– Ах ты, маленькая Филли, как поживаешь? Да перестань! – восклицала она.
Прелестная сцена привлекла внимание окружающих.
Внезапно откуда-то раздался короткий пронзительный свист, собака опешила и мгновенно исчезла в толпе.
– Откуда она знает тебя? – спросил Венцель.
– Это собака одного моего знакомого, – улыбаясь, ответила Эстер и опять повернулась к медвежатам.
Это было все. В этом состоял весь инцидент, незначительный, мелкий, и Венцель через несколько дней совершенно забыл о нем.
Но как-то ночью, когда он поздно вернулся домой и не мог заснуть от переутомления, – Эстер уехала днем в Хельброннен и должна была вернуться только завтра, – вдруг ему снова припомнилась эта незначительная сцена с борзой собакой. Он зашагал по комнате, и совсем неожиданно, – ибо он даже улыбнулся, вспомнив эту сцену, – у него на лбу обозначилась складка. «Что же в этой истории особенного? – спросил он себя, расхаживая взад и вперед и куря сигару. – Собака приласкалась к моей жене, собака, принадлежащая какому-то ее знакомому». Но тут же он разгрыз сигару, что делал обыкновенно, когда бывал в дурном настроении.
«Все-таки есть в этом нечто особенное, – решил он вдруг. – А именно – чрезвычайная и совсем необыкновенная радость этой собаки! Животное было ведь без ума от радости. Из этого нужно заключить, что Эстер где-то видит эту собаку. А я еще ни разу не замечал ее ни на скачках, ни где бы то ни было. А затем этот свист! Почему знакомый Эстер не подошел поздороваться? Что ж, весьма вероятно, что он ее совсем не заметил, а только увидел, что исчезла собака. Но почему на мой вопрос Эстер не назвала имени этого знакомого? Может быть, это ей показалось совершенно неважным. Не повернулась ли она к медвежьей клетке очень порывисто после этого инцидента?»
В сущности, инцидент был действительно ничтожен, и смешно было вообще о нем думать. Просто это признак его нервности и переутомления.
Однако, странным образом, его не покидало какое-то беспокойство. Ему припомнился вдруг один взгляд, которым обменялся с Эстер майор Ферфакс. Этот взгляд дремал в его памяти, а теперь внезапно проснулся. Это случилось, когда они совершали свадебное путешествие и приехали из Рагузы в Венецию. Один только взгляд! Он тоже не имел значения и не стоил внимания. Возможно, что Венцель совершенно ложно истолковал этот взгляд.
Однако беспокойство не утихало. Он решил, – каким смешным ни показалось это намерение ему самому, – выяснить на всякий случай, кому принадлежит борзая. Как это сделать? О, для этого способ найдется. Он принял двойную дозу снотворного и пошел спать.
На следующее утро первой мыслью, с которой он проснулся, была мысль об этой борзой с розовыми лапами и розовой мордой. Совершенно отчетливо видел он перед собой собачонку. Он мог бы нарисовать ее по памяти. Как она подпрыгивала! Как изгибала шею! Точно газель. Он был уверен, что узнал бы ее среди ста борзых собак. Решил быть внимательным и повсюду высматривать эту собаку.
Однако она как будто исчезла из Берлина. Венцель часто бывал в зоологическом саду, на скачках, стал теперь часто приходить на чашку чая, которою Эстер угощала друзей в саду. Гости часто являлись со своими собаками. Борзая исчезла бесследно. Не уехал ли из Берлина ее хозяин? Наконец, через несколько недель Венцель начал посмеиваться над своей затеей найти в гигантском городе собаку, а потом и вовсе забыл про борзую.
23
Но однажды, когда Венцель и думать перестал о собаке, он вдруг увидел ее на небольшом от себя расстоянии, рядом с каким-то господином! Он мгновенно узнал ее. Это было на состязаниях в теннис, и он только заехал в клуб за Эстер.
Так вот она, наконец, эта борзая, которую он так долго искал! Ошибки быть не могло. Господин был в серебристо-сером летнем пальто и такой же шляпе. Одет по последней моде, преувеличенно элегантен, строен, высок, белокур. Вот он повернулся, потому что собака прыгала на него, и Венцель увидел его лицо. Увидел – и сразу побледнел.
Это был тот самый молодой человек, который весною взял приз на танцевальном турнире. Как же звали его? Венцель знал его много лет, встречался с ним порою в игорных клубах, он был другом Женни Флориан. Теперь он играл известную роль в кино и театре. Никогда этот молодой человек не внушал доверия Венцелю, быть может потому, что Венцель ненавидел так называемых красивых, женственных мужчин. Тут он вспомнил вдруг его фамилию: Качинский. Да, так звали молодого человека.
