Я с трудом откашлялся.
- Надеюсь, что не помешаю, - сказал я.
«Ошибка!» - просигналил мозг. Нельзя было давать ей эту зацепку.
Миссис Маккенна, конечно же, быстренько ухватилась за нее.
- Что ж… - протянула она.
Ничего можно было не добавлять. Нельзя яснее выразить свое отношение. Она ожидала, что я правильно пойму ее намек, как любой уважающий себя джентльмен, и тут же извинюсь, ретируюсь и превращусь в пар.
Я не сделал ничего из этого, а улыбнулся, хотя и грустно. Ее лицо моментально приняло застывшее выражение, очевидно приличествующее благородной даме знатного происхождения, вынужденной взять на себя неприемлемое обязательство - еще одна сцена из той же пьесы.
Элиза мне нисколько не помогла.
- Сейчас я буду готова, - бросила она и снова направилась к себе в спальню.
Я удивленно посмотрел ей вслед. Неужели она меня покидает? Потом, заметив у нее над шеей растрепанные волосы, почувствовал себя еще хуже. Ее не только застали в ее гостиничном номере в обществе незнакомого мужчины, она к тому же была не причесана.
Я не могу не обратить внимание на этот момент. Я искренне чувствовал ее смущение. Происходило ли это потому, что я начал проникаться настроениями и нравами той эпохи? Я на это надеялся. И это был единственный утешительный аспект совсем не утешительных обстоятельств.
Дверь спальни захлопнулась, и я оказался наедине с миссис Анной Стюарт Кэлленби Маккенна, сорока девяти лет, меня ненавидящей.
Мы стояли, как актеры, позабывшие свои роли, оба напряженные и онемевшие. Я знал, что предстоящая сцена обещает быть суровой.
Вскоре стало очевидно, что миссис Маккенна не намерена начинать беседу, поэтому я откашлялся и спросил ее о том, как проходят репетиции.
- Очень хорошо, - кратко ответила она.
Разговор был окончен.
Я выдавил из себя улыбку и стал рассматривать коврик. Потом поднял на нее взгляд. Миссис Маккенна отвела глаза, только что смотревшие на меня отнюдь не дружески. У меня возникло побуждение сказать ей что-нибудь пророческое, но я понимал, что следует сдержаться. Пришлось немедленно подавить в себе всякий импульс высказать свое мнение, находясь в незаслуженном положении провидца. Я должен был вести себя в точном соответствии с тем, за кого себя выдавал, и к тому же должен был сам в это поверить. Сейчас очень важно было стать частью этой эпохи. Чем в большей степени стану я принадлежать ей, тем меньше опасений потерять с ней связь.
«Я с нетерпением жду, - мысленно начал я и тут же подстегнул себя: - Ну давай, не мямли».
- Я с нетерпением жду спектакля, - сказал я вслух. - Элиза…
Она остановила меня ледяным взором. «Промах!» - вновь подумал я. Это же 1896 год, бастион формализма. Надо было назвать ее мисс Маккенна. «Боже правый, - подумал я, ожидая мучений. - Каково будет иметь дело одновременно с миссис Маккенна и Робинсоном?» Мысль об этом лишила меня мужества, и у меня возникло дикое желание ворваться в спальню, запереть дверь и умолять Элизу побыть со мной, чтобы поговорить.
Я бросил взгляд на наряд миссис Маккенна. На менее дородной фигуре он мог показаться привлекательным: длинное, до полу, платье из желтой парчи с черной отделкой и пышными рукавами из черного шифона, на плечи наброшена темная шаль. Как и у Элизы, ее волосы были подняты кверху черепаховыми заколками. В отличие от Элизы она вызывала у меня лишь неприязнь.
- Вам так идет это платье, - тем не менее заметил я.
- Благодарю, - откликнулась она.
