Должен же где-нибудь найтись автомобиль? Я обещала барону Блау пить с ним шоколад после театра.
Венцель посмеивался.
– Позвоните в отель по телефону, – сказал он.
– Вы противный человек, – ответила Эстер, обидевшись.
Некоторое время она молчала, расхаживая взад и вперед по темному парку. Вдруг ей послышалось во мраке, будто Венцель смеется.
– Что вас смешит? – удивленно спросила она.
Венцель подошел ближе и дружески прикоснулся к ее руке.
– Вы меня смешите, Эстер Уэсзерли, – сказал он, – оттого, что вам так неприятно пробыть несколько часов вдали от Парижа. Автомобиль, разумеется, в полной исправности. Я поручил шоферу разыграть эту комедию.
Эстер остановилась. Окаменела во мраке, узкая, как статуя, от изумления.
– Какую же цель вы этим преследуете?
О, теперь уж она рассердилась не на шутку, и статуя стала как бы еще уже и неподвижнее.
Посмеиваясь и немного иронизируя, Венцель ответил:
– Не прикидывайтесь огорченной богиней, умоляю вас. Вы ведь видите, я сам сразу же разоблачил заговор, как только заметил, что вам не нравится здесь оставаться. Скажу вам также с полной откровенностью, какую цель имела эта маленькая комедия. В Париже вы всегда окружены роем людей, и, даже когда мы с вами гуляем вдвоем, мы все время находимся в толпе. Я уже давно носился с мыслью заманить вас в этот отель, случайно мною открытый, чтобы иметь возможность спокойно поговорить с вами о некоторых вещах.
Эстер пошла дальше.
– О каких же вещах собираетесь вы со мной говорить? – спросила она с напускным изумлением. Можно было подумать, что она совсем не догадывается, о чем может быть речь.
– Это вещь очень простая, – продолжал Венцель немного неуверенно и как бы ощупью. – Существует барон Блау, существует майор Ферфакс и…
–. И существуют еще другие, – перебила его Эстер.
В тусклом сумраке парка Венцель заметил, как блеснули ее зубы.
– Ну, хорошо, и еще другие. Но и я существую. И у меня нет никакой охоты играть комическую роль барона Блау или кого-нибудь другого, Эстер Уэсзерли!
И снова Эстер от изумления остановилась и превратилась в узкую, неподвижную статую.
– Я хотел поговорить с вами об этом подробно, но лучше нам, пожалуй, объясниться кратко. Вы должны принять решение, Эстер Уэсзерли: или я, или один из других!
Эстер рассмеялась. Это был легкомысленный, надменный и обидный смех. Венцель сразу потерял самообладание. Много месяцев сдерживал он себя по отношению к этой женщине, и часто это бывало ему нелегко. Но этот смех вывел его из себя.
– Не извольте смеяться над этим вопросом! – крикнул он слишком громко для джентльмена, подошел к статуе и схватил ее за плечи. Ее обнаженные плечи он ощутил как лед под своими руками, как обжигающий лед. – Этого вопроса я никогда не задавал женщине с такой откровенностью.
– Вы делаете мне больно, – тихо сказала Эстер, опустив голову. – О, сколько в вас дерзости! Я ненавижу решения. Быстрые решения мне особенно ненавистны. Вы отлично знаете, что я отношусь к вам не безразлично, Венцель, но я вас не люблю. Я не думаю, чтобы я была способна искренне любить.
Венцель ответил на это:
– Я ведь вовсе и не требую вашей любви. Я хочу только, чтобы вы стали моей женой.
– Это мне слишком мало, – ответила Эстер.
– Так будьте моей любовницей!
– Это мне слишком много, – ответила Эстер, усмехнувшись. – Но, быть может, – нерешительно продолжала она, – на этот счет мы сможем договориться, Венцель Шелленберг. Без всяких условий, слышите! Мы предоставим небу решение. Пойдем по этой аллее. Если промелькнет падучая звезда, – вы выиграли, а не промелькнет, – обещайте мне никогда больше не возвращаться к этой теме. Согласны?