Почему Эстер не назвала тогда имени Качинского?
Чувствуя глухую тревогу, Венцель ушел из клуба без Эстер. Он оставил ей автомобиль и велел шоферу передать ей, что по срочному делу вызван обратно в контору.
Бесцельно гулял он в течение часа. Воздух, движение освежили его. Вдруг он рассмеялся над своими вздорными соображениями.
«Да ведь это все нервы! – сказал он себе. – Надо недели три поплавать по морю!»
Тем не менее, начиная с этого дня, какая-то неуверенность овладела Венцелем. Он не поехал отдыхать на море. За неделю неуверенность эта стала невыносима.
Он знал надежных людей, на которых можно было возлагать столь щекотливые поручения, и под строжайшим секретом преподал им надлежащие инструкции.
Он наблюдал за Эстер. Ему показалось, что она проявляет особую сдержанность как раз по отношению к Качинскому, который, впрочем, лишь изредка бывал у них в доме. Венцель пытался читать в ее напудренном и загримированном лице. Что-то чуждое было в этом лице, оно было завуалировано косметикой. Волосы она красила теперь в медно-желтый цвет, отчего глаза у нее стали темнее и, как Венцелю казалось, загадочнее.
Чем дольше он всматривался в это лицо, тем более чуждым оно ему казалось. Чем больше он старался постигнуть эту женщину, тем более казалась она ему незнакомой. И вправду, совсем чужая женщина жила с ним в его доме!..
Ему припомнилась вдруг беседа, которую вели между собою об Эстер два господина в фойе лондонского отеля. Они мгновенно умолкли, заметив, что он их слушает, и стали затем относиться к нему с изысканной учтивостью, точно им надо было загладить какую-то вину. Это случилось незадолго до его свадьбы. По-английски он понимал неважно, а все же ему казалось теперь, будто эти господа высказывали об Эстер довольно непочтительные суждения. Это угадывалось не столько по словам, сколько по тону. Первый брак Эстер, ее развод, вся ее жизнь до его знакомства с нею, – ко всему этому он относился до сих пор совершенно безразлично. Теперь же вдруг все это стало безмерно интересовать его. Кто была эта женщина, носившая его фамилию?
Случилось так, что Гольдбауму предстояло съездить через несколько дней в Лондон. Венцель конфиденциально переговорил с ним. Гольдбаум был настолько умен и тактичен, что как нельзя более подходил к такого рода трудной миссии.
Гольдбаум сперва противился, раздраженно покачивал своим толстым, рыжеволосым черепом, но в конце концов обещал сделать все возможное и «немножко порасспросить» своих друзей.
В тревоге ожидал Венцель его возвращения. Еще тревожнее ждал он доклада своих берлинских доверенных людей. Эстер ничего решительно не подозревала.
Ему припомнилось, что Макентин однажды, весьма тактично и осторожно, отпустил замечание относительно того, что Эстер чрезмерно пренебрегает общественными условностями. Он тогда поговорил с Эстер и попросил ее вести себя более сдержанно.
– Люди здесь не люди большого спета, Эстер, – сказал он. – Они преимущественно мещане, смотрят на вещи другими глазами и многое могут истолковать превратно.
Эстер приподняла верхнюю губу.
– Брось ты их, – сказала она, высокомерно запрокинув голову. – Я делаю, что хочу, ты это знаешь, и до людей мне дела нет.
Такой ответ казался теперь Венцелю неопределенным и уклончивым.
Гольдбаум вернулся и пришел с докладом о своей поездке. Венцель принял его у себя в кабинете и приказал никого не впускать. Сначала они обстоятельно переговорили о делах.
– Ну, а другое дело? – спросил Венцель и багрово покраснел от стыда.
Гольдбаум сделал гримасу и стал увиливать от ответа. Слышал он, правда, всякие сплетни болтовню и басни, но ничего больше, ничего положительного, ни одного факта.
Венцель попросил его сказать, по крайней мере, что говорят об Эстер. Даже это интересовало его. Попросил Гольдбаума, как друга, быть откровенным.
