«Сорвалось. Сматываемся», и вновь — в кармане пачка денег, под мышкой — пистолет, под ногами — дорога неизвестно куда.
Тем временем он продолжал игру на полном серьезе. На средства концерна Звонарь нанял себе преподавателей фортепьяно, сольфеджио и теории музыки, а также эстетики и истории культуры. Пиредра визжал и кудахтал: «Медведюшка, нет, ты точно съехал; гаммы играешь?» Гуго в ответ молчал и смотрел отрешенно. Поглощал он науки не без труда, но напористо и жадно, со всем пылом человека, для которого полжизни грамота была чем-то сродни магическому таинству. Что же касается языков, то тут Гуго ни в чем не уступал Рамиресу и свободно изъяснялся на большинстве существующие наречий.
Свой кабинет он так и оставил в самой «Олимпии», и каждое утро в восемь часов был там, собственноручно открывал окна, читал корреспонденцию и выслушивал доклад ночного секретаря. По утрам «Олимпия» бурлила, как котел с кипящей кашей: люди приезжали и звонили со всех концов света — продюсеры, менеджеры, представители всевозможных фирм, юристы и репортеры. Часов в десять в видеофоне появлялся заспанный Пиредра и спрашивал, зевая: «Ты еще не прогорел? Приезжай обедать»; в одиннадцать Звонарь обычно спускался вниз и в компании Бэта Мастерсона, главного режиссера, смотрел прогон; проверял дневную сводку, и так до вечера.
Вечером зажигались огни, к подъезду съезжались машины, начинался праздник. В этом для Звонаря скрывалось какое-то непроходящее очарование, и, несмотря на то что механизмы и тайны всех чудес были известны ему досконально, а отчасти им и устроены, все равно он не переставал удивляться театральному волшебству, настороженно, впрочем, оберегая свои восторги от чужих взглядов, ибо страшился проявления слабостей.
Совсем поздно, уже ночью, Гуго часто ехал ужинать к Равальяку — как правило, в одиночестве. Там для него зажигали свечи и заводили лютневую музыку, которую он любил, и оттуда, прихватив неизменную бутылку, завернутую в мягкую бумагу, он отправлялся домой, в «Пять комнат над бульваром», как говорила Инга.
В жизни Звонаря Инга была великим утешением. Их первая встреча произошла, когда юной леди едва исполнился год, и Гуго по контрактным делам приехал к Пиредре в его «Лесной домик». В те времена никакой «Мьюзик интернешнл» еще не было, а существовало загадочное объединение «Валенсия-джаз-студио» и «Норд Хиллстрем мода», которые и пользовались услугами Звонаря и его молодцов. Отодвинув в сторону коктейли, Рамирес — в ту пору еще не седой, не бородатый — сказал:
— Пойдем, познакомлю с девушкой.
Они сошли в сад, где под сенью деревьев возлежала в шезлонге Хельга, немедленно возвестившая о себе неопределенно-вопросительным возгласом. Норвежская авантюристка и бэрнисдельский разбойник плохо друг друга выносили, и Рамирес, шепнув: «Минуту», направился к жене.
Гуго оглянулся. На травяной дорожке стояло миниатюрное — чуть выше его колена — существо в панаме и со свистулькой в руке. Оно приблизилось и, ухватив Звонаря за штанину и задрав голову, уставилось на него серьезными испанскими глазами, потом вдруг в задумчивости село на землю. Гуго опустился рядом на корточки, так что кобура под курткой уперлась в бедро, поставил чудо на ноги и спросил:
— Это что же за зверюшка?
— Девицу зовут Ингебьерг, — сообщил подошедший Пиредра. — Не утаю также забавного факта: она моя дочь.
— Интересно.
— Не сомневайся, у меня тоже глаза на лоб полезли, но, говорят, бывает. Так вроде сходится, и похожа, а там черт его знает, поживем — увидим. Она веселая.
Малышка Ингебьерг сосредоточенно исследовала часы на мосластой Звонаревой лапе и даже попробовала на зуб. В бродяжьей душе что-то перевернулось, и началась какая-то чепуха и несообразность. Гуго потребовал от Рамиреса монополии на право дарить девочке кукол, и скоро «крестные отцы» с печальным уважением приняли к сведению факт тихого помешательства на почве игрушек одного из самых достойных своих собратьев. Далее Звонарь, выложив в качестве первого взноса двадцать тысяч, создал у Пиредры «фонд дня рождения», чтобы Рамирес поздравлял Ингу в тех случаях, когда сам даритель в памятный день не сможет присутствовать по причине ранения или тюрьмы.