– Согласен.
Они пошли по аллее, обратив к небу озаренные лица. Не успели они пройти десяти шагов, как по тверди пронесся светящийся метеор.
Эстер вскрикнула и схватила Венцеля за руку.
– Вы выиграли, Венцель! – воскликнула она и рассмеялась.
12
– Вот и ты, наконец! – промолвила Женни Флориан, радостно улыбаясь, и мягко обвила шею Венцеля своею нежной рукой. Ее глаза сияли глубокой и кроткой радостью.
Звуки ее ласкового и доброго голоса, нежно прозвеневшие гласные, проникли Венцелю в душу. Давно уже не слышал он этого прекрасного голоса.
– Вот и я, моя дорогая, – ответил он громко, с несколько напускною веселостью, чтобы скрыть волнение, охватившее его, когда он увидел сбегавшую по лестнице Женни, ставшую более хрупкой, немного осунувшуюся в лице. Никакого упрека не выражал ее взгляд. Он сердечно поцеловал ее в губы.
Женни повела его в дом. Повсюду – цветы, чтобы показать ему, как она радовалась его возвращению.
Да, вот Венцель снова в Берлине, и, казалось, ничего за это время не произошло, и все должно остаться по-прежнему.
Венцель стал проводить с Женни почти все вечера, чего раньше не бывало. Они бывали в обществе, в театрах, на скачках, но чаще всего обедали в доме у Женни. Венцель был ласков, интересовался всем, что ее касалось, вел себя, как хороший товарищ и друг. Но часто обнаруживал странную рассеянность, которой она раньше у него не замечала. Нередко Венцель вставал и начинал задумчиво и беспокойно шагать по комнате.
– О чем ты думаешь? – спрашивала она.
Венцель качал головой. На этот вопрос он ей не отвечал.
Женни, конечно, слышала про его знакомство с леди Уэсзерли, знала, что эта женщина интересует его больше других, но ведь не было же у нее повода усматривать в этой женщине причину его тревожного состояния.
– У тебя заботы? – спрашивала она, ласкаясь к нему. Венцель качал головою. У него нет забот.
– А может быть, у тебя все-таки заботы? – продолжала она допрашивать его. – Я ничего не понимаю в делах, да и не хочу говорить с тобою о делах. Но, может быть, у тебя деловые заботы? В Берлине говорили, будто ты потерпел большие убытки, спекулируя на франках.
Венцель расхохотался благодушно и весело.
– Как уморительно мал этот мир! – воскликнул он. – Вначале меня действительно пощипали изрядно. Я уже рассказывал тебе про одного знакомого банкира, некоего барона Блау. Ну вот, я был так глуп, что послушался его советов. Он уверял, что франк будет поддержан и поднимется. Никогда не надо слушаться банкиров. Я просадил на этом довольно крупную сумму, около сорока тысяч фунтов. Но затем барон Блау стал уверять, что франк упадет, а я на этот раз поступил обратно его совету и с лихвою отыгрался. Вот и вся история моей спекуляции на франках.
Неделю спустя Венцель уехал опять. Он прислал Женни цветы и поклон. Дела! Через три дня вернулся. Пробыл два дня и улетел в Лондон. Эти месяцы Венцель почти без перерыва провел в скорых поездах и на аэропланах: Париж, Лондон, Трувиль, Остенде. Чем дольше длились эти поездки, тем беспокойнее становился Венцель. С каждым месяцем Женни все больше в этом убеждалась. Чего раньше почти никогда не бывало, теперь случалось часто: Венцель был дурно настроен! Тот самый Венцель, который всегда утверждал, что только у дураков может быть дурное настроение. В прежнее время, когда Венцель бывал раздражен, то происходил какой-нибудь, порою сильный, взрыв, извержение гнева и желчи, а через несколько мгновений к нему возвращалось обычное душевное равновесие. Теперь это было иначе. Он сидел с хмурым лицом и молчал.
