И новый день занялся бы над Европой!
Этот день был близок.
– Так это будет, так и не иначе! – кричал Михаэль, и Ева стенографировала, порхая рукою.
Многие глумились над оптимизмом Михаэля. Другие боролись против него с бешеным фанатизмом. По мере того, как росло число приверженцев, росло и число врагов.
16
Шурша, остановился блестящий черный автомобиль, – новенький, как только что выпавший из-под штампа гвоздь, – на широкой, усыпанной гравием дороге перед виллою Шелленберга в Груневальде. Лакеи стояли шпалерами на широкой лестнице крыльца. Дворецкий, почтенного вида пожилой человек, бывший полковой командир, услужливо бросился вниз по лестнице к автомобилю.
Венцель вышел и помог Эстер выйти из купе. Она внимательным взглядом окинула дворец, но на ее немного бледном, гримированном лице ясно можно было прочесть разочарование. У нее вытянулись губы, когда она созерцала здание. Она представляла себе дворец в стиле английского герцогского замка. Особенно ее разочаровали деревья. О, она надеялась увидеть исполинские деревья, как в английских парках, а росшие здесь были невзрачными, незначительными, лишенными грандиозности и всякой индивидуальности, одним словом – новыми деревьями. К тому же осень стояла на дворе, и листья с большинства деревьев опали, так что сад и парк производили немного жалкое впечатление.
Но внутреннее убранство дома понравилось Эстер. Утонченное чувство изящного сказало ей сразу, сколько вкуса было во всех этих драгоценных и роскошных вещах. Во всем видна была рука мастера. Помещения не были перегружены, краски, формы и устройство – все сливалось в совершенной гармонии. Да, такой дом был бы и в Англии вполне на месте. Сюда можно было приглашать друзей, не опасаясь их критики. Она залюбовалась столовою со штофными обоями. Какие линии и краски! Огромная библиотека со многими тысячами томов и тысячами ценных старых экземпляров привела ее в восторг. Ее покои были отделаны по распоряжению Венцеля за последние месяцы. Они понравились ей. Спальня, в алых и золотых тонах, была совершенным произведением искусства. Архитекторы Венцеля, Кауфгер и Штольцер, вложили в нее все свое мастерство. Впрочем, Эстер не любила алых оттенков, она предпочитала тон бордо. Выложенный кафельными плитами бассейн для плавания, куда спускалась мраморная лестница, восхитил ее снова. Но перед своей спальней она пожелала иметь стеклянную веранду с удобными плетеными креслами и чайным столом, как в Англии! И ей хотелось, чтобы аллеи сада были выложены большими каменными плитами, как она это видела в Англии у своих друзей, а в щелях между ними чтобы рос мох различных видов и пробивались растения.
Венцель смеялся, обещая, что все ее пожелания будут исполнены.
В первый вечер Эстер обедала у своего отца. На второй день Венцель пригласил старика Раухэйзена к себе на обед. Собралось очень небольшое общество. Приглашены были только Макентин, Михаэль и Ева Дукс.
Старик Раухэйзен умышленно обошел вниманием блеск, и пышность дома. Он обвел рассеянным взглядом библиотеку, не обратил внимания и на штофные обои в столовой, хотя Эстер ему на них указала. Здесь еще пахло лаком и краской! В действительности же дворец Венцеля обставлен был с гораздо большим вкусом, чем рурский замок старого Раухэйзена, Шарлоттенру, загроможденный дорогими вещами сомнительного и даже дурного тона. В столовой сидела девица, отнюдь не дама, несомненно не принадлежавшая к обществу. Сидела тихо, почти не решаясь притрагиваться к еде, и в ушах у нее были две поддельные жемчужины. Весь вечер старик Раухэйзен с необыкновенной ловкостью избегал удостоить хотя бы одним взглядом Еву Дукс.