Пиредра, надо отдать ему должное, исправно исполнял эту обязанность, отправляя Звонаря на Рождество в командировку за Дедом Морозом, а на именины — за живым медвежонком в лес. Но чаще Гуго появлялся сам, приносил и медвежонка, и бог весть что еще, вел со своей подругой глубокомысленные беседы, водил ее в зоопарк, на всевозможные премьеры и невиданные представления. Одна их такая экскурсия даже попала в газеты.
Они поехали на финал чемпионата по стендовой стрельбе. Стоял промозглый осенний денек, низко стелились тучи, дождь никак не мог решиться на что-то определенное, и на трибунах было неуютно. Инга, вытягивая губы трубочкой, крутила головой, прилипнув к артиллерийскому биноклю, но смотреть было особенно не на что: уже первый подход вышел крайне неудачным, после второго предупреждения судья отозвал стрелков с рубежа, потом они снова заняли места, и снова кто-то, не совладав с нервами, пальнул раньше времени. Рефери опять покачал головой, поднял руку, мишени развернулись, и спортсмены пошли на исходную позицию. Наэлектризованные зрители отчаянно засвистели.
— Гуго, — сказала Инга. — Это же неинтересно. Они совсем не умеют стрелять.
— Да, что-то не клеится на этот раз, — согласился тот, чувствуя досаду и ответственность. — Ладно, мы сейчас разнообразим это дело, а потом сразу уйдем, договорились?
— Договорились. А как ты будешь их разнообразить?
— Смотри на те две крайние мишени. Нет, справа. Смотри внимательно, только надень наушники… Готова?
Вечером «Спорт экспресс» дал статью под громким заголовком: "Клод Вернье, двукратный олимпийский чемпион: «Я НЕ ВИДЕЛ, КАК ОН СТРЕЛЯЛ!» Прославленный стрелок-спортсмен, а ныне обозреватель, так излагал события: "…среднего роста, коренастый, лет сорока с небольшим на вид. Рядом с ним сидела девочка в желтой куртке и джинсах, она смотрела на поле, а он что-то ей объяснял. Когда финалистов во второй раз отвели на запасную линию, этот человек поднялся, и я, помнится, еще подумал, что он собрался уходить со своей дочкой. Признаюсь откровенно: я не увидел никакого движения, но в тот момент он уже стрелял, причем с двух рук одновременно! Он разрядил обоймы не больше чем за три секунды, и девочка, наблюдавшая в бинокль, захлопала в ладоши. Мужчина убрал пистолеты — теперь-то я разглядел две подплечные «сандалеты»! — и оба исчезли.
Автоматика мишеней оставалась включена, весь стадион увидел цифры на табло — по восемьсот очков на каждой из мишеней — максимум! За двадцать с лишним лет в спорте я не встречал ничего подобного. На трибунах творилось что-то невообразимое. Такой результат — фантастика. Неизвестный стрелял с острого угла и с расстояния, в полтора раза превышающего любую пистолетную дистанцию. Невозможно целиться в две мишени одновременно, да он и не целился. Невозможно) избежать рассеивания при таком темпе нажатия на спусковой крючок. Невозможно, но ни одна из выпущенных им пуль не отклонилась от «десятки» больше чем на пять миллиметров. Кто же это был?
Если он прочитает эти строки, Национальная ассоциация стрелковых клубов…" «Папа, мы с Гуго всех обыграли на стрельбище», — объявила Инга отцу.
Рамирес отшвырнул «Спорт экспресс», и единственная фраза, которую подслушивавшая Ингебьерг разобрала из его оживленного телефонного разговора со Звонарем, действительно имела некоторое отношение к стрелковому спорту. «Моча тебе в голову стрельнула?» — заорал Пиредра.
Впрочем, к тому времени Инга своей жизни без Звонаря не представляла, и даже Хельга скрепя сердце мирилась с этой дружбой и нехотя говорила мужу: «Ну уж зови и своего алкоголика».
Время шло. Инга превратилась в длинноногого, нервного подростка со странными фантазиями и на целую голову переросла Звонаря. Гуго сел в кресло директора «Олимпии», но отношения их не менялись. Разбойник учил Ингу водить машину, ездить верхом, готовить окорок на вертеле, освобождаться от захвата сзади и спереди, и его дом она считала своим в гораздо большей степени, нежели родительский. Пару раз, когда пятнадцати-шестнадцатилетняя Инга переживала период вседозволенности, Звонарь, пуская в ход все свои связи, выручал ее из скандальных историй с участием полиции. «Ты бы собралась с мыслями, — говорил он ей, увозя в машине из участка. — Ну куда тебя несет?» Инга обиженно надувалась, но не выпускала его руки.
