отдавал предпочтение старушке винтовке «AUG» и щедро украшал ее разнообразной оптикой, лазерными и инфракрасными прицелами, вдобавок еще какая-то электронная коррекция и неведомо что; не менее мудреной механикой норовил он оснащать и собственные глаза.
Появление Звонаря прервало меланхоличную игру в кости под единодушное истребление соленых орешков; без каких бы то ни было предисловий Гуго разложил на столе план — судя по всему, какого-то архитектурного сооружения, где присутствовали лестницы и штрихованные врезки сечений.
— Ну, еще раз, — начал Звонарь. — Итак, мы собираемся навестить Рамиреса. Все обо всем знают, но некоторые уточнения стоит внести. Герой дня у нас — ты, Хайфа. Войдешь через крышу — и вдоль балки. У них там компьютерный центр и диспетчерская всей телеметрии, охраны три человека, и они никого не ждут. Программисты тебя, скорее всего, и не заметят, мимо них проходишь к люку — вот тут — и в нем зависаешь. Как только угнездишься, пискни. Мы все тебя ждем.
Окрещенный Хайфой рассеянно кивал, не сводя с чертежа выкаченных, под дивными ресницами, палестинских очей, и продолжал украдкой заглатывать по одному орешку.
— Люк над главным залом. Как только я дам команду и если я дам команду, убираешь его и перекрываешь зал сверху, вот с этого дальнего угла.
После смерти Колхии у Звонаря опустился правый уголок рта, поэтому в движениях губ появилось подчеркнутое усилие, почти болезненность, что вовсе, однако, не сказалось ни на глубине голоса, ни на четкости дикции.
— Возможно, что мы с Рамиресом сумеем договориться. Возможно, что и нет — значит, возникают два варианта: плохой и хороший. В случае плохого — вот отсюда, через главный вход, тебя поддержит Марсель, а со стороны кабинета, напротив — мы с Мюнхеном. Как только всех их приберем — а времени у нас мало, уходим через вот эту внутреннюю площадку. Если все сойдет тихо, ты так же возвращаешься вдоль балки и назад через крышу в соседний дом; нас, естественно, никого не ждешь.
Вопросов не возникало, все слушали внимательно, хотя и без эмоций, как-то полусонно, у всех присутствующих рутинность работы заметно перекрывала темперамент, долгий опыт приучил их автоматически, скаредно-скрупулезно экономить энергию для дела.
— Теперь ты. Марсель. У тебя немного проще. Ставишь пикап на стоянку и заходишь со стороны улицы Годдар. Тут смежная стена, устанавливаешь свои игрушки и ждешь сигнала. По сигналу ликвидируешь стену, и перед тобой две двери — эта и вот эта. Входишь через вторую, потому что первую они в пять секунд превратят в решето. Твой сектор — центр зала, и поосторожнее с гранатами, помни, над тобой висит Хайфа.
Брюньон-младший скупо отмахнулся — знаем, не маленькие.
— Мюнхен, малыш, тебе придется побегать. Произошли изменения, видишь? Пиредра сделал прямой выход в гараж. Это для нас и удобно, и не очень. Первая часть прежняя — через пожарное окно заходишь на его секретную лестницу, смотри, не впиндюхайся в сигнализацию. Охраны там нет, и, как только я зайду в кабинет, будешь слышать каждое слово. Ориентируйся по обстановке. Наш сектор — вся восточная стена от стойки до стойки. Уходим, как я сказал, через дыру Марселя, через площадку и на улицу Годдар, в микроавтобус. Если же они решат взять меня на лестнице или вообще обойдется без стрельбы, то ты сидишь в тамбуре, пока я не пройду зал, и независимо от того, началась заваруха или нет, бежишь вниз, в гараж, выезжаешь и со своей пушкой встречаешь нас у выхода. Мы втроем отъезжаем на «додже», а ты устраиваешь прощальный дивертисмент. В случае мирного исхода встречи министров точно так же спускаешься — не забудь запереть дверь — и спокойно уезжаешь. Про тебя, Марсель, и речи нет — размонтируешь свои шутихи, и в пикап — только тебя и видели. Рамиреса мы вряд ли обманем, но не пойман — не вор.
— В случае плохого варианта Рамиреса убивать? — спросил педант Мюнхен.
— Обязательно. Ох, он нам просто не дастся… Да, маловато нас, надо бы еще по человеку на машины… Их там дюжины две, не меньше. Короче, Хайфа, ты начинаешь. Мостись и сообщай. Потом вы двое, потом я. В случае какой-нибудь заминки минуты три я точно продержусь… Сейчас почти десять. Что же, я думаю, джентльмены могут взять шляпы и отбыть. С богом. Джентльмены последовали его совету и отбыли.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Светясь позиционными огнями, как рождественская елка в темной комнате, «Милан-270» вышел из причальных створов станции «Вайгач», отрастил сзади огненные струи с голубым ореолом и, белея корпусом, быстро пошел вниз — к смутным черно-синим размывам, течениям и завихрениям атмосферы плывшей под ним чужой планеты. На экранах слежения «Милан» уменьшился, на мгновение затемнился, снова проявился, превратился в светлую стрелку с двумя фитильками, в точку — и растаял. Мрак, ничего нет. Передачу продолжает судейский крейсер.
Третий, заключительный этап кромвелевского мемориала Серебряный Джон по высшему пилотажу в классе Е, 00.26, Валентина-II, ночная сторона. На все про все отводится шесть часов, от первого старта до последнего финиша — на противоположной стороне Валентины, на космическом комплексе «Терминал-6», и затем — награждение, поздравления, шампанское, контракты, неустойки, слезы, подтверждения выплат, неподтверждения, страховки, скандалы, банкет. Все пакуют чемоданы — и по домам, большинство — до апреля, до чемпионата мира.
Жеребьевка в подгруппе лидеров сыграла удивительный номер: открыть трассу выпало Эрликону, вторым следовал Такэда, третьим, как ни смешно, Баженов. Кромвель основательно призадумался: «Перестраивай теперь всю тактику — нас же догонять будут». «А ты извернись», — советовала красавица Шейла, привезенная в качестве группы поддержки. Хитрость предстояла немалая — чтобы увезти, на радость Бэклерхорсту, в специальном кофре большеухий серебряный кубок, похожий на перевернутый древнерусский шлем, Эрлен должен был не менее минуты с четвертью выиграть у Эдгара и не менее двух с половиной — у Такэды;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59