Мог бы задушить ее в спальне, чтобы увидеть ее последний взгляд, взгляд предсмертного ужаса.
Он еще колебался. Раздумывал. Тут вдруг совершенно неожиданно приехали гости из Англии, из аристократического английского круга. Трое мужчин, один пожилой и два помоложе, и две дамы. Может быть, оба молодых человека – бывшие любовники Эстер? Как знать? Эстер решила устроить большой праздник в честь своих английских гостей. И вдруг решение Венцеля определилось: этот праздник пусть она еще справит. Пусть еще раз насладится ее тщеславие поклонением гостей, пусть она в последний раз отдастся взглядам мужчин. Пусть в последний раз упьется всем, чем была для нее жизнь. Но после праздника он ее убьет, убьет чрезвычайно просто, совершенно так, как убивают собаку.
«Пусть я не буду Венцель Шелленберг, если это не будет так».
И, когда решение было принято, Венцель почувствовал себя легче. С лица исчезла бледность, щеки опять окрасились, голос как будто стал звучать по-прежнему.
«Быть может, кризис миновал». – подумал Макентин, озадаченный непринужденным смехом Венцеля. Даже он обманулся.
31
Настал день праздника.
Автомобили подкатывали по гравию к подъезду. Плечи, руки, лакированная обувь, бальные платья и фраки мелькали, появляясь из автомобилей. Подъезжали министры и дипломаты, послы и посланники, представители старой знати, новой плутократии, финансового мира, промышленники с выступающими скулами, журналисты. Фотографы уже пробрались в дом через запасный подъезд и притаились в засаде. Явились светила науки и знаменитые артисты. Явились также некоторые звезды театра и экрана.
Качинский тоже был в числе гостей. Венцель его сразу заметил. О, как его было не заметить! Венцель играл в совершенстве роль хозяина. Для каждого гостя находилась у него любезная фраза. Но Каминского он обошел взглядом. Никому это не бросилось в глаза, ни даже самому Качинскому. Приглашено было около двухсот человек. Весь дом был залит светом. Как сверкающий куб света, лежал он в Груневальде. По залам перекатывались волны гостей. Блеск, свет, прибой голосов, а в центре – Эстер, как королева, принимающая подданных.
Чтобы поразить своих приятелей и приятельниц, Эстер для этого праздника выкрасила волосы в огненно-красный цвет. На ней было серебристо-серое, совсем тонкое платье, позволявшее всем взорам любоваться каждой линией ее тела, формою ее маленьких, увенчанных девическими бутонами грудей, изгибами ее бедер.
«Она ничего не предчувствует, – думал Венцель ликуя. – Если бы она это предчувствовала, она кинулась бы передо мною на колени в присутствии всех этих людей, только бы ей не пришлось покинуть этот свет, полный музыки и блеска, полный веселья и легковесных слов, полный вечно сменяющихся платьев и сверкающих камней».
Она надела на себя старинное герцогское украшение.
Венцель выпил в этот вечер только два бокала шампанского и чашку кофе. Он присматривался к своим рукам. Они были спокойны, они не дрожали. В совершенстве играл он роль хозяина. С посланниками говорил о политике, с промышленниками – о промышленности, а с одною звездою экрана, стрелявшею в него своими большими синими глазами, о трудности ее профессии. Тут он вдруг заметил в каком-то углу скульптора Штобвассера. Взяв его под руку, Венцель увел его в тихую комнату и заговорил с ним о его зверях. Есть ли у него еще попугай, умеющий петь: «Тот, кто хочет быть солдатом, должен запастись ружьем»? Венцель расхохотался так громко и странно, что Штобвассер, одетый в слишком широкий фрак и обутый в слишком просторные башмаки, смутился. Затем Венцель завел с ним беседу о фонтане, который он желал иметь у себя в саду. Есть у него на этот счет одна мысль, пусть-ка Штобвассер ее обдумает. И Венцель стал излагать какие-то весьма смутные планы.