Желая развлечь его, Женни рассказывала ему о своей работе. О, когда Венцель отлучался из города, она работала вдвое усерднее. Упражнялась, училась, разучивала, наблюдала. Ее последний фильм «Роман танцовщицы» имел сенсационный успех. Весь свет обошел! Женни делали заманчивые предложения, но она уже метила выше. Она хотела пойти на сцену и только по временам работать для экрана. Венцель финансировал один театр и поставил ему условием приглашение Женни. Осенью ей предстояло дебютировать, и все делалось для успеха этого дебюта. Женни рассказывала о репетициях.
Венцель слушал рассеянно. Он намекнул, что дело с его разводом причиняет ему большие огорчения. Но как-то вечером явился к Женни в превосходном настроении, хотя двумя часами раньше сообщил, что не приедет. Привез огромную корзину изысканно вкусных вещей и букет цветов, еле поместившийся в автомобиле.
– Вели, Женни, подать на стол свое лучшее вино! – воскликнул он тем веселым тоном, который так знаком был Женни по прежним дням. – Будем кутить! Наконец-то окончилось это несносное бракоразводное дело!
Радостно принялась распоряжаться обрадованная Женни.
В самом деле, Лиза в этот день капитулировала. Утром Венцель вызвал к себе Фольмонда и объявил ему напрямик:
– Елизавета Шелленберг вернулась из путешествия. Вы не уйдете из этой комнаты, не доведя дела до конца. У меня лопнуло терпение. Вот телефонный аппарат, действуйте!
Фольмонд был обижен, кисло улыбнулся, но все же подошел к телефону, а взяв трубку, решил блеснуть своим искусством, между тем как рядом сидел Венцель, с угрюмым взором и упрямым затылком тирана, желающего любой ценою поставить на своем, хотя бы от этого раскололся на части шар земной.
Фольмонд начал с того, что в любезных выражениях извинился за беспокойство, которое он снова решается причинить фрау Шелленберг. Говорит он, однако, не столько в качестве поверенного ее мужа, сколько в качестве ее друга, близко принимающего к сердцу судьбу ее и обоих детей. Он, разумеется, рассчитывает на ее умение молчать! Итак, он должен сообщить, что господин Шелленберг желает подать жалобу, ходатайствовать о судебном постановлении, по которому ему немедленно были бы выданы дети.
– Многоуважаемая!.. – Адвокат говорил, конечно, как друг, но уже стал выражаться более определенно. Он объяснил Лизе, что суд, без всякого сомнения, – пусть она опросит всех адвокатов на свете, – признает ее виновною стороною и что тогда она не сможет требовать ни гроша. Господин Шелленберг назначил ему крайним сроком сегодняшний вечер, точнее – ровно шесть часов вечера. Минуту спустя после шести часов жалоба будет отправлена. Сегодня же вечером господин Шелленберг на месяц уезжает из Берлина, и тем временем судьба свершится.
Снова Фольмонд растекся в дружеских уверениях. Далее заверил Лизу своим честным словом, что окончательные условия господина Шелленберга таковы: он предлагает два миллиона единовременно и пятьдесят тысяч марок ежегодной ренты; до шести часов вечера должен быть дан ответ. Через полчаса он, Фольмонд, опять позвонит и надеется на ее согласие.
– После шести часов, сударыня, ни гроша!
Затем Фольмонд позвонил – лицо у Венцеля становилось все мрачнее – юстиции советнику Давидзону. Он заклинал уважаемого коллегу повлиять на свою доверительницу, – иначе дело безнадежно. Через полчаса господин Шелленберг уедет – и тогда конец!
После этого он опять позвонил к Лизе. Венцель слышал в аппарате ее взволнованный голос. Фольмонд был воплощенной любезностью, он даже кланялся перед телефоном. Потом черты лица у него напряглись, и, наконец, он сказал:
– Через четверть часа я буду находиться в вашем распоряжении у юстиции советника Давидзона. Вы говорите – три миллиона? Я почти уверен, что господин Шелленберг отклонит это требование, но даю свое честное слово, что сделаю все от меня зависящее.
