То, как она это сказала, наполнило меня внезапной радостью, и в сознании промелькнули картины наших будущих совместных лет.
Я открыл сверток. Под бумагой оказалась коробочка из красной кожи. Подняв крышку, я увидел внутри золотые часы на золотой цепочке. У меня перехватило дыхание.
- Тебе нравится? - спросила она с детским нетерпением.
- Изумительно, - выговорил я.
Я поднял часы за цепочку и посмотрел на крышку, украшенную по краю изящной гравировкой, а в центре - изображениями цветов и завитками.
- Открой крышку, - сказала она.
Я нажал на головку часов, и крышка откинулась.
- О, Элиза, - только и мог я выговорить.
Циферблат был белым, с расположенными по краю крупными римскими цифрами, над каждой из которых стояла маленькая красная арабская цифра. В нижней части циферблата размещался крошечный кружок с цифрами и секундной стрелкой не толще волоса. Изготовленные фирмой «Элджин», часы были абсолютно типичными для той эпохи и по весу, и по материалу.
- Позволь мне завести их для тебя, любимый, - сказала она.
Я с улыбкой вручил ей часы и наблюдал, как она вытаскивает крошечный рычажок внизу часов и устанавливает стрелки, посмотрев в другой конец комнаты, - было почти без четверти час. Сделав это, она задвинула рычажок назад и завела часы. Меня настолько очаровал ее сосредоточенный вид, что я не удержался - наклонился и поцеловал ее в затылок. Вздрогнув, она прильнула ко мне, потом повернулась и с улыбкой протянула мне часы.
- Надеюсь, они тебе понравились. Это лучшее, что мне удалось найти за такое короткое время. Обещаю подарить тебе наилучшие в мире часы, когда найду их.
- Это и есть наилучшие в мире часы, - сказал я. - Других мне не захочется. Спасибо тебе.
- Тебе спасибо, - пробормотала она в ответ.
Я поднес часы к уху, с удовольствием прислушиваясь к четкому, размеренному тиканью.
- Надень их, - попросила она.
Я нажал на крышку, и она со щелчком встала на место. Элиза почему-то нахмурилась.
- Что такое? - спросил я.
- Ничего, любовь моя.
- Нет, скажи мне.
- Ну. - Казалось, она смущена. - Если нажать на головку, после того как закроешь крышку…
Она не закончила фразу.
- Извини, - сказал я, смущенный этим новым напоминанием того, насколько мне не хватает осведомленности о мелочах жизни в 1896 году.
Начав прилаживать часы и цепочку к жилету, я подумал о том, что Элиза, не подозревая об этом, выбрала для меня подарок, непосредственно связанный со временем.
У меня ничего не получилось. С робкой улыбкой я поднял глаза.
- Боюсь, я не очень-то ловок.
Элиза проворно расстегнула одну из пуговиц моего жилета и продела цепочку в петлицу. Улыбнувшись мне в ответ, она бросила взгляд на футляр от часов.
- Ты не прочитал мою карточку, - сказала она.
- Извини, не заметил.
Снова открыв футляр, я увидел карточку, пришпиленную булавкой к низу крышки. Сняв ее, я прочитал написанные изящным почерком слова: «Любовь, моя услада».
Я вздрогнул - не сумел сдержаться. «Ее предсмертные слова», - пронзила меня мысль. Я попытался отогнать ее.
Элиза все-таки заметила мое выражение.
- Что случилось, любимый? - встревожилась она.
- Ничего.
Никогда я столь открыто не лгал.
- Случилось. - Она взяла мою руку в свою и требовательно посмотрела на меня. - Скажи мне, Ричард.
- Дело в этой строчке, - объяснил я. - Она меня тронула. - Я почувствовал, как в воздухе начинает расти напряжение. - Откуда эта строчка? - настаивал я. - Ты сама ее сочинила?
Она покачала головой, и я увидел, что она тоже борется с дурным предчувствием.
- Из гимна. Ты когда-нибудь слышал о Мэри Бейкер Эдди?
«Что мне следует ответить?» - думал я. Еще не успев ничего решить, я услышал собственный голос, отвечающий:
- Нет. Кто она?
- Основательница новой религии, известной под названием «Христианская наука». Я однажды услышала этот гимн на службе. Она сама написала текст гимна.
«Я никогда не скажу тебе, что ты неправильно запомнила эти слова, - подумал я, - и никогда, никогда не скажу, какие слова за ними следуют».
- После службы я с ней встречалась, - продолжала она.
- Правда? - произнес я с удивлением в голосе, но поймал себя на этом.
Если я никогда не слыхал о миссис Эдди, то как могу выказывать удивление тем, что Элиза с ней встречалась?
