Третий был приятелем начальника.
Еще один оказался вроде писатель… и с ним тоже все было понятно, потому что мало ли какой народ шатается по экспедициям.
А еще один был странный какой-то, немного сумасшедший мужик, судя по лицу — из местных. Вел он себя так, словно бы здесь он только частично, а часть его — где-то совсем в другом месте. Смотрел он как-то больше в пространство, словно не видя ни людей, ни прочей мелочи, и на его лице застыла смесь величавой отрешенности, горя и фанатизма.
Наступал вечер, и именно этот мужик, Виктор, зарезал барана, зарезал до ужаса ловко, одним движением ножа. Но до этого мужик плясал, прыгал и кричал вокруг бедного животного, напугав его до полусмерти, а смотреть представление сбежался весь лагерь.
Пили водку, и опять мужик вел себя не как все. Во-первых, чем дальше — тем сильнее застывала у него на лице трагическая маска. Во-вторых, он постоянно плакал и начинал говорить на незнакомом Казику языке. Звучание языка походило на то, что Казик слышал недавно из озера… И это Казику особенно не нравилось.
В-третьих, он со всеми прощался. Ну, допустим, Гульфиков и Кузькин скоро допились до того, что вполне могли бы прощаться с телеграфными столбами и проливать слезы над курицей, которую три года назад сами же съели на обед. Но приехавшие вместе с Виктором прекрасно знали, что происходит, и обнимались, хлопали его по плечам, пили на брудершафт вполне серьезно. Они не снисходили до безумия, они скорее тоже были в нем.
Казик пил вместе со всеми, но отлично знал, что надо делать: после каждой третьей дозы выбирался наружу и срыгивал все в канаву за палаткой-столовой. И наблюдал, что происходит, с кем и как.
К полуночи часть народа отправилась спать, а остальные были невменяемы. К часу и эти, самые стойкие, начали повально засыпать. Упал прямо на стол лицом сам могучий бастык, начальник экспедиции Коля Кузькин.
Серега Гульфиков, как всегда, стал делать вид, что все его обидели, и начал нарываться на скандал. Бить морду ему упорно никто не хотел, и он пошел гулять на свежем воздухе… И не вернулся, прикорнув в палатке студенток, — еще настолько юных, чтобы принимать всерьез и самого Гульфикова, и все его страдания.
И тогда приехавшие поднялись. Пятеро мужиков, из которых всерьез пил один, сначала обменялись взглядами. Оперев ладони о стол, народ многозначительно гмыкал, гмыкал… И, наконец, разом поднялся.
Казик вроде как бы спал на скамейке и наблюдал исподтишка — что они делают? А народ, к изумлению Казика, собрался и пошел к восточному берегу озера — туда, куда Казик не пошел бы за все сокровища Голконды. Зачем?! Ну, допустим, взяли с собой бутылки и кружки, что-то из еды — это-то было понятно. Но взяли с собой еще и шкуру черного барана! И бубен, и головной убор, в котором Виктор скакал, перед тем как зарезать барана.
А еще из машин достали два здоровенных, явно очень тяжелых вьюка, и в этих вьюках сильно лязгало. Проснулся один из экспедишников, Никита, засобирался было идти вместе. Никите объяснили деликатно, но совершенно непреклонно — извини, у нас своя компания.
Никита, впрочем, и сам сделал несколько неверных шагов и повалил в свою палатку. Вышел-то он попросту пописать. А эти пятеро ушли без фонаря, и ушли как раз туда, где Казик уже побывал и куда он сам идти не собирался… пусть даже за все зеленые бумажки, которыми напичкан был Миней.
Казик расположился у печки, курил, наблюдал — куда идут. Вроде появился огонек… да, ушедшие сделали костер. Огонек разгорался, бился по ветру. В тихом ночном воздухе неслись звуки бубна, какое-то заунывное пение — вроде того, которое сегодня уже слышал Казик. Как будто был и еще какой-то свет, не от костра, вроде бы другого оттенка… Или это Казику казалось? Сидеть пришлось довольно долго, и Казик начал клевать носом. Спать, впрочем, было нельзя… Умыться из озера Казик тоже боялся, пришлось умыться из фляги, а там вода была куда более теплой. Впрочем, помогло и это — Казик уже снова мог почти не дремать. Еще в конце пьянки сварили кофе, и Казик допил этот крепчайший, уже почти холодный напиток. Стало легче, ясней голова, хотя сердце закололо.
Часа в четыре, в первом полусвете, костер там, далеко, стал уменьшаться. Казик увидел силуэты приближавшихся людей. Казик ясно видел, что шло четверо. Не было Бутаманова, не было огромных, явно увесистых тюков. Вроде не было шкуры барана.