Эстер еще не видела Михаэля, но под влиянием восторженных рассказов Венцеля любопытствовала с ним познакомиться. Ей понравились его теплые, блестящие глаза и мягкая линия его рта. Как спокойно было это лицо, несмотря на следы усталости! Он похож был на Венцеля, только все черты были у него немного мягче. Весь вечер она беседовала почти исключительно с ним. Он был ей симпатичен… и все же она решила впредь избегать, по мере возможности, его общества. Она ненавидела ту категорию людей, которая стремится все уравнять. Если бы дать этому человеку власть, он, конечно, повсюду насадил бы картофель и хлеб и уничтожил бы парки, площадки для гольфа, а может быть, и грядки цветов, из которых делаются духи. Может быть, в будущем нельзя будет и прислугу держать! Она видела в нем врага, весьма опасного противника, и ее неприязнь к нему росла с каждой минутой, пока она с ним весело и умно болтала.
Михаэль пожимал плечами: «Светская женщина, – думал он, – избалованная, высокомерная и взбалмошная.
Мне она не по вкусу. Только бы Венцель был счастлив с ней!»
– Как понравилась тебе Эстер? – спросил он Еву.
Ева долго думала, потом сказала:
– Она интересна и умна, но я не могла бы к ней относиться с полным доверием.
Уже на следующий день Эстер возвратилась в Англию. В середине декабря должна была состояться свадьба в Лондоне. Таково было желание Эстер. Она хотела видеть вокруг себя всех своих английских друзей. Старик Раухэйзен обещал ей приехать, несмотря на трудность путешествия. В действительности он легко вздохнул: только бы они не венчались в Берлине.
Венцель дал распоряжение своей яхте «Клеопатра» ждать его в Ницце, начиная с десятого декабря, и «Клеопатра» сейчас же ушла в море.
17
Блеклые листья прилипали к оконным стеклам. Завывал ветер. Дождь шуршал по стенам, дни становились короче. У Женни в ее маленькой вилле, имевшей снаружи такой веселый вид, все еще были опущены шторы. Все еще, как призрак, бродила Женни по своим комнатам взад и вперед, не зная покоя. Она почти не отличала дня от ночи.
Сегодня тридцать первое октября, последний день. Она сообщила капитану Макентину, что с первого ноября предоставляет дом в его распоряжение. Итак, сегодня последний день, и сегодня это должно произойти.
– Я сдержу слово. Я написала ему, что завтра он может распорядиться домом по своему усмотрению, – говорила себе Женни. – Ну, хорошо, меня здесь больше не будет.
У нее вошло в привычку вслух беседовать с собою, расхаживая по комнатам или свалившись от усталости в кресло. Все было приготовлено. Шофера и камеристку она рассчитала уже месяц назад. Они ей только мешали. Кухарка должна была завтра покинуть дом. Только управляющий домом жил неподалеку в садовом павильоне.
Да, сегодня, стало быть, последний день. Вот он и наступил! Она оделась в любимое желтое шелковое кимоно и ходила по комнатам с мечтательной тихой улыбкой на губах. Только по временам она останавливалась и устремляла взгляд в пространство. Глаза у нее сделались очень большими и светлыми. И она громко говорила с Венцелем. Рассказывала ему разные вещи. Посмеивалась немного перекосившимися губами, внимая его ответам.
Она говорила:
– Вот и ты, мой милый мальчик!
Или же:
– Отчего ты уже уходишь? Побудь еще немного со мною. Ах, эти вечные совещания! – и с напускной досадой хмурила брови.
Она говорила:
– Какой же ты глупый, Венцель! Хочешь жениться на этой женщине, – ну, и женись! Я никогда не спрашивала, хочешь ли ты жениться на мне. Мне было и так хорошо. Женитьба ведь не повод уходить от меня. Ты мог мне все сказать, ты мог бы мне даже сказать, что отныне мы будем жить только как друзья, я бы и это поняла, я ведь не такая глупая.
Она ясно видела перед собою лицо Венцеля, его смуглую кожу с большими порами, его зубы, его плотный, сильный рот, его глаза. Линии век были не плавными, а угловатыми. Если бы нарисовать глаза Венцеля, получились бы одни только углы. А сами глаза были немного сурового, резко серого цвета. Даже когда Венцель был весел и смеялся, его глаза сохраняли некоторую суровость. Это, вероятно, объяснялось их оттенком.