Вот он уже ушел. Отвесил поклон немолодой, густо накрашенной даме в парике льняного цвета. Штобвассер все еще с оторопелым лицом смотрел Венцелю вслед. «Он не в своем уме», – подумал скульптор.
Звон посуды, дребезжание стаканов, шеренги лакеев. Дворецкий, бывший полковой командир, разрывался на части. Командовать полком было, разумеется, гораздо легче.
– Отчего бы так взволнованы? – спросил его Венцель и успокаивающим жестом положил ему руку на плечо.
– Сегодня я в самом деле очень нервен, – пролепетал дворецкий, – очень прошу простить меня.
Обед окончился. Опять загудели голоса. Какой невыносимый шум! Над ним взлетали женские голоса, среди них – смех Эстер. Зазвучала музыка. Кто-то пел, дивно плакала виолончель. Венцель опять заметил Штобвассера и хотел с ним заговорить, но скульптор внезапно исчез. Он избегал Венцеля, он боялся его. Он, видевший свое призвание в постижении человеческих лиц, был твердо убежден, что Венцель Шелленберг сошел с ума. «Завтра об этом можно будет прочесть в газетах», – подумал он и ушел из этого дома. Ему было жутко.
Музыка заиграла вальс. Все эти лакированные туфли, манишки, платья, эти тонкие шелковые чулки, обнаженные плечи и руки завертелись в вихре. Венцель смотрел, как танцует Эстер. Она танцевала почти исключительно с приехавшими недавно молодыми англичанами.
«Она не догадывается, – думал он. – Если бы она догадалась, она кинулась бы мне в ноги, только бы не пришлось. ей покинуть этот свет, где танцуют».
Дворецкий переменил уже третий воротничок. Музыка умолкла. Фотографы исчезли со своими ящиками. Лакеи держали пальто наготове. Автомобили, хрустя по гравию, откатывали от подъезда. Дворецкий, притаившись в углу, быстро выпил два бокала шампанского. Он облегченно вздохнул. Умчались последние автомобили. Гости, жившие в доме, поднимались, шутя и смеясь, по лестнице. Лампы погасли. Внезапно весь зал погрузился во мрак, и серый рассвет заглянул в высокие окна. Венцель проводил взглядом Эстер, когда она ушла к себе. Ее комнаты отделены были только коридором.
32
Теперь весь дом погрузился во мрак.
Венцель сидел в своей темной комнате и прислушивался. Он почти не смел дышать. Наверху, в комнатах для гостей, еще раздавался женский смех. Это смеялась Жоржет, француженка, сбежавшая от мужа. Потом все стихло.
Внезапно стукнул каблук, отворилась дверь. Кто крадется по дому? Венцель тихо подошел к лестнице и прислушался. Он переоделся. На нем был пиджачный костюм. Вот он тихо открыл дверь в покои Эстер и скрылся за нею. В доме была тишина, нигде ни шороха. Ом стоял неподвижно и только дышал. Его дыхание было спокойно и равномерно. Здесь он знал каждый квадратный фут, каждый предмет меблировки, все, – ведь он так часто входил сюда ночью, в потемках. Из передней он проник в маленькую гостиную. На полу стояло деревце в цвету. Нет, это было не деревце, это были исполинские георгины в высокой японской вазе. Рядом – грациозный, маленький туалетный комод, в котором хранились все карандаши для губ, щеточки, краски и румяна. На этом маленьком комоде стоял тяжелый бронзовый канделябр итальянской работы: сплетенные тела мужчин и женщин. Этот канделябр Венцель взял в руку и взвесил. Потом осторожно поставил его на комод. Лучше – руками. Вдруг он испугался. Из маленького бокового зеркала на него глянула белоснежная маска. Это было его лицо. «Я немного бледен», – подумал он и осторожно отворил дверь в спальню Эстер. Потом открыл ее шире. Дверь не издала ни малейшего скрипа. Чудесной работы было все в этом доме. В спальне у Эстер был свет. Венцель не удивился, он знал, что там по ночам горит маленький фонарь.