Фольмонд побледнел от волнения.
Так произошла капитуляция Лизы. В тот же вечер, бледная и растерянная, она рассказывала всем своим знакомым, что Венцель отделался от нее грошовой суммой, но Что ей пригрозили завтра же вытребовать через полицию детей. И все друзья Лизы сошлись на том, что нет в Берлине более грубого подлеца, чем Венцель Шелленберг.
13
Венцель купил фамильную драгоценность одного из владетельных герцогских домов – дивное ювелирное изделие итальянской работы, жемчуг, изумруды и брильянты. Разыскал эту драгоценность его агент по закупке редкостей. Венцель отвез ее в Париж и преподнес Эстер. Это была такая вещь, что даже избалованная дочь старика Раухэйзена была ею очарована, в этот вечер лицо у барона Блау подергивалось нервной судорогой, и метрдотелю с трудом удалось убедить его выкушать чашку куриного бульона.
Старик Раухэйзен, когда получил от Эстер сообщение о ее намерении выйти замуж за Венцеля Шелленберга, был бледен и тих, как мертвец. Все дело его жизни, его заводы, коксовальные печи, доменные печи, прокатные станы, фабрики, суда, – все у него на глазах низвергалось в бездну.
– Этот авантюрист! – тихонько прохрипел он.
В словаре Раухэйзена не было более презрительного слова. Он протянул к звонку мертвенно-бледную руку. Но заметил, что палец его слишком слаб, чтобы нажать кнопку. Лишь через некоторое время удалось ему это. Вечером с ним ужинал управляющий его домашними делами, юстиции советник Барентин. От старого друга у Раухэйзена не было секретов. Барентин обещал осторожно вытянуть свои щупальцы. Он отправился в Париж, где ему удалось переговорить с Венцелем, и был счастлив, когда возвратился к Раухэйзену с сообщением, что Венцель настаивает на раздельном имуществе супругов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Венцель посмеивался.
– Позвоните в отель по телефону, – сказал он.
– Вы противный человек, – ответила Эстер, обидевшись.
Некоторое время она молчала, расхаживая взад и вперед по темному парку. Вдруг ей послышалось во мраке, будто Венцель смеется.
– Что вас смешит? – удивленно спросила она.
Венцель подошел ближе и дружески прикоснулся к ее руке.
– Вы меня смешите, Эстер Уэсзерли, – сказал он, – оттого, что вам так неприятно пробыть несколько часов вдали от Парижа. Автомобиль, разумеется, в полной исправности. Я поручил шоферу разыграть эту комедию.
Эстер остановилась. Окаменела во мраке, узкая, как статуя, от изумления.
– Какую же цель вы этим преследуете?
О, теперь уж она рассердилась не на шутку, и статуя стала как бы еще уже и неподвижнее.
Посмеиваясь и немного иронизируя, Венцель ответил:
– Не прикидывайтесь огорченной богиней, умоляю вас. Вы ведь видите, я сам сразу же разоблачил заговор, как только заметил, что вам не нравится здесь оставаться. Скажу вам также с полной откровенностью, какую цель имела эта маленькая комедия. В Париже вы всегда окружены роем людей, и, даже когда мы с вами гуляем вдвоем, мы все время находимся в толпе. Я уже давно носился с мыслью заманить вас в этот отель, случайно мною открытый, чтобы иметь возможность спокойно поговорить с вами о некоторых вещах.
Эстер пошла дальше.
– О каких же вещах собираетесь вы со мной говорить? – спросила она с напускным изумлением. Можно было подумать, что она совсем не догадывается, о чем может быть речь.
– Это вещь очень простая, – продолжал Венцель немного неуверенно и как бы ощупью. – Существует барон Блау, существует майор Ферфакс и…
–. И существуют еще другие, – перебила его Эстер.