Она даже на меня не взглянула. Мне бы хотелось, чтобы она села. Или бродила вокруг. Выглядывала в окно. Все, что угодно, только чтобы не стояла наподобие дворцового стража, готового пресечь любое подозрительное движение с моей стороны. У меня снова возникло желание броситься в спальню. На этот раз оно было несколько извращенным - проверить реакцию мамаши. Разозлившись на себя, я отказался от этой мысли. Я перенесся во время, когда людей отличала осмотрительность, и должен вести себя соответствующим образом.
Я почувствовал такое облегчение, когда Элиза вышла из спальни, что громко вздохнул. Миссис Маккенна, поджав губы, неодобрительно взглянула на меня. Я притворился, что этого не замечаю. Когда Элиза шла через комнату, я впился в нее взглядом. Как грациозно она движется! Я почувствовал очередной прилив любви.
- Вы великолепно выглядите, - сказал я.
Еще один промах. Сколько еще я их совершу, пока не образумлюсь? Хотя говорил я искренне, но заметил, что мои слова в присутствии матери смутили ее.
- Благодарю вас, - пролепетала она, избегая моего взгляда, когда я потянулся, чтобы открыть дверь.
Мимо меня прошла миссис Маккенна, а затем Элиза с наброшенной на плечи темной кружевной шалью и маленькой вечерней сумочкой в руках. Меня взволновал аромат ее тонких духов, и я снова громко вздохнул. Она виду не подала, что услышала, хотя, я уверен, услышала. «Веди себя прилично», - напомнил я себе.
Войдя в общую гостиную, я закрыл за собой дверь. Элиза протянула мне ключ, я взял его, запер дверь и отдал ей. Наши глаза встретились, и на миг я почувствовал, что нас снова связывают прежние эмоции. Я не представлял, что она испытывала, но был уверен, что о безучастности не могло быть и речи. Иначе как объяснить то, что она гуляла со мной по берегу, позволила войти в свою комнату, собирается взять с собой на ужин? Не говоря уже об этих пристальных, затягивающих взглядах. Я, впрочем, был уверен, что дело тут не в моей привлекательности.
Этот миг пролетел, она отвернулась и бросила ключ в сумочку. Мать взяла на себя обязанности конвоя, и я даже не пытался пойти рядом с дамами, плетясь за ними через гостиную и выходя в открытый дворик.
Услышав, как я ахнул от восхищения, они оглянулись на меня. Дворик превратился в волшебную страну, сверкаюигую сотнями разноцветных лампочек, с подсвеченными с разных сторон тропическими растениями и находящимся в центре фонтаном, низвергающим потоки искрящейся подсвеченной воды.
- Патио выглядит потрясающе, - сказал я.
И тут же спохватился: открытый дворик! Собственная неспособность запомнить названия вещей привела меня в уныние.
Начиная с этого момента миссис Маккенна словно заточила меня в тюрьму. Физически ее габариты не позволяли мне идти рядом с Элизой - коридор был недостаточно широким. В смысле общения я тоже оказался в изоляции, принужденный слушать ее разглагольствования о постановках, актерах и актрисах, которых я не знал. Я полагал, что она намеревается оградить Элизу от моих «коварных уговоров», обсуждая стороны их жизни, в которые я не был посвящен. Слабым утешением для меня оставалось лишь то, что я знал о жизни Элизы гораздо больше, чем предполагала ее мать. То, что миссис Маккенна уже сейчас пытается вбить клин между Элизой и мной, тревожило меня. Без сомнения, она попытается сделать ужин для непрошеного гостя как можно более невыносимым, а потом, по возможности, отослать Элизу. Если будет присутствовать еще и Робинсон, то я окажусь под двойным прессом.
Покорно следуя за ними по коридору, я слегка удивился, почему мы не повернули к задней террасе в соответствии с путем к холлу, которым вел меня пожилой коридорный. Теперь я думаю - это всего лишь догадка, но как еще объяснить? - что он следовал более длинной дорогой потому, что хотел как можно дольше не возвращаться в холл - и к мистеру Роллинзу.