Вот он, этот миг…
Она лежала перед ним в кровати, имевшей форму раковины – широкой раковины, в которой свободно могли бы спать четверо. Кровать была серебристого цвета.
Она лежала перед ним. Красные волосы развевались, как пламя факела. Одна рука лежала на одеяле, рот был приоткрыт. Он приближался шаг за шагом. Она лежала перед ним, а он приближался, совсем не думая о том, скрипят или не скрипят его башмаки. Остановившись, он впился в нее взглядом. Вдруг Эстер зашевелилась. Глаза как будто замигали, рот открылся.
Венцель склонился над нею, задержал, дыхание, уже вытянул руки: в этот миг Эстер рассмеялась со сна. Это был тихий, но звонкий смех, страшно испугавший Венцеля. Руки у него опустились, и он долго стоял тихо. И снова засмеялась Эстер. Это был смех веселого, невинного ребенка.
Тогда Венцель начал отодвигаться. Он осторожно пятился к дверям и вышел из комнаты.
На следующее утро Эстер изумлена была тем, что все двери в ее комнатах открыты. За ранним завтраком она, смеясь, говорила своим гостям, что, по-видимому, вчера действительно выпила лишнего.
Венцель же, к большому своему изумлению, проснулся в своей простой спальне, которая еще сохранилась в здании правления и где он порою ночевал, когда бывал слишком утомлен. Он проснулся и сейчас же закрыл глаза опять. Он не решался думать.
Что случилось?
33
С закрытыми глазами Венцель пролежал много часов. Что-то случилось. Он не знал – что, в голове у него не было ни одной мысли. Что-то страшное, по-видимому, произошло. Убил ли он ее? Он не знал. Как он попал сюда? Он позвонил и заказал завтрак. Взгляд его насторожился. Он следил за всеми оттенками выражения на лице лакея. Но это лицо хранило обычное выражение. Этот человек, стало быть, ничего еще не знал. Однако был уже поздний час дня. Венцель сидел, ощущая пустоту в голове. Потом встал и медленно оделся. Не успел он окончить свой туалет, как пришел Макектин. У Макентина лицо было тоже обычное. Стало быть, ничего не произошло, а между тем он помнил, что держал в руке какую-то тяжелую вещь, что-то из бронзы.
– Вы вчера просили меня, Шелленберг, заехать за вами, чтобы вместе отправиться на скачки, – сказал Макентин, в хорошем и веселом настроении.
Венцель ответил:
– Я очень устал. Гости поздно засиделись. Который час? И какие это скачки?
Макентин громко рассмеялся и закурил сигару, конец которой по своей привычке откусил зубами.
– Вы, кажется, еще спите, Шелленберг! – воскликнул он. – Теперь три часа. Едем: сегодня разыгрывается бранденбургский приз.
Ах, теперь Венцель вспомнил. Записана была лучшая лошадь его конюшни, кобыла Шутиха.
– Ладно, едем, – сказал он, вставая, и с трудом подавил зевоту.
Он все забыл. Часть этой ночи выпала у него из памяти. Помнил он еще, что разговаривал с дворецким, потом у одной дамы порвалась нить жемчуга, – больше он не помнил ничего.
Макентин болтал всю дорогу. Он говорил о великолепном бале этой ночи. Редко так удается бал. Гости были в восторге. И Макентин рассказал забавную историю: старик дворецкий, бывший полковой командир, – правда, немного подвыпив, – сделал предложение мадам Жоржет Леблан, этакий старый озорник, – впрочем, его, кажется, подзадорила фрау Эстер Шелленберг. Но Венцель словно спал, он совсем не слушал.
Ипподром, трибуны, яркие краски, крик, шум. Он ничего не видел и не слышал. Холодно и безучастно было его лицо. Но взгляд кого-то искал.
В этот миг трибуны пришли в невыразимое волнение. Желтая шелленберговская куртка вела скачку. Шутиха имела все шансы, когда стая повернула на прямую. И вдруг лошадь замедлила темп. Желтая куртка остановилась. Этот инцидент привел трибуны в неистовство. Верный фаворит оказался побитым.