В тусклом сумраке парка Венцель заметил, как блеснули ее зубы.
– Ну, хорошо, и еще другие. Но и я существую. И у меня нет никакой охоты играть комическую роль барона Блау или кого-нибудь другого, Эстер Уэсзерли!
И снова Эстер от изумления остановилась и превратилась в узкую, неподвижную статую.
– Я хотел поговорить с вами об этом подробно, но лучше нам, пожалуй, объясниться кратко. Вы должны принять решение, Эстер Уэсзерли: или я, или один из других!
Эстер рассмеялась. Это был легкомысленный, надменный и обидный смех. Венцель сразу потерял самообладание. Много месяцев сдерживал он себя по отношению к этой женщине, и часто это бывало ему нелегко. Но этот смех вывел его из себя.
– Не извольте смеяться над этим вопросом! – крикнул он слишком громко для джентльмена, подошел к статуе и схватил ее за плечи. Ее обнаженные плечи он ощутил как лед под своими руками, как обжигающий лед. – Этого вопроса я никогда не задавал женщине с такой откровенностью.
– Вы делаете мне больно, – тихо сказала Эстер, опустив голову. – О, сколько в вас дерзости! Я ненавижу решения. Быстрые решения мне особенно ненавистны. Вы отлично знаете, что я отношусь к вам не безразлично, Венцель, но я вас не люблю. Я не думаю, чтобы я была способна искренне любить.
Венцель ответил на это:
– Я ведь вовсе и не требую вашей любви. Я хочу только, чтобы вы стали моей женой.
– Это мне слишком мало, – ответила Эстер.
– Так будьте моей любовницей!
– Это мне слишком много, – ответила Эстер, усмехнувшись. – Но, быть может, – нерешительно продолжала она, – на этот счет мы сможем договориться, Венцель Шелленберг. Без всяких условий, слышите! Мы предоставим небу решение. Пойдем по этой аллее. Если промелькнет падучая звезда, – вы выиграли, а не промелькнет, – обещайте мне никогда больше не возвращаться к этой теме. Согласны?
– Согласен.
Они пошли по аллее, обратив к небу озаренные лица. Не успели они пройти десяти шагов, как по тверди пронесся светящийся метеор.
Эстер вскрикнула и схватила Венцеля за руку.
– Вы выиграли, Венцель! – воскликнула она и рассмеялась.
12
– Вот и ты, наконец! – промолвила Женни Флориан, радостно улыбаясь, и мягко обвила шею Венцеля своею нежной рукой. Ее глаза сияли глубокой и кроткой радостью.
Звуки ее ласкового и доброго голоса, нежно прозвеневшие гласные, проникли Венцелю в душу. Давно уже не слышал он этого прекрасного голоса.
– Вот и я, моя дорогая, – ответил он громко, с несколько напускною веселостью, чтобы скрыть волнение, охватившее его, когда он увидел сбегавшую по лестнице Женни, ставшую более хрупкой, немного осунувшуюся в лице. Никакого упрека не выражал ее взгляд. Он сердечно поцеловал ее в губы.
Женни повела его в дом. Повсюду – цветы, чтобы показать ему, как она радовалась его возвращению.
Да, вот Венцель снова в Берлине, и, казалось, ничего за это время не произошло, и все должно остаться по-прежнему.
Венцель стал проводить с Женни почти все вечера, чего раньше не бывало. Они бывали в обществе, в театрах, на скачках, но чаще всего обедали в доме у Женни. Венцель был ласков, интересовался всем, что ее касалось, вел себя, как хороший товарищ и друг. Но часто обнаруживал странную рассеянность, которой она раньше у него не замечала. Нередко Венцель вставал и начинал задумчиво и беспокойно шагать по комнате.
– О чем ты думаешь? – спрашивала она.
Венцель качал головой. На этот вопрос он ей не отвечал.
Женни, конечно, слышала про его знакомство с леди Уэсзерли, знала, что эта женщина интересует его больше других, но ведь не было же у нее повода усматривать в этой женщине причину его тревожного состояния.