Теперь, вдобавок к беспокойству, вызванному тем, что меня не допускают к Элизе, возобновилась тревога по поводу приближения к холлу. «"Низвержение в Мальстрем", глава вторая», - подумал я. Я снова направлялся в сторону этого очищающего ядра 1896 года. Я пытался прикрыться мысленным щитом, но понимал, что раз уж вновь попаду под влияние энергии той эпохи, то окажусь фактически беззащитным.
Собравшись с духом и открывая дверь перед Элизой и ее матерью, я увидел, что холл переполнен народом. В тот же миг я услышал звуки струнного оркестра, играющего на балконе, и невнятный гул множества голосов. Я был приятно удивлен тем, что гораздо меньше подвержен влиянию окружающего, чем прежде. Возможно ли объяснить это тем, что я немного вздремнул? Мое приятное удивление пропало, когда я понял, что ситуация с ужином и вправду усложняется из-за присутствия Уильяма Фосетта Робинсона. Пока мы шли через холл, я с опаской присматривался к нему. При входе Элиза задержалась, и теперь я шел рядом с ней. Робинсон был коренастым крепышом, ростом, как мне показалось, около пяти футов десяти дюймов. К своему удивлению, я понял, что по фотографиям не смог уловить его сходства с Сергеем Рахманиновым, если бы тот носил бородку: те же резкие черты худого лица, ни намека на веселье. Он с холодным раздражением остановил на мне взгляд больших темных глаз, выражающих в точности такое отвращение, как у миссис Маккенна. На нем был черный костюм и жилет, черные ботинки, черный галстук-бабочка; из кармана жилета выглядывала цепочка от часов. В отличие от Рахманинова линия волос у него отстояла далеко ото лба, над которым оставался лишь пучок тонких, тщательно прилизанных волос. А вот уши были большие, как у Рахманинова. Сомневаюсь только, что он хоть чуточку смыслил в музыке.
Когда мы подошли к импресарио, я взглянул на Элизу.
- Уильям, это мистер Кольер, - представила она меня очень выдержанным голосом.
Я почти поверил, что она оправилась от первоначального душевного потрясения и теперь мое присутствие ее не трогало.
Пожатие Робинсона нельзя было назвать нерешительным. Мне показалось, он сжал мою руку гораздо сильнее, чем требовалось.
- Кольер, - прорычал он.
Это самое мягкое слово, каким я могу описать его неприятный гортанный голос.
- Мистер Робинсон, - откликнулся я, выдергивая свою смятую кисть.
«Когда ко мне вернутся силы, Билл, - подумал я, - мало тебе не покажется».
Если миссис Маккенна не решилась в открытую пресечь мои планы на ужин, то мистер Робинсон не колебался.
- А сейчас вам придется нас извинить, - сказал он мне, потом повернулся к Элизе и ее матери.
- Мистер Кольер идет с нами, - возразила Элиза.
Я был поражен твердостью ее голоса. От этого еще более загадочной показалась причина, по которой я был принят, ибо стало ясно, что, пожелай она от меня избавиться, легко сделала бы это. Я подумал, что она даже ни разу не пыталась закричать или убежать. Просто это было не в ее стиле.
Робинсон, однако, отнюдь не собирался со мной примиряться.
- Наш стол накрыт на троих, - напомнил он ей.
- Можно поставить дополнительный прибор, - не уступала Элиза.
Я понимал, что она чувствует себя неловко, и надеялся, что необходимость постоянно выступать в мою защиту не восстановит ее против меня. Если бы я не испытывал такую сильную потребность быть с ней, то, конечно, ретировался бы сам.
Как бы то ни было, я лишь воззрился на Робинсона, когда он многозначительно добавил:
- Уверен, что у мистера Кольера другие планы.
«Нет», - чуть не сказал я, но предпочел промолчать, лишь улыбнулся и, придерживая Элизу за локоть, повел ее в Большой коронный зал.
Когда мы стали удаляться, я услышал, как Робинсон пробубнил:
- Так вот чем объясняется репетиция…
- Простите, Элиза, - пробормотал я. - Знаю, что мешаю вам, но я должен быть подле вас. Пожалуйста, проявите терпение.