– Да посмотрите же, Шелленберг! – крикнул Макентин: – Шутиху задержали.
Венцель ничего не ответил, он только покачал головой. Взгляд его рыскал, и вдруг он нашел то, что искал. Он не знал, что делал и чего хотел. Там стояла Эстер. Стояла в кругу своих друзей, посреди своей свиты. Там были английские друзья, английские дамы, много гостей вчерашнего бала. Жоржет Леблан, наглая и непринужденная, сбежавшая от своего мужа, Вайолет Тэйлор с прическою мадонны и сластолюбивыми губами. И в некотором отдалении от Эстер стоял актер Качинский. Рядом с ним – его маленькая борзая собака; его, в сущности, Венцель не видел. Только когда он направился к Эстер и когда у нее вдруг оборвался смех, когда она посмотрела на него изумленными, страшно испуганными глазами, – только в этот миг он увидел Качинского, легкомысленно и необыкновенно весело улыбавшегося. Венцель сейчас же свернул и направился к Качинскому. Это было с его стороны непредумышленно, он внезапно очутился перед Качинским. Актер все еще улыбался.
Но вдруг Качинский заметил его и побледнел. Кончик его носа стал совсем белым, как пузырек гноя.
Совершенно спокойно Венцель взглянул на него и новым, ясным голосом, слышным всем кругом, сказал:
– Имея связь с дамой, молодой человек, не трубят об этом повсюду!
Потом он поднял кулак – и Качинский мгновенно грохнулся наземь. Венцель ударил его прямо в лицо. Затем, ни на кого не глядя, Венцель спокойно пошел своей дорогой.
Что случилось? Это было непредумышленно с его стороны Что с ним происходило?
Никто не пошел за ним. Совсем один покинул он ипподром.
34
Автомобиль остановился вдруг, и Венцель вышел из него, с трудом передвигая усталые, негнущиеся ноги. Он очутился в Хельброннене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Он еще колебался. Раздумывал. Тут вдруг совершенно неожиданно приехали гости из Англии, из аристократического английского круга. Трое мужчин, один пожилой и два помоложе, и две дамы. Может быть, оба молодых человека – бывшие любовники Эстер? Как знать? Эстер решила устроить большой праздник в честь своих английских гостей. И вдруг решение Венцеля определилось: этот праздник пусть она еще справит. Пусть еще раз насладится ее тщеславие поклонением гостей, пусть она в последний раз отдастся взглядам мужчин. Пусть в последний раз упьется всем, чем была для нее жизнь. Но после праздника он ее убьет, убьет чрезвычайно просто, совершенно так, как убивают собаку.
«Пусть я не буду Венцель Шелленберг, если это не будет так».
И, когда решение было принято, Венцель почувствовал себя легче. С лица исчезла бледность, щеки опять окрасились, голос как будто стал звучать по-прежнему.
«Быть может, кризис миновал». – подумал Макентин, озадаченный непринужденным смехом Венцеля. Даже он обманулся.
31
Настал день праздника.
Автомобили подкатывали по гравию к подъезду. Плечи, руки, лакированная обувь, бальные платья и фраки мелькали, появляясь из автомобилей. Подъезжали министры и дипломаты, послы и посланники, представители старой знати, новой плутократии, финансового мира, промышленники с выступающими скулами, журналисты. Фотографы уже пробрались в дом через запасный подъезд и притаились в засаде. Явились светила науки и знаменитые артисты. Явились также некоторые звезды театра и экрана.
Качинский тоже был в числе гостей. Венцель его сразу заметил. О, как его было не заметить! Венцель играл в совершенстве роль хозяина. Для каждого гостя находилась у него любезная фраза. Но Каминского он обошел взглядом. Никому это не бросилось в глаза, ни даже самому Качинскому. Приглашено было около двухсот человек. Весь дом был залит светом. Как сверкающий куб света, лежал он в Груневальде. По залам перекатывались волны гостей. Блеск, свет, прибой голосов, а в центре – Эстер, как королева, принимающая подданных.