– У тебя заботы? – спрашивала она, ласкаясь к нему. Венцель качал головою. У него нет забот.
– А может быть, у тебя все-таки заботы? – продолжала она допрашивать его. – Я ничего не понимаю в делах, да и не хочу говорить с тобою о делах. Но, может быть, у тебя деловые заботы? В Берлине говорили, будто ты потерпел большие убытки, спекулируя на франках.
Венцель расхохотался благодушно и весело.
– Как уморительно мал этот мир! – воскликнул он. – Вначале меня действительно пощипали изрядно. Я уже рассказывал тебе про одного знакомого банкира, некоего барона Блау. Ну вот, я был так глуп, что послушался его советов. Он уверял, что франк будет поддержан и поднимется. Никогда не надо слушаться банкиров. Я просадил на этом довольно крупную сумму, около сорока тысяч фунтов. Но затем барон Блау стал уверять, что франк упадет, а я на этот раз поступил обратно его совету и с лихвою отыгрался. Вот и вся история моей спекуляции на франках.
Неделю спустя Венцель уехал опять. Он прислал Женни цветы и поклон. Дела! Через три дня вернулся. Пробыл два дня и улетел в Лондон. Эти месяцы Венцель почти без перерыва провел в скорых поездах и на аэропланах: Париж, Лондон, Трувиль, Остенде. Чем дольше длились эти поездки, тем беспокойнее становился Венцель. С каждым месяцем Женни все больше в этом убеждалась. Чего раньше почти никогда не бывало, теперь случалось часто: Венцель был дурно настроен! Тот самый Венцель, который всегда утверждал, что только у дураков может быть дурное настроение. В прежнее время, когда Венцель бывал раздражен, то происходил какой-нибудь, порою сильный, взрыв, извержение гнева и желчи, а через несколько мгновений к нему возвращалось обычное душевное равновесие. Теперь это было иначе. Он сидел с хмурым лицом и молчал.
Желая развлечь его, Женни рассказывала ему о своей работе. О, когда Венцель отлучался из города, она работала вдвое усерднее. Упражнялась, училась, разучивала, наблюдала. Ее последний фильм «Роман танцовщицы» имел сенсационный успех. Весь свет обошел! Женни делали заманчивые предложения, но она уже метила выше. Она хотела пойти на сцену и только по временам работать для экрана. Венцель финансировал один театр и поставил ему условием приглашение Женни. Осенью ей предстояло дебютировать, и все делалось для успеха этого дебюта. Женни рассказывала о репетициях.
Венцель слушал рассеянно. Он намекнул, что дело с его разводом причиняет ему большие огорчения. Но как-то вечером явился к Женни в превосходном настроении, хотя двумя часами раньше сообщил, что не приедет. Привез огромную корзину изысканно вкусных вещей и букет цветов, еле поместившийся в автомобиле.
– Вели, Женни, подать на стол свое лучшее вино! – воскликнул он тем веселым тоном, который так знаком был Женни по прежним дням. – Будем кутить! Наконец-то окончилось это несносное бракоразводное дело!
Радостно принялась распоряжаться обрадованная Женни.
В самом деле, Лиза в этот день капитулировала. Утром Венцель вызвал к себе Фольмонда и объявил ему напрямик:
– Елизавета Шелленберг вернулась из путешествия. Вы не уйдете из этой комнаты, не доведя дела до конца. У меня лопнуло терпение. Вот телефонный аппарат, действуйте!
Фольмонд был обижен, кисло улыбнулся, но все же подошел к телефону, а взяв трубку, решил блеснуть своим искусством, между тем как рядом сидел Венцель, с угрюмым взором и упрямым затылком тирана, желающего любой ценою поставить на своем, хотя бы от этого раскололся на части шар земной.