Здесь надо отметить, что в их взаимопонимании присутствовал один неприметный, но чрезвычайно существенный аспект: Гуго вполне лояльно относился к Ингиным колдовским замашкам. Едва ощутив в себе парапсихологические, говоря научным языком, а попросту — дьявольские задатки, Инга, естественно, захотела первым делом поэкспериментировать, а вторым — поделиться этими открытиями. С Хельгой у нее ничего не получилось по той причине, что матери Инга откровенно боялась, а позднее и вовсе не терпела ее, к тому же Хельга испытывала отвращение ко всем отклонениям от нормы у дочери. Смешно сказать, но с годами мадам Пиредра становилась все более богобоязненной дамой! С отцом также ничего не выходило, и его неприятие носило уж совсем парадоксальный характер: в спинном ли, в головном ли мозгу, но у Рамиреса начисто отсутствовало то место, на которое действуют чары! Инга была ведьмой недюжинных способностей и мощи, но все ее усилия значили для Пиредры не больше чем струйка дыма в известном романсе, он ничего не чувствовал, ни во что не верил и попросту отмахивался от подобных тем. У прочих, убедившихся в реальности темного дарования, оно вызывало то болезненное любопытство, то корыстный интерес, но неизменно — боязнь и отчуждение.
Для Звонаря колдуны, лешие, домовые, черти в ступе были делом естественным и обыкновенным. Кроме того, он твердо придерживался убеждения: уж если кто ему друг, то совершенно не важно, кто это — человек, зверь или нечисть рогатая. Поэтому, например, открыв дверь и застав квартиру, полную кошмарных пятнистых чудищ, он только хмыкал и сокрушенно качал головой:
«Послушай, имей же совесть, я так на кухню не попаду».
«А это я тебе изображаю белую горячку, чтобы ты больше не пил», — отвечала невидимая тринадцатилетняя хозяйка.
«У меня? Белая горячка? — наполовину притворно, наполовину искренне возмущался Звонарь и пускался на коварство. — Ты лучше ответь: вечернюю норму отыграла?»
«Отыграла-отыграла, не хитри, — отзывалась Инга. — А на что ты был похож вчера, не помнишь? Я сейчас покажу».
«Это вепрь лесной какой-то, где ж тут я? — возражал Гуго. — Бросай свое мудрование, поедем куда-нибудь поужинаем».
«Я готова, — томно отвечала девочка, появляясь в натуральную величину, уже одетая и накрашенная. — И не больше двух коктейлей».
На Ингу же Звонарь тратил большую часть своих так называемых «свободных денег», а это подчас были числа астрономические. «Избалуешь мне девку», — говорил Пиредра, но больше для проформы. Он и сам, вслед за Андерсеном, полагал, что детей следует баловать. Как бы то ни было, Инга продолжала занимать апартаменты в «Пяти комнатах», по-хозяйски нейтрально уживаясь с их краткосрочными обитательницами и посетительницами. Однако с годами каникулы, а затем гастроли и конкурсы уносили ее все чаще дальше, и Гуго оставался один и ужинал по вечерам у Равальяка.
Между тем музыкальный бизнес разворачивался, «Олимпия» стала считаться законным символом «Мьюзик интернешнл», выступить на ее сцене означало признание музыкального мира. Мрачный Звонарь становился знаменитостью; фестиваль французской песни по-прежнему ничего, кроме убытков, не приносил, зато породил вполне серьезные толки об ордене Почетного легиона. Каждый год двадцатого октября при великом стечении фирмачей, критиков, продюсеров и репортеров Гуго выходил на сцену и рассказывал о намеченном репертуаре сезона.
Это было не хуже любого представления. Сцена утапливалась до уровня зала, зал же, напротив, поднимался амфитеатром. На дне этой исполинской чаши стояли микрофон, рояль и Звонарь в извечном черном свитере — с пиджаком он так никогда и не освоился. С великолепным нормандским акцентом, без всякой записки, своим низким рваным баритоном (казалось, звук проходит не через связки, а через полотно ржавой пилы) он говорил о своих планах, симпатиях и антипатиях, о том, как представляет себе течения в современной музыке. Часто, чтобы пояснить свою мысль, он садился за рояль и показывал, что имел в виду. Благодаря накопившемуся опыту и природному вкусу, Гуго к тому времени уже свободно ориентировался в зыбком мире приходящих и уходящих тенденций, да и репетиторы его тоже не зря получали бешеные деньги: высказывания Звонаря бывали порой диковинны, но всегда оригинальны, а магнетизм личности захватывал и держал аудиторию от первой до последней минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59