Казик ничего точно не знал. Но то, что дело связано с интересами хозяина, у него не было сомнения.
Люди ставили на место кружки, тихо беседовали… и даже обрывки их беседы были для Казика очень, очень информативны…
С вечера приезжим была отведена палатка, они собирались в нее, таскали спальники из машины… И продолжали разговаривать. А ведь и стенки палатки, в сущности, немногое задерживают. Ну кому бы в этом заваленном спящими, похмельном лагере пришло в голову, что одна из застывших в причудливых позах фигур может как раз самым внимательным образом наблюдать и изо всех сил слушать? Тем более, вот одно из преимуществ карапета — серьезно к нему не относятся. Скажи Володе, Васе, Бушкину, Михалычу, что здесь есть шпион и он тоже охотится за кольцом, — они искали бы его где угодно, могли бы заподозрить даже Гульфикова и Кузькина, но следить за Казиком начали бы только в самую последнюю очередь.
Конечно, не так много узнал. Казик… Но, с другой стороны, и немало. Узнал, что кто-то исчез, и, скорее всего, там, куда не смог проникнуть Казик из-за дурацкой ошибки, — из-за того, что, оказывается, и черт имеет границы своих владений. Что были совершены какие-то действия — уж, наверное, не глупее его художеств с железным шестиугольником.
Знал, что у одного из приезжих — то самое кольцо, что он искал. Или они принесли его только что? Казик ведь не знал, что колец, по сути дела, два и не понимал, когда говорили об одном, а когда о другом. Он только удивлялся, что то один, то другой, говоря о кольце, смотрит себе на руку. Что колец два и одно из них появилось ночью, Казику предстояло узнать только утром, поглядев на руки Володи и Васи.
Но и сейчас он знал, что кольцо здесь, и знал еще одну важную вещь… Когда Володя спросил, где документы, Михалыч ответил: «Да где обычно, в бардачке». А Володя на это кивнул. Опять нельзя было заснуть, а ведь серая полоска появилась уже над горами, становилась все шире и шире. Делалось почти светло. Казик сделал перебежку и прилег совсем возле машины: пьяный, свалившийся там, где его застиг тяжелый наркотический сон. Никакого движения, еще несколько часов все будут спать. Тихо-тихо всунул руку Казик в бардачок. Какой-то целлофановый пакет. Ага! Паспорта! Документы! Водительские карточки! Всего несколько минут потребовалось Казику, чтобы узнать, где живут все четверо. Грязный обрывок бумажки с записью адресов пошел в карман штанов. Прислушался. Документы положил на место.
Казик сам не знал, почему едва таскает ноги, от бессонной ночи, водки, нервного перенапряжения? Но добраться до палатки было трудно. В ушах тоненько звенело, плыли какие-то мутные полоски перед глазами.
Спустя минуту Казик спал — счастливо спал сном человека, который славно поработал.
А назавтра Казик сделал звонок из поселка. Дело, в общем-то, обычное — ну, надо человеку позвонить. Едва дождался Казик своего — «Ленинград заказывали? В кабинку номер…». Как наркоша, готовящий шприц, торопливо, судорожно вцепился Казик в трубку. Он сделал дело. Он — заработал.
— Это вы, шеф? Я восьмой…
— Казимир? Как ты там? Вещь у тебя?
— Шеф, меня чуть не убили! Я вызвал черта, а он — европеец! Тут такие были! В сто раз страшнее нашего! Нас чуть не прикончили! Я тут в экспедиции, на том же озере, недалеко…
— Ты хочешь сказать, что вещь не у тебя и ты не знаешь, где ее искать? Я правильно понял?
— Шеф, я нашел, у кого вещь! Вещь взяли четверо, они принесли в жертву пятого! Вещь у археолога Курбатова! У меня есть его адрес!
— У Курбатова?
Голос шефа дрогнул… Или это опять показалось?
— У Курбатова! У меня есть адрес! И его, и других, из той же компании…
— Ты можешь дать мне адреса?
Да, голос шефа изменился. Теперь он говорил подчеркнуто спокойно, властно.
И Казик опять сделал глупость. Он еще мог спастись, еще мог выйти живым из этой истории, но вместо того, чтобы продиктовать адреса, пообещать приехать к октябрю и больше не докучать шефу. Казик поступил совсем по-дурацки.
— Нет-нет, шеф! — истошно вопил глупый Казик. — Мы с вами должны расплатиться! У меня адреса, я отдам! Пришлите за мной человека! Я на озере Туим, в экспедиции! Я приезжаю в Ленинград, и мы сразу меняемся — я вам адреса, вы мне деньги!