Она сызнова переживала всю свою жизнь с Венцелем. Огонь в хельбронненском камине – как он пылал и слепил глаза! Что Венцель сказал тогда? «С твоей стороны я ничего не потерплю, но для себя требую полной свободы». И она сдалась без сопротивления. Неделя на Балтийском море, гроза, – все словно сон. Ты помнишь? Как он отнес тебя на руках в каюту, когда полыхали молнии, и как сказал: «Посмотрим, рыцарственны ли боги». Женни тихо рассмеялась. Смех прозвучал, как тихий крик о помощи.
– О, какой же ты беспутный мальчик! – воскликнула она.
И опять она увидела перед собою его лицо, каким оно явилось ей в первый раз Что-то страшное было в этом лице, мелькавшее в нем только порою, редко, а потом исчезавшее. Что же это было? Чем объяснялось? Это была черта насильника. Быть может, Венцель был из числа людей, способных убивать.
И вдруг она услышала хвалебный гимн маленького Штольпе, который он пел в автомобиле, когда они ехали театр на «Свадьбу Фигаро». Ты помнишь? Это было первое свидание, и Венцель опоздал, и заснул потом в ложе. Что сказал Штольпе? Вспомни же! «У него есть размах. Во всем, что он делает, есть размах». – Сказал он это? Или сказал «охват». Женни опять поднялась и пошла бродить по комнатам. Длинное желтое шелковое кимоно волочилось за нею по полу. Венцель так любил видеть ее в этом кимоно. Он ей привез его из Парижа.
– Неужели ты так влюбился в эту женщину, что не можешь видеться со старой приятельницей? Ты так неистово любишь ее? Быть может, ты и в страсти своей так же безудержен, как во всем? Я не сержусь на тебя, милый! Я только не понимаю тебя. За тон твоего письма я уже давно на тебя не в обиде. Твой тон стал фальшив с того мгновения, как тебе изменила обычная откровенность. О, приходится мне думать, что женщину эту ты любишь безмерно.
В смятении ходила Женни взад и вперед. Желтое кимоно загоралось в зеркалах, потом гасло и снова вспыхивало в зеркале темной комнаты.
– Прошлой ночью мне снился ядовитый цветок, – морща лоб, задумчиво говорила себе Женни. – Маленький, желтого цвета, в виде звездочки. Но я заметила его уже издали, подбежала к нему. А ведь было в лесу столько милых, простых цветов. Я видела только этот блестящий, желтый. Что я сделала с ним?
Долго стояла она в раздумье. Не могла вспомнить продолжения сна.
– Спокойной ночи, мой мальчик, – сказала затем Женни с улыбкой, – тебе пора теперь уходить, а Женни пойдет спать.
И сплетя руки на затылке, она прочитала тихим голосом, почти так, словно декламировала в театре:
Сквозь сон, на мягком ложе,
Лютне моей внемли.
О милая, чего же
Тебе еще? Дремли.
Два раза повторила она эти стихи, и в последний раз – с тихим стоном, с мольбою о помощи в голосе. Потом крикнула:
– Спокойной ночи, Венцель!
И пошла в ванную комнату.
Круглые стены этой комнаты облицованы были кораллово-красным мрамором. Бассейн был углублен в пол, две ступени вели вниз. В нишах стояли умывальники, а в одной из них – скамья.
Женни пустила горячую воду в бассейн, потом обернулась и взглянула на скамью.
– А ты опять тут, Венцель! – сказала она, тихо смеясь.
Да, он сидел тут. Как часто сидел он тут, когда она купалась! Повсюду в доме присутствовал он, куда бы Женни ни направлялась. Эту комнату он особенно любил, мягкое освещение в ней было приятно его глазам. Свет падал из чаш на потолке, тонкий и нежный, как лепестки розы.
Женни разделась и вошла в бассейн.