Фольмонд начал с того, что в любезных выражениях извинился за беспокойство, которое он снова решается причинить фрау Шелленберг. Говорит он, однако, не столько в качестве поверенного ее мужа, сколько в качестве ее друга, близко принимающего к сердцу судьбу ее и обоих детей. Он, разумеется, рассчитывает на ее умение молчать! Итак, он должен сообщить, что господин Шелленберг желает подать жалобу, ходатайствовать о судебном постановлении, по которому ему немедленно были бы выданы дети.
– Многоуважаемая!.. – Адвокат говорил, конечно, как друг, но уже стал выражаться более определенно. Он объяснил Лизе, что суд, без всякого сомнения, – пусть она опросит всех адвокатов на свете, – признает ее виновною стороною и что тогда она не сможет требовать ни гроша. Господин Шелленберг назначил ему крайним сроком сегодняшний вечер, точнее – ровно шесть часов вечера. Минуту спустя после шести часов жалоба будет отправлена. Сегодня же вечером господин Шелленберг на месяц уезжает из Берлина, и тем временем судьба свершится.
Снова Фольмонд растекся в дружеских уверениях. Далее заверил Лизу своим честным словом, что окончательные условия господина Шелленберга таковы: он предлагает два миллиона единовременно и пятьдесят тысяч марок ежегодной ренты; до шести часов вечера должен быть дан ответ. Через полчаса он, Фольмонд, опять позвонит и надеется на ее согласие.
– После шести часов, сударыня, ни гроша!
Затем Фольмонд позвонил – лицо у Венцеля становилось все мрачнее – юстиции советнику Давидзону. Он заклинал уважаемого коллегу повлиять на свою доверительницу, – иначе дело безнадежно. Через полчаса господин Шелленберг уедет – и тогда конец!
После этого он опять позвонил к Лизе. Венцель слышал в аппарате ее взволнованный голос. Фольмонд был воплощенной любезностью, он даже кланялся перед телефоном. Потом черты лица у него напряглись, и, наконец, он сказал:
– Через четверть часа я буду находиться в вашем распоряжении у юстиции советника Давидзона. Вы говорите – три миллиона? Я почти уверен, что господин Шелленберг отклонит это требование, но даю свое честное слово, что сделаю все от меня зависящее.
Фольмонд побледнел от волнения.
Так произошла капитуляция Лизы. В тот же вечер, бледная и растерянная, она рассказывала всем своим знакомым, что Венцель отделался от нее грошовой суммой, но Что ей пригрозили завтра же вытребовать через полицию детей. И все друзья Лизы сошлись на том, что нет в Берлине более грубого подлеца, чем Венцель Шелленберг.
13
Венцель купил фамильную драгоценность одного из владетельных герцогских домов – дивное ювелирное изделие итальянской работы, жемчуг, изумруды и брильянты. Разыскал эту драгоценность его агент по закупке редкостей. Венцель отвез ее в Париж и преподнес Эстер. Это была такая вещь, что даже избалованная дочь старика Раухэйзена была ею очарована, в этот вечер лицо у барона Блау подергивалось нервной судорогой, и метрдотелю с трудом удалось убедить его выкушать чашку куриного бульона.
Старик Раухэйзен, когда получил от Эстер сообщение о ее намерении выйти замуж за Венцеля Шелленберга, был бледен и тих, как мертвец. Все дело его жизни, его заводы, коксовальные печи, доменные печи, прокатные станы, фабрики, суда, – все у него на глазах низвергалось в бездну.
– Этот авантюрист! – тихонько прохрипел он.
В словаре Раухэйзена не было более презрительного слова. Он протянул к звонку мертвенно-бледную руку. Но заметил, что палец его слишком слаб, чтобы нажать кнопку. Лишь через некоторое время удалось ему это. Вечером с ним ужинал управляющий его домашними делами, юстиции советник Барентин. От старого друга у Раухэйзена не было секретов. Барентин обещал осторожно вытянуть свои щупальцы. Он отправился в Париж, где ему удалось переговорить с Венцелем, и был счастлив, когда возвратился к Раухэйзену с сообщением, что Венцель настаивает на раздельном имуществе супругов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49