С полминуты телефон молчал.
— Хорошо. Я высылаю человека. Где Михаил?
— Он уехал! Он увидел… ну, тех, кто появился… Он испугался и уехал!
— Так. Сегодня выезжает человек. Жди его через пять дней, потому что он поедет очень быстро. Так ты говоришь, вещь у Курбатова? А как вещь попала к Курбатову?
— Курбатовых двое! Из Ленинграда и из Ростова-на-Дону! И с ними еще двое красноярских!
— Хорошо, жди человека. Он сам тебя найдет. До связи!
— До связи, шеф!
Что касается наших героев, то для них эта история не кончилась… но продолжалась уже совсем в других местах. Потому что Володя объяснил, что должен опять ехать в Петербург, по делам наследства деда, и они с Васей поездом уехали в Москву, а оттуда сразу в Ленинград. Бушкин посоветовал поезд, чтобы Василию не надо было лишний раз показывать паспорт. Наверное, он и надежен, а все же не ровен час… И вечером того же дня братья ехали в плацкарте — других билетов летом не было, хорошо хоть были эти. Машину он пока отдал Михалычу — пусть осенью отправит на платформе.
Михалыч с Бушкиным тоже уехали — только в Красноярск. Какие выводы сделал Михалыч из этого всего, история умалчивает. А вот Сергеич написал еще одну книжку, «Пиранья на машине времени».
А для других, также зацепленных кольцом, события также не кончились.
Утром того самого дня, в первых лучах которого Казик беседовал с Минеем, произошли два важнейших события, имеющих прямое отношение к героям нашей глубоко правдивой повести.
Первое событие состояло в том, что в Пулковском аэропорту по трапу взошел неприметный, скромный человек в кепочке и кожаной куртке. Человек этот, улыбчивый и тихий, трудился на одном предприятии в должности метролога — есть такая важная, но очень неприметная должность, требующая в основном проверять соответствие изделий существующим государственным стандартам. Молодой человек летел в Красноярск, в командировку по делам своего завода, и на другой, на красноярский завод. В Красноярске у него жил родственник — в частном доме, на окраине, и нет ничего естественнее, чем остановиться у него. У родственника была машина, и они в первую же субботу решили поехать на рыбалку.
Какое отношение это имеет к нашим героям? А то, что рыбачили родственники на озере Туим, и что именно с их появлением из лагеря исчез Казик Кастратьевский. Правда, и до Красноярска Казик не доехал, и конец его был неприятен. Потому что умирал он в костре, который родственники постепенно передвигали все выше и выше — от пяток к коленям и бедрам. Они задавали Казику только один вопрос. Только очень простой вопрос: «Где адреса?» Они не вступали в беседы, не отвечали на вопросы, не вели переговоры. Они спрашивали: «Где адреса?» — и только.
Казик понимал, что происходит, и держался до самого последнего. Он знал, что у него нет другого выхода.
Но когда огонь передвинули выше обугленных колен, Казик сказал, где адреса. И они проверили, убедились, что это адреса, обсудили ситуацию, после чего размозжили Казику голову топором и уехали в Красноярск.
Потому что кроме того, что улыбчивый молодой человек был метрологом, он еще выполнял некоторые задания другого, и тоже улыбчивого человека, только пожилого, и не метролога, а директора магазина. А этот человек, в свою очередь, имел папу, который состоял когда-то в ложе Астрального Света. И когда Миней Израилевич просил о чем-то этого пожилого улыбчивого человека, тот не был в силах отказать.
А молодой человек, вернувшийся из командировки в Красноярск, совершенно ничего не знал. Ни кто такой Казик, ни кто такой Миней, ни что за адреса и кому они нужны и для чего. Этот молодой человек и жил еще на белом свете, потому что всегда хорошо выполнял все задания и никогда ни о чем не спрашивал. И в этот раз молодой человек отдал привезенные адреса, ушел… и спустя несколько дней он уже не помнил ничего ни о Кастратьевском, ни об озере Туим, ни о грязной бумажке с адресами… Были новые задания и новые проблемы.
Второе важное событие состояло в том, что Виктор Бутаманов, каган племени хягас, с высоты холма озирал соплеменную степь. По степи, охватывая долину от края до края, сплошь ехали гяньгуни. В движении по степи их группы разъезжались и съезжались, и было очевидно, что вот скоро, вот почти сейчас эта лава двинется, придет в согласное движение, помчится всем весом и людей, и коней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Еще один оказался вроде писатель… и с ним тоже все было понятно, потому что мало ли какой народ шатается по экспедициям.