– Смотри, Венцель, – сказала она, обращаясь к скамье.
С минуту она сидела тихо и опять произнесла, но на этот раз совсем тихо:
– Чего же тебе еще? Дремли.
Потом сказала, опять глядя в нишу:
– Теперь смотри, как я пойду спать, Венцель!
Она вынула из футляра маленькую серебряную бритву и показала ее Венцелю:
– Видишь ты это? – спросила она.
Лезвие блеснуло, и в тот же миг Женни быстрым движением перерезала себе жилу на левой руке. Потекла кровь, и Женни показала ее, торжествуя:
– Видишь, вот это кровь Женни. – сказала она, судорожно смеясь, и глаза у нее широко раскрылись.
Рана болела. Женни опустила руку в воду, и кровь заструилась. Как багровый пар, клубилась кровь в воде. Вскоре уже не стало видно руки, а вот багровый пар уже скрыл ее чресла. Она задвигалась, и вода в бассейне стала теперь совсем того же красного оттенка, как стены в комнате. Женни закрыла глаза и долго не шевелилась. Но вдруг испугалась. Что-то треснуло. Какой-то громкий треск раздался вдруг у нее в ушах. Она очнулась.
– Что это? Что я делаю? – воскликнула она. – Зачем я это делаю? О боже, нет, я не хочу этого.
Она выпрямилась и нажала кнопку звонка.
– Но ведь в доме нет никого, – тут же сказала она себе, и ее вдруг испугала пустота в доме. Она попыталась выйти из бассейна. Два раза срывалась она с лестницы, – так дрожали у нее ноги. Наконец это ей удалось. Остановившись посреди комнаты, она зажала правой рукою раненое запястье, попыталась шагнуть вперед, но страшно зашаталась.
– Помоги же мне, Венцель! – громко крикнула она и свалилась на пол. – Помоги мне, пока не поздно. Я этого не хочу!
А вот и шаги слышны. Вот и Венцель. Он берет ее на руки и уносит, как в тот день, когда молнии полыхали вокруг корабля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Этот день был близок.
– Так это будет, так и не иначе! – кричал Михаэль, и Ева стенографировала, порхая рукою.
Многие глумились над оптимизмом Михаэля. Другие боролись против него с бешеным фанатизмом. По мере того, как росло число приверженцев, росло и число врагов.
16
Шурша, остановился блестящий черный автомобиль, – новенький, как только что выпавший из-под штампа гвоздь, – на широкой, усыпанной гравием дороге перед виллою Шелленберга в Груневальде. Лакеи стояли шпалерами на широкой лестнице крыльца. Дворецкий, почтенного вида пожилой человек, бывший полковой командир, услужливо бросился вниз по лестнице к автомобилю.
Венцель вышел и помог Эстер выйти из купе. Она внимательным взглядом окинула дворец, но на ее немного бледном, гримированном лице ясно можно было прочесть разочарование. У нее вытянулись губы, когда она созерцала здание. Она представляла себе дворец в стиле английского герцогского замка. Особенно ее разочаровали деревья. О, она надеялась увидеть исполинские деревья, как в английских парках, а росшие здесь были невзрачными, незначительными, лишенными грандиозности и всякой индивидуальности, одним словом – новыми деревьями. К тому же осень стояла на дворе, и листья с большинства деревьев опали, так что сад и парк производили немного жалкое впечатление.