И в конце концов Гольдбаум рассказал о том, какие сплетни ходят насчет брака Эстер с сэром Уэсзерли. Не все, говорят, было в этом деле так просто и гладко. Разумеется, все это вздор и болтовня. Так например, рассказывают, будто Эстер была в связи с неким майором Ферфаксом; будто она месяц прожила с ним в одном египетском отеле. Злые языки называют еще и других мужчин, но и это все не что иное, как сплетни, какими люди занимаются во всяком обществе.
Венцель притворился равнодушным и пожал Гольдбауму руку.
– Я слышал более определенные вещи, – сказал он. – Эта болтовня меня, разумеется, нисколько не волнует.
Он остался один, и тогда лицо у него вдруг изменилось. Он вспомнил выражение лиц у обоих лондонских господ, которые шептались в фойе отеля об Эстер и умолкли при его появлении. Он увидел перед собою картину свадебного обеда. Вот сидит майор Ферфакс, – теперь он понял взгляд, который ему случилось однажды перехватить в Венеции, – а вот сидят другие молодые люди изящного вида… Быть может, Эстер в душе смеялась над ним, в то время как он торжественно сидел рядом с ней за свадебным столом.
Во всяком случае он желал ясности, и на следующий день один из его агентов отправился на аэроплане в Лондон.
От своих берлинских доверенных лиц он не получил никаких положительных сведений. Качинского не было в Берлине, он снимался для экрана где-то во Франции. Приходилось запастись терпением.
Через неделю агент вернулся из Лондона. Его профессией было серьезно заниматься частными делами своих ближних, и он подробно доложил обо всем, что ему удалось выяснить. Определенно называли не одного Ферфакса, но еще целый ряд любовников. В Лондоне всем было известно, что Уесзерли, как джентльмен, взял на себя вину, чтобы предотвратить скандал. Рассказывали также, будто барон Блау однажды заплатил долг Эстер в размере двадцати тысяч фунтов и состоял с нею, – правда, весьма короткое время, – в интимных отношениях.
Почва заколебалась под ногами у Венцеля. Он начинал догадываться, кто такая Эстер.
Но все, что происходило до его женитьбы, ничуть его, разумеется, не касалось. Он не был к этому равнодушен, отнюдь нет, но он не имел права судить за это Эстер. Она никогда не разыгрывала роли добродетельной и неприступной особы. Она молчала, но не лицемерила.
Но горе ей, если окажется, что она изменяла своему долгу после того, как стала носить его имя. Он думал: «Горе ей!» – и не хотел додумывать эту мысль до конца.
Венцель одурял себя работой, вином и снотворными средствами. Старался пореже бывать дома. Его тревога росла с каждым днем. Качинский уже неделю был в городе. Скоро все так или иначе выяснится.
Как-то вечером доложили о приходе агента. Венцель запер двери. Агент без долгих предисловий достал из кармана записную книжку и положил ее перед Венцелем на стол. Там все было записано черным по белому. Во вторник, такого-то числа, в пять часов вошла в дом, в семь ушла. В пятницу – в шесть вошла, в половине восьмого ушла. В воскресенье, после театра, вошла в одиннадцать, ушла в час.
Далее агент указал еще на одного очень известного теннисного игрока; он мог бы пойти и по этому следу, если угодно господину Шелленбергу. Правда, в этом отношении у него еще нет никакой уверенности…
Венцель неподвижно сидел за столом, точно изваянный из серого камня.
– Не нужно, – сказал он, и голос его прозвучал спокойно, как всегда. Но руки у него так дрожали, что он их спрятал под стол. Вдруг у него загорелись глаза. – Горе вам, сударь, если вы меня обманываете! – крикнул он. – Я проверю, говорите ли вы правду. Берегитесь! – закричал он.
Агент попятился в испуге.
– Можете проверить, господин Шелленберг.
24
Целую неделю Венцель ни на минуту не уходил из конторы в послеобеденные часы. Он работал над радикальным переустройством шелленберговского концерна, которое должно было сократить на треть расходы по управлению. Это был огромный план, для разработки которого он никогда раньше не находил времени. Он с головой ушел в работу. Только по временам он вставал поглядеть в окно: на углу стоял наемный автомобиль.
И вдруг в начале шестого часа последовал вызов по телефону.
Венцель побледнел. Взял шляпу, выбежал на улицу и сел в этот автомобиль. Улица, номер дома, ждать впредь до распоряжения, двадцать марок на чай. Автомобиль тронулся. «Быть, кажется, стрельбе! – подумал шофер. – Вид у него совсем оголтелый!»
Наблюдательный пункт был выбран хорошо. Венцель неподвижно сидел в купе, приковавшись глазами к указанному ему дому, и курил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49