Чтобы поразить своих приятелей и приятельниц, Эстер для этого праздника выкрасила волосы в огненно-красный цвет. На ней было серебристо-серое, совсем тонкое платье, позволявшее всем взорам любоваться каждой линией ее тела, формою ее маленьких, увенчанных девическими бутонами грудей, изгибами ее бедер.
«Она ничего не предчувствует, – думал Венцель ликуя. – Если бы она это предчувствовала, она кинулась бы передо мною на колени в присутствии всех этих людей, только бы ей не пришлось покинуть этот свет, полный музыки и блеска, полный веселья и легковесных слов, полный вечно сменяющихся платьев и сверкающих камней».
Она надела на себя старинное герцогское украшение.
Венцель выпил в этот вечер только два бокала шампанского и чашку кофе. Он присматривался к своим рукам. Они были спокойны, они не дрожали. В совершенстве играл он роль хозяина. С посланниками говорил о политике, с промышленниками – о промышленности, а с одною звездою экрана, стрелявшею в него своими большими синими глазами, о трудности ее профессии. Тут он вдруг заметил в каком-то углу скульптора Штобвассера. Взяв его под руку, Венцель увел его в тихую комнату и заговорил с ним о его зверях. Есть ли у него еще попугай, умеющий петь: «Тот, кто хочет быть солдатом, должен запастись ружьем»? Венцель расхохотался так громко и странно, что Штобвассер, одетый в слишком широкий фрак и обутый в слишком просторные башмаки, смутился. Затем Венцель завел с ним беседу о фонтане, который он желал иметь у себя в саду. Есть у него на этот счет одна мысль, пусть-ка Штобвассер ее обдумает. И Венцель стал излагать какие-то весьма смутные планы.
Вот он уже ушел. Отвесил поклон немолодой, густо накрашенной даме в парике льняного цвета. Штобвассер все еще с оторопелым лицом смотрел Венцелю вслед. «Он не в своем уме», – подумал скульптор.
Звон посуды, дребезжание стаканов, шеренги лакеев. Дворецкий, бывший полковой командир, разрывался на части. Командовать полком было, разумеется, гораздо легче.
– Отчего бы так взволнованы? – спросил его Венцель и успокаивающим жестом положил ему руку на плечо.
– Сегодня я в самом деле очень нервен, – пролепетал дворецкий, – очень прошу простить меня.
Обед окончился. Опять загудели голоса. Какой невыносимый шум! Над ним взлетали женские голоса, среди них – смех Эстер. Зазвучала музыка. Кто-то пел, дивно плакала виолончель. Венцель опять заметил Штобвассера и хотел с ним заговорить, но скульптор внезапно исчез. Он избегал Венцеля, он боялся его. Он, видевший свое призвание в постижении человеческих лиц, был твердо убежден, что Венцель Шелленберг сошел с ума. «Завтра об этом можно будет прочесть в газетах», – подумал он и ушел из этого дома. Ему было жутко.
Музыка заиграла вальс. Все эти лакированные туфли, манишки, платья, эти тонкие шелковые чулки, обнаженные плечи и руки завертелись в вихре. Венцель смотрел, как танцует Эстер. Она танцевала почти исключительно с приехавшими недавно молодыми англичанами.
«Она не догадывается, – думал он. – Если бы она догадалась, она кинулась бы мне в ноги, только бы не пришлось. ей покинуть этот свет, где танцуют».
Дворецкий переменил уже третий воротничок. Музыка умолкла. Фотографы исчезли со своими ящиками. Лакеи держали пальто наготове. Автомобили, хрустя по гравию, откатывали от подъезда. Дворецкий, притаившись в углу, быстро выпил два бокала шампанского. Он облегченно вздохнул. Умчались последние автомобили. Гости, жившие в доме, поднимались, шутя и смеясь, по лестнице. Лампы погасли. Внезапно весь зал погрузился во мрак, и серый рассвет заглянул в высокие окна. Венцель проводил взглядом Эстер, когда она ушла к себе. Ее комнаты отделены были только коридором.