Но внутреннее убранство дома понравилось Эстер. Утонченное чувство изящного сказало ей сразу, сколько вкуса было во всех этих драгоценных и роскошных вещах. Во всем видна была рука мастера. Помещения не были перегружены, краски, формы и устройство – все сливалось в совершенной гармонии. Да, такой дом был бы и в Англии вполне на месте. Сюда можно было приглашать друзей, не опасаясь их критики. Она залюбовалась столовою со штофными обоями. Какие линии и краски! Огромная библиотека со многими тысячами томов и тысячами ценных старых экземпляров привела ее в восторг. Ее покои были отделаны по распоряжению Венцеля за последние месяцы. Они понравились ей. Спальня, в алых и золотых тонах, была совершенным произведением искусства. Архитекторы Венцеля, Кауфгер и Штольцер, вложили в нее все свое мастерство. Впрочем, Эстер не любила алых оттенков, она предпочитала тон бордо. Выложенный кафельными плитами бассейн для плавания, куда спускалась мраморная лестница, восхитил ее снова. Но перед своей спальней она пожелала иметь стеклянную веранду с удобными плетеными креслами и чайным столом, как в Англии! И ей хотелось, чтобы аллеи сада были выложены большими каменными плитами, как она это видела в Англии у своих друзей, а в щелях между ними чтобы рос мох различных видов и пробивались растения.
Венцель смеялся, обещая, что все ее пожелания будут исполнены.
В первый вечер Эстер обедала у своего отца. На второй день Венцель пригласил старика Раухэйзена к себе на обед. Собралось очень небольшое общество. Приглашены были только Макентин, Михаэль и Ева Дукс.
Старик Раухэйзен умышленно обошел вниманием блеск, и пышность дома. Он обвел рассеянным взглядом библиотеку, не обратил внимания и на штофные обои в столовой, хотя Эстер ему на них указала. Здесь еще пахло лаком и краской! В действительности же дворец Венцеля обставлен был с гораздо большим вкусом, чем рурский замок старого Раухэйзена, Шарлоттенру, загроможденный дорогими вещами сомнительного и даже дурного тона. В столовой сидела девица, отнюдь не дама, несомненно не принадлежавшая к обществу. Сидела тихо, почти не решаясь притрагиваться к еде, и в ушах у нее были две поддельные жемчужины. Весь вечер старик Раухэйзен с необыкновенной ловкостью избегал удостоить хотя бы одним взглядом Еву Дукс.
Эстер еще не видела Михаэля, но под влиянием восторженных рассказов Венцеля любопытствовала с ним познакомиться. Ей понравились его теплые, блестящие глаза и мягкая линия его рта. Как спокойно было это лицо, несмотря на следы усталости! Он похож был на Венцеля, только все черты были у него немного мягче. Весь вечер она беседовала почти исключительно с ним. Он был ей симпатичен… и все же она решила впредь избегать, по мере возможности, его общества. Она ненавидела ту категорию людей, которая стремится все уравнять. Если бы дать этому человеку власть, он, конечно, повсюду насадил бы картофель и хлеб и уничтожил бы парки, площадки для гольфа, а может быть, и грядки цветов, из которых делаются духи. Может быть, в будущем нельзя будет и прислугу держать! Она видела в нем врага, весьма опасного противника, и ее неприязнь к нему росла с каждой минутой, пока она с ним весело и умно болтала.
Михаэль пожимал плечами: «Светская женщина, – думал он, – избалованная, высокомерная и взбалмошная.
Мне она не по вкусу. Только бы Венцель был счастлив с ней!»
– Как понравилась тебе Эстер? – спросил он Еву.
Ева долго думала, потом сказала:
– Она интересна и умна, но я не могла бы к ней относиться с полным доверием.
Уже на следующий день Эстер возвратилась в Англию. В середине декабря должна была состояться свадьба в Лондоне. Таково было желание Эстер. Она хотела видеть вокруг себя всех своих английских друзей. Старик Раухэйзен обещал ей приехать, несмотря на трудность путешествия. В действительности он легко вздохнул: только бы они не венчались в Берлине.
Венцель дал распоряжение своей яхте «Клеопатра» ждать его в Ницце, начиная с десятого декабря, и «Клеопатра» сейчас же ушла в море.
17
Блеклые листья прилипали к оконным стеклам. Завывал ветер. Дождь шуршал по стенам, дни становились короче. У Женни в ее маленькой вилле, имевшей снаружи такой веселый вид, все еще были опущены шторы. Все еще, как призрак, бродила Женни по своим комнатам взад и вперед, не зная покоя. Она почти не отличала дня от ночи.