Она не ответила, но я почувствовал, как напряглась ее рука. Мы подошли к усатому щеголю в смокинге, широко улыбавшемуся нам и напоминавшему более всего манекен из витрины магазина. Даже голос его казался искусственным, когда он прогудел:
- Добрый вечер, мисс Маккенна.
- Добрый вечер, - отозвалась она. Я не смотрел на нее и не видел, ответила ли она на его ужасную улыбку. - С нами будет ужинать мистер Кольер.
- Да, разумеется, - изображая полный восторг, ответил метрдотель. Он вновь расплылся в улыбке: - Милости просим, мистер Кольер.
Повернувшись на каблуках, как танцор, он пошел через обеденный зал, а мы с Элизой последовали за ним.
До этого я успел лишь мельком, проходя через холл, заглянуть в Большой коронный зал. По сути дела, я никогда там не был, даже в 1971 году. Это оказалось невероятно просторное помещение, более ста пятидесяти футов в длину и около шестидесяти в ширину, с площадью примерно пяти больших домов. Потолок из темной сосны достигал высоты по меньшей мере тридцати футов. Арочные своды напоминали перевернутый остов корабля. Вид, правда, несколько портили столбы, подпиравшие потолок.
Теперь представьте себе, что это огромное помещение заполнено мужчинами и женщинами, которые едят, разговаривают, существуют - тесное сборище окружающих меня людей 1896 года. Несмотря на заметное улучшение состояния, я почувствовал легкое головокружение, когда метрдотель вел нас сквозь этот людской водоворот. На полу коврового покрытия не было, и меня оглушал весь этот шум: совместные разговоры, нескончаемый звон серебра о тарелки и грохот шагов армии официантов. Казалось, никого это не беспокоило, но эта эпоха вообще, похоже, больше связана с физической стороной, чем покинутая мною, - больше шума, больше движения, больше связи с основной механикой существования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
- Надеюсь, что не помешаю, - сказал я.
«Ошибка!» - просигналил мозг. Нельзя было давать ей эту зацепку.
Миссис Маккенна, конечно же, быстренько ухватилась за нее.
- Что ж… - протянула она.
Ничего можно было не добавлять. Нельзя яснее выразить свое отношение. Она ожидала, что я правильно пойму ее намек, как любой уважающий себя джентльмен, и тут же извинюсь, ретируюсь и превращусь в пар.
Я не сделал ничего из этого, а улыбнулся, хотя и грустно. Ее лицо моментально приняло застывшее выражение, очевидно приличествующее благородной даме знатного происхождения, вынужденной взять на себя неприемлемое обязательство - еще одна сцена из той же пьесы.
Элиза мне нисколько не помогла.
- Сейчас я буду готова, - бросила она и снова направилась к себе в спальню.
Я удивленно посмотрел ей вслед. Неужели она меня покидает? Потом, заметив у нее над шеей растрепанные волосы, почувствовал себя еще хуже. Ее не только застали в ее гостиничном номере в обществе незнакомого мужчины, она к тому же была не причесана.
Я не могу не обратить внимание на этот момент. Я искренне чувствовал ее смущение. Происходило ли это потому, что я начал проникаться настроениями и нравами той эпохи? Я на это надеялся. И это был единственный утешительный аспект совсем не утешительных обстоятельств.
Дверь спальни захлопнулась, и я оказался наедине с миссис Анной Стюарт Кэлленби Маккенна, сорока девяти лет, меня ненавидящей.
Мы стояли, как актеры, позабывшие свои роли, оба напряженные и онемевшие. Я знал, что предстоящая сцена обещает быть суровой.
Вскоре стало очевидно, что миссис Маккенна не намерена начинать беседу, поэтому я откашлялся и спросил ее о том, как проходят репетиции.
- Очень хорошо, - кратко ответила она.
Разговор был окончен.