- Это случилось около пяти лет назад. - Если она и заметила мой просчет (а я уверен, что это так), то предпочла этого не показывать. - В то время ей было семьдесят лет, и все же… если бы у меня был магнетизм этой женщины, Ричард, я могла бы стать величайшей актрисой в мире. Она обладала самой удивительной мистической силой, какую я встречала у женщины - или мужчины. Когда говорила, она словно околдовывала свою паству. Худощавая, не обладающая профессионально поставленным голосом - но эта непонятная сила, Ричард, эта энергия! Она меня буквально заворожила. Я не видела ничего, кроме этой хрупкой фигурки на возвышении. Все прочие звуки, кроме музыки ее голоса, проходили мимо меня.
Я чувствовал, что она сосредоточилась на этой теме, потому что все еще испытывала неловкость из-за моего поведения, и, желая положить этому конец, я обнял ее, привлекая к себе.
- Я люблю свои часы, - сказал я. - И люблю особу, подарившую их мне.
- Особа тебя тоже любит, - произнесла Элиза почти печально.
Но потом заставила себя улыбнуться.
- Ричард?
- Что?
- Ты не будешь обо мне ужасно думать, если…
Она замолчала.
- Если что?
Я не знал, чего ждать.
Она все не решалась, вид у нее был растерянный.
- Что, Элиза?
Я улыбнулся, но почувствовал легкий спазм в желудке.
Казалось, она собралась с духом.
- Я ослабла не только от любви, - сказала она.
Я все еще не понимал ее и напряженно ждал.
- Я приказала еще раньше принести сюда вина и еды - печенье, сыр, фрукты.
Она бросила взгляд в угол комнаты, и я заметил тележку с накрытыми блюдами на ней; из серебряного ведерка высовывалась бутылка вина - раньше я не обратил на это внимания. Я с облегчением засмеялся.
- Ты хочешь сказать, что голодна? - спросил я.
- Знаю, что это не романтично, - смущенно молвила она. - Правда, я всегда хочу есть после спектакля. А сейчас, когда внутреннее напряжение прошло, чувствую себя вдвойне проголодавшейся. Ты меня простишь?
Я притянул ее к себе, опять рассмеявшись.
- Ты извиняешься, и за что? - спросил я, целуя ее в щеку. - Ну, давай покормим тебя. Теперь, когда я об этом думаю, понимаю, что тоже сильно проголодался. Все эти прыжки и скачки нагнали хороший аппетит.
Она радостно улыбнулась и так сильно сжала меня в объятиях, что я поморщился.
- О, я люблю тебя! - воскликнула она. - И я так счастлива, что могла бы полететь! - Она осыпала мое лицо быстрыми поцелуями, потом отодвинулась. - Не желаете ли разделить со мной поздний ужин, дорогой мистер Кольер?
Не сомневаюсь, что моя улыбка была полна обожания.
- Сейчас загляну в календарь назначенных встреч, - важно произнес я.
Она опять обняла меня, да так сильно, что я зашипел от боли.
- О-о. - Она быстро отодвинулась. - Я сделала тебе больно?
- Если ты такая сильная, когда голодна, - сказал я, - то что же случится после ужина?
- Подожди и увидишь, - пролепетала она, и губы ее тронула слабая улыбка.
Она встала и протянула мне руку. Я тоже встал, подошел вместе с ней к тележке и придвинул для нее кресло.
- Спасибо, любимый, - сказала она.
Я сел напротив, глядя, как она открывает блюда, на которых лежали печенье, сыр и фрукты.
- Не откроешь ли бутылку? - попросила Элиза.
Вынув бутылку из ведерка, я прочитал этикетку.
- Как, здесь нет неохлажденного красного бордо? - не подумав, спросил я.
У нее напряглись скулы, и она немного подалась назад в кресле.
- Что случилось? - спросил я.
Я старался говорить беззаботно, но меня смущало выражение ее лица.
- Откуда ты знаешь, что это мое любимое вино? - изумленно спросила она. - Я никому не говорила, кроме матери. Даже Робинсон не знает.
На протяжении нескольких секунд я пытался придумать ответ, но вскоре понял, что такового быть не может. Я вздрогнул, когда она отвернула от меня лицо.
- Почему я тебя боюсь? - тихо проговорила она.
- Нет, Элиза. - Я протянул к ней руку через столик, но она отодвинула свою. - Не бойся, пожалуйста, не бойся. Я люблю тебя. И никогда не причиню тебе зла. - Мой голос, как и ее, прерывался и дрожал. - Не бойся, Элиза.
Она взглянула на меня, и, к своей печали, я увидел, что на лице ее отразился страх - ей было его не скрыть.
- В свое время я все тебе расскажу, - сказал я. - Обещаю. Просто не хочу тебя сейчас тревожить.
- Но ты меня все-таки тревожишь, Ричард. Кое-какие сказанные тобой вещи. Иногда - выражение твоего лица. Они меня пугают. - Она поежилась. - Я уже почти поверила в то…
Она умолкла с мучительной улыбкой.