Сегодня тридцать первое октября, последний день. Она сообщила капитану Макентину, что с первого ноября предоставляет дом в его распоряжение. Итак, сегодня последний день, и сегодня это должно произойти.
– Я сдержу слово. Я написала ему, что завтра он может распорядиться домом по своему усмотрению, – говорила себе Женни. – Ну, хорошо, меня здесь больше не будет.
У нее вошло в привычку вслух беседовать с собою, расхаживая по комнатам или свалившись от усталости в кресло. Все было приготовлено. Шофера и камеристку она рассчитала уже месяц назад. Они ей только мешали. Кухарка должна была завтра покинуть дом. Только управляющий домом жил неподалеку в садовом павильоне.
Да, сегодня, стало быть, последний день. Вот он и наступил! Она оделась в любимое желтое шелковое кимоно и ходила по комнатам с мечтательной тихой улыбкой на губах. Только по временам она останавливалась и устремляла взгляд в пространство. Глаза у нее сделались очень большими и светлыми. И она громко говорила с Венцелем. Рассказывала ему разные вещи. Посмеивалась немного перекосившимися губами, внимая его ответам.
Она говорила:
– Вот и ты, мой милый мальчик!
Или же:
– Отчего ты уже уходишь? Побудь еще немного со мною. Ах, эти вечные совещания! – и с напускной досадой хмурила брови.
Она говорила:
– Какой же ты глупый, Венцель! Хочешь жениться на этой женщине, – ну, и женись! Я никогда не спрашивала, хочешь ли ты жениться на мне. Мне было и так хорошо. Женитьба ведь не повод уходить от меня. Ты мог мне все сказать, ты мог бы мне даже сказать, что отныне мы будем жить только как друзья, я бы и это поняла, я ведь не такая глупая.
Она ясно видела перед собою лицо Венцеля, его смуглую кожу с большими порами, его зубы, его плотный, сильный рот, его глаза. Линии век были не плавными, а угловатыми. Если бы нарисовать глаза Венцеля, получились бы одни только углы. А сами глаза были немного сурового, резко серого цвета. Даже когда Венцель был весел и смеялся, его глаза сохраняли некоторую суровость. Это, вероятно, объяснялось их оттенком.
Она сызнова переживала всю свою жизнь с Венцелем. Огонь в хельбронненском камине – как он пылал и слепил глаза! Что Венцель сказал тогда? «С твоей стороны я ничего не потерплю, но для себя требую полной свободы». И она сдалась без сопротивления. Неделя на Балтийском море, гроза, – все словно сон. Ты помнишь? Как он отнес тебя на руках в каюту, когда полыхали молнии, и как сказал: «Посмотрим, рыцарственны ли боги». Женни тихо рассмеялась. Смех прозвучал, как тихий крик о помощи.
– О, какой же ты беспутный мальчик! – воскликнула она.
И опять она увидела перед собою его лицо, каким оно явилось ей в первый раз Что-то страшное было в этом лице, мелькавшее в нем только порою, редко, а потом исчезавшее. Что же это было? Чем объяснялось? Это была черта насильника. Быть может, Венцель был из числа людей, способных убивать.
И вдруг она услышала хвалебный гимн маленького Штольпе, который он пел в автомобиле, когда они ехали театр на «Свадьбу Фигаро». Ты помнишь? Это было первое свидание, и Венцель опоздал, и заснул потом в ложе. Что сказал Штольпе? Вспомни же! «У него есть размах. Во всем, что он делает, есть размах». – Сказал он это? Или сказал «охват». Женни опять поднялась и пошла бродить по комнатам. Длинное желтое шелковое кимоно волочилось за нею по полу. Венцель так любил видеть ее в этом кимоно. Он ей привез его из Парижа.
– Неужели ты так влюбился в эту женщину, что не можешь видеться со старой приятельницей? Ты так неистово любишь ее? Быть может, ты и в страсти своей так же безудержен, как во всем? Я не сержусь на тебя, милый! Я только не понимаю тебя. За тон твоего письма я уже давно на тебя не в обиде. Твой тон стал фальшив с того мгновения, как тебе изменила обычная откровенность. О, приходится мне думать, что женщину эту ты любишь безмерно.