Я выдавил из себя улыбку и стал рассматривать коврик. Потом поднял на нее взгляд. Миссис Маккенна отвела глаза, только что смотревшие на меня отнюдь не дружески. У меня возникло побуждение сказать ей что-нибудь пророческое, но я понимал, что следует сдержаться. Пришлось немедленно подавить в себе всякий импульс высказать свое мнение, находясь в незаслуженном положении провидца. Я должен был вести себя в точном соответствии с тем, за кого себя выдавал, и к тому же должен был сам в это поверить. Сейчас очень важно было стать частью этой эпохи. Чем в большей степени стану я принадлежать ей, тем меньше опасений потерять с ней связь.
«Я с нетерпением жду, - мысленно начал я и тут же подстегнул себя: - Ну давай, не мямли».
- Я с нетерпением жду спектакля, - сказал я вслух. - Элиза…
Она остановила меня ледяным взором. «Промах!» - вновь подумал я. Это же 1896 год, бастион формализма. Надо было назвать ее мисс Маккенна. «Боже правый, - подумал я, ожидая мучений. - Каково будет иметь дело одновременно с миссис Маккенна и Робинсоном?» Мысль об этом лишила меня мужества, и у меня возникло дикое желание ворваться в спальню, запереть дверь и умолять Элизу побыть со мной, чтобы поговорить.
Я бросил взгляд на наряд миссис Маккенна. На менее дородной фигуре он мог показаться привлекательным: длинное, до полу, платье из желтой парчи с черной отделкой и пышными рукавами из черного шифона, на плечи наброшена темная шаль. Как и у Элизы, ее волосы были подняты кверху черепаховыми заколками. В отличие от Элизы она вызывала у меня лишь неприязнь.
- Вам так идет это платье, - тем не менее заметил я.
- Благодарю, - откликнулась она.
Она даже на меня не взглянула. Мне бы хотелось, чтобы она села. Или бродила вокруг. Выглядывала в окно. Все, что угодно, только чтобы не стояла наподобие дворцового стража, готового пресечь любое подозрительное движение с моей стороны. У меня снова возникло желание броситься в спальню. На этот раз оно было несколько извращенным - проверить реакцию мамаши. Разозлившись на себя, я отказался от этой мысли. Я перенесся во время, когда людей отличала осмотрительность, и должен вести себя соответствующим образом.
Я почувствовал такое облегчение, когда Элиза вышла из спальни, что громко вздохнул. Миссис Маккенна, поджав губы, неодобрительно взглянула на меня. Я притворился, что этого не замечаю. Когда Элиза шла через комнату, я впился в нее взглядом. Как грациозно она движется! Я почувствовал очередной прилив любви.
- Вы великолепно выглядите, - сказал я.
Еще один промах. Сколько еще я их совершу, пока не образумлюсь? Хотя говорил я искренне, но заметил, что мои слова в присутствии матери смутили ее.
- Благодарю вас, - пролепетала она, избегая моего взгляда, когда я потянулся, чтобы открыть дверь.
Мимо меня прошла миссис Маккенна, а затем Элиза с наброшенной на плечи темной кружевной шалью и маленькой вечерней сумочкой в руках. Меня взволновал аромат ее тонких духов, и я снова громко вздохнул. Она виду не подала, что услышала, хотя, я уверен, услышала. «Веди себя прилично», - напомнил я себе.
Войдя в общую гостиную, я закрыл за собой дверь. Элиза протянула мне ключ, я взял его, запер дверь и отдал ей. Наши глаза встретились, и на миг я почувствовал, что нас снова связывают прежние эмоции. Я не представлял, что она испытывала, но был уверен, что о безучастности не могло быть и речи. Иначе как объяснить то, что она гуляла со мной по берегу, позволила войти в свою комнату, собирается взять с собой на ужин? Не говоря уже об этих пристальных, затягивающих взглядах. Я, впрочем, был уверен, что дело тут не в моей привлекательности.