32
Теперь весь дом погрузился во мрак.
Венцель сидел в своей темной комнате и прислушивался. Он почти не смел дышать. Наверху, в комнатах для гостей, еще раздавался женский смех. Это смеялась Жоржет, француженка, сбежавшая от мужа. Потом все стихло.
Внезапно стукнул каблук, отворилась дверь. Кто крадется по дому? Венцель тихо подошел к лестнице и прислушался. Он переоделся. На нем был пиджачный костюм. Вот он тихо открыл дверь в покои Эстер и скрылся за нею. В доме была тишина, нигде ни шороха. Ом стоял неподвижно и только дышал. Его дыхание было спокойно и равномерно. Здесь он знал каждый квадратный фут, каждый предмет меблировки, все, – ведь он так часто входил сюда ночью, в потемках. Из передней он проник в маленькую гостиную. На полу стояло деревце в цвету. Нет, это было не деревце, это были исполинские георгины в высокой японской вазе. Рядом – грациозный, маленький туалетный комод, в котором хранились все карандаши для губ, щеточки, краски и румяна. На этом маленьком комоде стоял тяжелый бронзовый канделябр итальянской работы: сплетенные тела мужчин и женщин. Этот канделябр Венцель взял в руку и взвесил. Потом осторожно поставил его на комод. Лучше – руками. Вдруг он испугался. Из маленького бокового зеркала на него глянула белоснежная маска. Это было его лицо. «Я немного бледен», – подумал он и осторожно отворил дверь в спальню Эстер. Потом открыл ее шире. Дверь не издала ни малейшего скрипа. Чудесной работы было все в этом доме. В спальне у Эстер был свет. Венцель не удивился, он знал, что там по ночам горит маленький фонарь.
Вот он, этот миг…
Она лежала перед ним в кровати, имевшей форму раковины – широкой раковины, в которой свободно могли бы спать четверо. Кровать была серебристого цвета.
Она лежала перед ним. Красные волосы развевались, как пламя факела. Одна рука лежала на одеяле, рот был приоткрыт. Он приближался шаг за шагом. Она лежала перед ним, а он приближался, совсем не думая о том, скрипят или не скрипят его башмаки. Остановившись, он впился в нее взглядом. Вдруг Эстер зашевелилась. Глаза как будто замигали, рот открылся.
Венцель склонился над нею, задержал, дыхание, уже вытянул руки: в этот миг Эстер рассмеялась со сна. Это был тихий, но звонкий смех, страшно испугавший Венцеля. Руки у него опустились, и он долго стоял тихо. И снова засмеялась Эстер. Это был смех веселого, невинного ребенка.
Тогда Венцель начал отодвигаться. Он осторожно пятился к дверям и вышел из комнаты.
На следующее утро Эстер изумлена была тем, что все двери в ее комнатах открыты. За ранним завтраком она, смеясь, говорила своим гостям, что, по-видимому, вчера действительно выпила лишнего.
Венцель же, к большому своему изумлению, проснулся в своей простой спальне, которая еще сохранилась в здании правления и где он порою ночевал, когда бывал слишком утомлен. Он проснулся и сейчас же закрыл глаза опять. Он не решался думать.
Что случилось?
33
С закрытыми глазами Венцель пролежал много часов. Что-то случилось. Он не знал – что, в голове у него не было ни одной мысли. Что-то страшное, по-видимому, произошло. Убил ли он ее? Он не знал. Как он попал сюда? Он позвонил и заказал завтрак. Взгляд его насторожился. Он следил за всеми оттенками выражения на лице лакея. Но это лицо хранило обычное выражение. Этот человек, стало быть, ничего еще не знал. Однако был уже поздний час дня. Венцель сидел, ощущая пустоту в голове. Потом встал и медленно оделся. Не успел он окончить свой туалет, как пришел Макектин. У Макентина лицо было тоже обычное. Стало быть, ничего не произошло, а между тем он помнил, что держал в руке какую-то тяжелую вещь, что-то из бронзы.