- Во что?
- Что ты не совсем человек.
- Элиза. - Мой смех тоже прозвучал вымученно. - Я слишком человек. - Я сглотнул. - Просто… не могу тебе сказать, откуда я пришел, по крайней мере сейчас. В этом нет ничего ужасного, - быстро прибавил я, видя, что выражение ее лица снова меняется. - Я уже говорил тебе. Это совсем не ужасно. Просто - чувствую, что сейчас не стоит об этом говорить. Я пытаюсь защитить тебя. И нас.
То, как она посмотрела на меня, заставило вспомнить слова Нэта Гудвина о ее больших серых глазах, которые «словно могли заглянуть в самые потаенные уголки человеческой души».
- Я люблю тебя, Элиза, - с нежностью произнес я. - И всегда буду любить. Что еще я могу сказать?
Она вздохнула.
- Ты уверен, что не можешь рассказать?
- Уверен. - Действительно, я был в этом уверен. - Не сейчас.
Она опять надолго замолчала, но наконец произнесла:
- Хорошо.
Хотелось бы мне описать ураган испытанных мной при этом чувств. Я на самом деле не знал, насколько это для нее важно, но чувствовал, что это была, возможно, самая трудная уступка, какую ей пришлось сделать в жизни.
- Спасибо, - сказал я.
Я налил нам вина, она передала мне сыра с печеньем, и мы с минуту молча ели. Мне хотелось дать ей время прийти в себя. Наконец она вновь заговорила:
- Я уже много лет нахожусь на перепутье, Ричард. Я понимала, что мне придется избавиться от всех романтических мечтаний, полностью посвятить себя работе. Мужчина, которого я всегда ждала, так и не думал появляться. - Она поставила бокал и взглянула на меня. - И тут возник ты. Внезапно. Таинственно.
Она взглянула на свои руки.
- Чего я боюсь больше всего, так это позволить той самой таинственной силе завладеть мной. Каждую секунду она мне угрожает. Даже и сейчас твоя внешность и манера себя вести настолько меня завораживают, что я опасаюсь, что никогда тебя не узнаю до конца и не отгадаю, кто ты на самом деле. Вот почему меня терзает твоя таинственность. Я уважаю твои желания и верю, что ты думаешь о моем благополучии. И все же…
Она обреченно махнула рукой.
- Как у нас все сложится? С какого момента мы начнем по-настоящему друг друга узнавать? Словно я случайно обнаружила в тебе осуществление своей самой потаенной фантазии - и благодаря тебе обрели плоть мои самые тайные мечты. Я заинтригована и очарована - но не могу прожить жизнь только с этими эмоциями. Я не хочу быть леди Шалотт, видя любовь только как отражение в зеркале. Я хочу увидеть тебя, я хочу тебя узнать. Точно так же, как хочу, чтобы ты разглядел и узнал меня - полностью и без иллюзий. Не знаю, так ли это. Я не уверена, что ты не смотришь на меня сквозь ту же дымку восхищения, сквозь которую смотрю на тебя я. Мы реальные люди, Ричард. У нас реальные жизни, и мы должны решать свои жизненные проблемы, если собираемся объединить наши судьбы.
Меня успокоило сознание того, что она думает почти так же, как я, несмотря на некоторое смущение при выражении своих мыслей. В тот момент, опасаясь, что она заподозрит, будто я ей поддакиваю, мне не захотелось ей этого говорить, поэтому я сказал лишь:
- Согласен с тобой.
- К примеру, - продолжала она, - если говорить о моей карьере, ты ведь не попросишь меня бросить работу, верно?
- Бросить работу? - Я с удивлением смотрел на нее. - Может быть, я и помешался от любви, Элиза, но не совсем сошел с ума. Лишить мир того, что ты можешь дать? Боже правый, я о таком и не мечтаю. Ты великолепна на сцене.
Ее облегчение казалось неполным.
- А не станешь ли ты ожидать от меня появления на сцене исключительно в твоих пьесах?
Я не удержался от смеха.
- Элиза, - с мягким упреком произнес я. Это было забавно, но, вероятно, в выражении моего лица или интонации она почувствовала какое-то неодобрение, потому что казалась сбитой с толку. - Неужели ты все это время считала, что за каждым моим словом скрываются потаенные амбиции тщеславного драматурга?
На ее лице моментально отразилась печаль. Она быстро протянула руку через столик, и я сжал ее.
- О, любимый, прости меня! - воскликнула она.
Я улыбнулся ей.
- Мне не за что тебя прощать. Есть вещи, о которых нам следует поговорить. Ничего нельзя утаивать. Честно признаюсь, что в данный момент не знаю, как буду зарабатывать на жизнь, но можешь быть уверена, что не пьесами, в которых ты должна будешь играть. Может быть, я не напишу ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40