Этот миг пролетел, она отвернулась и бросила ключ в сумочку. Мать взяла на себя обязанности конвоя, и я даже не пытался пойти рядом с дамами, плетясь за ними через гостиную и выходя в открытый дворик.
Услышав, как я ахнул от восхищения, они оглянулись на меня. Дворик превратился в волшебную страну, сверкаюигую сотнями разноцветных лампочек, с подсвеченными с разных сторон тропическими растениями и находящимся в центре фонтаном, низвергающим потоки искрящейся подсвеченной воды.
- Патио выглядит потрясающе, - сказал я.
И тут же спохватился: открытый дворик! Собственная неспособность запомнить названия вещей привела меня в уныние.
Начиная с этого момента миссис Маккенна словно заточила меня в тюрьму. Физически ее габариты не позволяли мне идти рядом с Элизой - коридор был недостаточно широким. В смысле общения я тоже оказался в изоляции, принужденный слушать ее разглагольствования о постановках, актерах и актрисах, которых я не знал. Я полагал, что она намеревается оградить Элизу от моих «коварных уговоров», обсуждая стороны их жизни, в которые я не был посвящен. Слабым утешением для меня оставалось лишь то, что я знал о жизни Элизы гораздо больше, чем предполагала ее мать. То, что миссис Маккенна уже сейчас пытается вбить клин между Элизой и мной, тревожило меня. Без сомнения, она попытается сделать ужин для непрошеного гостя как можно более невыносимым, а потом, по возможности, отослать Элизу. Если будет присутствовать еще и Робинсон, то я окажусь под двойным прессом.
Покорно следуя за ними по коридору, я слегка удивился, почему мы не повернули к задней террасе в соответствии с путем к холлу, которым вел меня пожилой коридорный. Теперь я думаю - это всего лишь догадка, но как еще объяснить? - что он следовал более длинной дорогой потому, что хотел как можно дольше не возвращаться в холл - и к мистеру Роллинзу.
Теперь, вдобавок к беспокойству, вызванному тем, что меня не допускают к Элизе, возобновилась тревога по поводу приближения к холлу. «"Низвержение в Мальстрем", глава вторая», - подумал я. Я снова направлялся в сторону этого очищающего ядра 1896 года. Я пытался прикрыться мысленным щитом, но понимал, что раз уж вновь попаду под влияние энергии той эпохи, то окажусь фактически беззащитным.
Собравшись с духом и открывая дверь перед Элизой и ее матерью, я увидел, что холл переполнен народом. В тот же миг я услышал звуки струнного оркестра, играющего на балконе, и невнятный гул множества голосов. Я был приятно удивлен тем, что гораздо меньше подвержен влиянию окружающего, чем прежде. Возможно ли объяснить это тем, что я немного вздремнул? Мое приятное удивление пропало, когда я понял, что ситуация с ужином и вправду усложняется из-за присутствия Уильяма Фосетта Робинсона. Пока мы шли через холл, я с опаской присматривался к нему. При входе Элиза задержалась, и теперь я шел рядом с ней. Робинсон был коренастым крепышом, ростом, как мне показалось, около пяти футов десяти дюймов. К своему удивлению, я понял, что по фотографиям не смог уловить его сходства с Сергеем Рахманиновым, если бы тот носил бородку: те же резкие черты худого лица, ни намека на веселье. Он с холодным раздражением остановил на мне взгляд больших темных глаз, выражающих в точности такое отвращение, как у миссис Маккенна. На нем был черный костюм и жилет, черные ботинки, черный галстук-бабочка; из кармана жилета выглядывала цепочка от часов. В отличие от Рахманинова линия волос у него отстояла далеко ото лба, над которым оставался лишь пучок тонких, тщательно прилизанных волос. А вот уши были большие, как у Рахманинова. Сомневаюсь только, что он хоть чуточку смыслил в музыке.
Когда мы подошли к импресарио, я взглянул на Элизу.
- Уильям, это мистер Кольер, - представила она меня очень выдержанным голосом.