– Вы вчера просили меня, Шелленберг, заехать за вами, чтобы вместе отправиться на скачки, – сказал Макентин, в хорошем и веселом настроении.
Венцель ответил:
– Я очень устал. Гости поздно засиделись. Который час? И какие это скачки?
Макентин громко рассмеялся и закурил сигару, конец которой по своей привычке откусил зубами.
– Вы, кажется, еще спите, Шелленберг! – воскликнул он. – Теперь три часа. Едем: сегодня разыгрывается бранденбургский приз.
Ах, теперь Венцель вспомнил. Записана была лучшая лошадь его конюшни, кобыла Шутиха.
– Ладно, едем, – сказал он, вставая, и с трудом подавил зевоту.
Он все забыл. Часть этой ночи выпала у него из памяти. Помнил он еще, что разговаривал с дворецким, потом у одной дамы порвалась нить жемчуга, – больше он не помнил ничего.
Макентин болтал всю дорогу. Он говорил о великолепном бале этой ночи. Редко так удается бал. Гости были в восторге. И Макентин рассказал забавную историю: старик дворецкий, бывший полковой командир, – правда, немного подвыпив, – сделал предложение мадам Жоржет Леблан, этакий старый озорник, – впрочем, его, кажется, подзадорила фрау Эстер Шелленберг. Но Венцель словно спал, он совсем не слушал.
Ипподром, трибуны, яркие краски, крик, шум. Он ничего не видел и не слышал. Холодно и безучастно было его лицо. Но взгляд кого-то искал.
В этот миг трибуны пришли в невыразимое волнение. Желтая шелленберговская куртка вела скачку. Шутиха имела все шансы, когда стая повернула на прямую. И вдруг лошадь замедлила темп. Желтая куртка остановилась. Этот инцидент привел трибуны в неистовство. Верный фаворит оказался побитым.
– Да посмотрите же, Шелленберг! – крикнул Макентин: – Шутиху задержали.
Венцель ничего не ответил, он только покачал головой. Взгляд его рыскал, и вдруг он нашел то, что искал. Он не знал, что делал и чего хотел. Там стояла Эстер. Стояла в кругу своих друзей, посреди своей свиты. Там были английские друзья, английские дамы, много гостей вчерашнего бала. Жоржет Леблан, наглая и непринужденная, сбежавшая от своего мужа, Вайолет Тэйлор с прическою мадонны и сластолюбивыми губами. И в некотором отдалении от Эстер стоял актер Качинский. Рядом с ним – его маленькая борзая собака; его, в сущности, Венцель не видел. Только когда он направился к Эстер и когда у нее вдруг оборвался смех, когда она посмотрела на него изумленными, страшно испуганными глазами, – только в этот миг он увидел Качинского, легкомысленно и необыкновенно весело улыбавшегося. Венцель сейчас же свернул и направился к Качинскому. Это было с его стороны непредумышленно, он внезапно очутился перед Качинским. Актер все еще улыбался.
Но вдруг Качинский заметил его и побледнел. Кончик его носа стал совсем белым, как пузырек гноя.
Совершенно спокойно Венцель взглянул на него и новым, ясным голосом, слышным всем кругом, сказал:
– Имея связь с дамой, молодой человек, не трубят об этом повсюду!
Потом он поднял кулак – и Качинский мгновенно грохнулся наземь. Венцель ударил его прямо в лицо. Затем, ни на кого не глядя, Венцель спокойно пошел своей дорогой.
Что случилось? Это было непредумышленно с его стороны Что с ним происходило?
Никто не пошел за ним. Совсем один покинул он ипподром.
34
Автомобиль остановился вдруг, и Венцель вышел из него, с трудом передвигая усталые, негнущиеся ноги. Он очутился в Хельброннене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49