В смятении ходила Женни взад и вперед. Желтое кимоно загоралось в зеркалах, потом гасло и снова вспыхивало в зеркале темной комнаты.
– Прошлой ночью мне снился ядовитый цветок, – морща лоб, задумчиво говорила себе Женни. – Маленький, желтого цвета, в виде звездочки. Но я заметила его уже издали, подбежала к нему. А ведь было в лесу столько милых, простых цветов. Я видела только этот блестящий, желтый. Что я сделала с ним?
Долго стояла она в раздумье. Не могла вспомнить продолжения сна.
– Спокойной ночи, мой мальчик, – сказала затем Женни с улыбкой, – тебе пора теперь уходить, а Женни пойдет спать.
И сплетя руки на затылке, она прочитала тихим голосом, почти так, словно декламировала в театре:
Сквозь сон, на мягком ложе,
Лютне моей внемли.
О милая, чего же
Тебе еще? Дремли.
Два раза повторила она эти стихи, и в последний раз – с тихим стоном, с мольбою о помощи в голосе. Потом крикнула:
– Спокойной ночи, Венцель!
И пошла в ванную комнату.
Круглые стены этой комнаты облицованы были кораллово-красным мрамором. Бассейн был углублен в пол, две ступени вели вниз. В нишах стояли умывальники, а в одной из них – скамья.
Женни пустила горячую воду в бассейн, потом обернулась и взглянула на скамью.
– А ты опять тут, Венцель! – сказала она, тихо смеясь.
Да, он сидел тут. Как часто сидел он тут, когда она купалась! Повсюду в доме присутствовал он, куда бы Женни ни направлялась. Эту комнату он особенно любил, мягкое освещение в ней было приятно его глазам. Свет падал из чаш на потолке, тонкий и нежный, как лепестки розы.
Женни разделась и вошла в бассейн.
– Смотри, Венцель, – сказала она, обращаясь к скамье.
С минуту она сидела тихо и опять произнесла, но на этот раз совсем тихо:
– Чего же тебе еще? Дремли.
Потом сказала, опять глядя в нишу:
– Теперь смотри, как я пойду спать, Венцель!
Она вынула из футляра маленькую серебряную бритву и показала ее Венцелю:
– Видишь ты это? – спросила она.
Лезвие блеснуло, и в тот же миг Женни быстрым движением перерезала себе жилу на левой руке. Потекла кровь, и Женни показала ее, торжествуя:
– Видишь, вот это кровь Женни. – сказала она, судорожно смеясь, и глаза у нее широко раскрылись.
Рана болела. Женни опустила руку в воду, и кровь заструилась. Как багровый пар, клубилась кровь в воде. Вскоре уже не стало видно руки, а вот багровый пар уже скрыл ее чресла. Она задвигалась, и вода в бассейне стала теперь совсем того же красного оттенка, как стены в комнате. Женни закрыла глаза и долго не шевелилась. Но вдруг испугалась. Что-то треснуло. Какой-то громкий треск раздался вдруг у нее в ушах. Она очнулась.
– Что это? Что я делаю? – воскликнула она. – Зачем я это делаю? О боже, нет, я не хочу этого.
Она выпрямилась и нажала кнопку звонка.
– Но ведь в доме нет никого, – тут же сказала она себе, и ее вдруг испугала пустота в доме. Она попыталась выйти из бассейна. Два раза срывалась она с лестницы, – так дрожали у нее ноги. Наконец это ей удалось. Остановившись посреди комнаты, она зажала правой рукою раненое запястье, попыталась шагнуть вперед, но страшно зашаталась.
– Помоги же мне, Венцель! – громко крикнула она и свалилась на пол. – Помоги мне, пока не поздно. Я этого не хочу!
А вот и шаги слышны. Вот и Венцель. Он берет ее на руки и уносит, как в тот день, когда молнии полыхали вокруг корабля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49