Я почти поверил, что она оправилась от первоначального душевного потрясения и теперь мое присутствие ее не трогало.
Пожатие Робинсона нельзя было назвать нерешительным. Мне показалось, он сжал мою руку гораздо сильнее, чем требовалось.
- Кольер, - прорычал он.
Это самое мягкое слово, каким я могу описать его неприятный гортанный голос.
- Мистер Робинсон, - откликнулся я, выдергивая свою смятую кисть.
«Когда ко мне вернутся силы, Билл, - подумал я, - мало тебе не покажется».
Если миссис Маккенна не решилась в открытую пресечь мои планы на ужин, то мистер Робинсон не колебался.
- А сейчас вам придется нас извинить, - сказал он мне, потом повернулся к Элизе и ее матери.
- Мистер Кольер идет с нами, - возразила Элиза.
Я был поражен твердостью ее голоса. От этого еще более загадочной показалась причина, по которой я был принят, ибо стало ясно, что, пожелай она от меня избавиться, легко сделала бы это. Я подумал, что она даже ни разу не пыталась закричать или убежать. Просто это было не в ее стиле.
Робинсон, однако, отнюдь не собирался со мной примиряться.
- Наш стол накрыт на троих, - напомнил он ей.
- Можно поставить дополнительный прибор, - не уступала Элиза.
Я понимал, что она чувствует себя неловко, и надеялся, что необходимость постоянно выступать в мою защиту не восстановит ее против меня. Если бы я не испытывал такую сильную потребность быть с ней, то, конечно, ретировался бы сам.
Как бы то ни было, я лишь воззрился на Робинсона, когда он многозначительно добавил:
- Уверен, что у мистера Кольера другие планы.
«Нет», - чуть не сказал я, но предпочел промолчать, лишь улыбнулся и, придерживая Элизу за локоть, повел ее в Большой коронный зал.
Когда мы стали удаляться, я услышал, как Робинсон пробубнил:
- Так вот чем объясняется репетиция…
- Простите, Элиза, - пробормотал я. - Знаю, что мешаю вам, но я должен быть подле вас. Пожалуйста, проявите терпение.
Она не ответила, но я почувствовал, как напряглась ее рука. Мы подошли к усатому щеголю в смокинге, широко улыбавшемуся нам и напоминавшему более всего манекен из витрины магазина. Даже голос его казался искусственным, когда он прогудел:
- Добрый вечер, мисс Маккенна.
- Добрый вечер, - отозвалась она. Я не смотрел на нее и не видел, ответила ли она на его ужасную улыбку. - С нами будет ужинать мистер Кольер.
- Да, разумеется, - изображая полный восторг, ответил метрдотель. Он вновь расплылся в улыбке: - Милости просим, мистер Кольер.
Повернувшись на каблуках, как танцор, он пошел через обеденный зал, а мы с Элизой последовали за ним.
До этого я успел лишь мельком, проходя через холл, заглянуть в Большой коронный зал. По сути дела, я никогда там не был, даже в 1971 году. Это оказалось невероятно просторное помещение, более ста пятидесяти футов в длину и около шестидесяти в ширину, с площадью примерно пяти больших домов. Потолок из темной сосны достигал высоты по меньшей мере тридцати футов. Арочные своды напоминали перевернутый остов корабля. Вид, правда, несколько портили столбы, подпиравшие потолок.
Теперь представьте себе, что это огромное помещение заполнено мужчинами и женщинами, которые едят, разговаривают, существуют - тесное сборище окружающих меня людей 1896 года. Несмотря на заметное улучшение состояния, я почувствовал легкое головокружение, когда метрдотель вел нас сквозь этот людской водоворот. На полу коврового покрытия не было, и меня оглушал весь этот шум: совместные разговоры, нескончаемый звон серебра о тарелки и грохот шагов армии официантов. Казалось, никого это не беспокоило, но эта эпоха вообще, похоже, больше связана с физической стороной, чем покинутая мною, - больше шума, больше движения, больше связи с основной механикой существования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40