А еще один был странный какой-то, немного сумасшедший мужик, судя по лицу — из местных. Вел он себя так, словно бы здесь он только частично, а часть его — где-то совсем в другом месте. Смотрел он как-то больше в пространство, словно не видя ни людей, ни прочей мелочи, и на его лице застыла смесь величавой отрешенности, горя и фанатизма.
Наступал вечер, и именно этот мужик, Виктор, зарезал барана, зарезал до ужаса ловко, одним движением ножа. Но до этого мужик плясал, прыгал и кричал вокруг бедного животного, напугав его до полусмерти, а смотреть представление сбежался весь лагерь.
Пили водку, и опять мужик вел себя не как все. Во-первых, чем дальше — тем сильнее застывала у него на лице трагическая маска. Во-вторых, он постоянно плакал и начинал говорить на незнакомом Казику языке. Звучание языка походило на то, что Казик слышал недавно из озера… И это Казику особенно не нравилось.
В-третьих, он со всеми прощался. Ну, допустим, Гульфиков и Кузькин скоро допились до того, что вполне могли бы прощаться с телеграфными столбами и проливать слезы над курицей, которую три года назад сами же съели на обед. Но приехавшие вместе с Виктором прекрасно знали, что происходит, и обнимались, хлопали его по плечам, пили на брудершафт вполне серьезно. Они не снисходили до безумия, они скорее тоже были в нем.
Казик пил вместе со всеми, но отлично знал, что надо делать: после каждой третьей дозы выбирался наружу и срыгивал все в канаву за палаткой-столовой. И наблюдал, что происходит, с кем и как.
К полуночи часть народа отправилась спать, а остальные были невменяемы. К часу и эти, самые стойкие, начали повально засыпать. Упал прямо на стол лицом сам могучий бастык, начальник экспедиции Коля Кузькин.
Серега Гульфиков, как всегда, стал делать вид, что все его обидели, и начал нарываться на скандал. Бить морду ему упорно никто не хотел, и он пошел гулять на свежем воздухе… И не вернулся, прикорнув в палатке студенток, — еще настолько юных, чтобы принимать всерьез и самого Гульфикова, и все его страдания.
И тогда приехавшие поднялись. Пятеро мужиков, из которых всерьез пил один, сначала обменялись взглядами. Оперев ладони о стол, народ многозначительно гмыкал, гмыкал… И, наконец, разом поднялся.
Казик вроде как бы спал на скамейке и наблюдал исподтишка — что они делают? А народ, к изумлению Казика, собрался и пошел к восточному берегу озера — туда, куда Казик не пошел бы за все сокровища Голконды. Зачем?! Ну, допустим, взяли с собой бутылки и кружки, что-то из еды — это-то было понятно. Но взяли с собой еще и шкуру черного барана! И бубен, и головной убор, в котором Виктор скакал, перед тем как зарезать барана.
А еще из машин достали два здоровенных, явно очень тяжелых вьюка, и в этих вьюках сильно лязгало. Проснулся один из экспедишников, Никита, засобирался было идти вместе. Никите объяснили деликатно, но совершенно непреклонно — извини, у нас своя компания.
Никита, впрочем, и сам сделал несколько неверных шагов и повалил в свою палатку. Вышел-то он попросту пописать. А эти пятеро ушли без фонаря, и ушли как раз туда, где Казик уже побывал и куда он сам идти не собирался… пусть даже за все зеленые бумажки, которыми напичкан был Миней.
Казик расположился у печки, курил, наблюдал — куда идут. Вроде появился огонек… да, ушедшие сделали костер. Огонек разгорался, бился по ветру. В тихом ночном воздухе неслись звуки бубна, какое-то заунывное пение — вроде того, которое сегодня уже слышал Казик. Как будто был и еще какой-то свет, не от костра, вроде бы другого оттенка… Или это Казику казалось? Сидеть пришлось довольно долго, и Казик начал клевать носом. Спать, впрочем, было нельзя… Умыться из озера Казик тоже боялся, пришлось умыться из фляги, а там вода была куда более теплой. Впрочем, помогло и это — Казик уже снова мог почти не дремать. Еще в конце пьянки сварили кофе, и Казик допил этот крепчайший, уже почти холодный напиток. Стало легче, ясней голова, хотя сердце закололо.
Часа в четыре, в первом полусвете, костер там, далеко, стал уменьшаться. Казик увидел силуэты приближавшихся людей. Казик ясно видел, что шло четверо. Не было Бутаманова, не было огромных, явно увесистых тюков. Вроде не было шкуры барана.
Казик ничего точно не знал. Но то, что дело связано с интересами хозяина, у него не было сомнения.
Люди ставили на место кружки, тихо беседовали… и даже обрывки их беседы были для Казика очень, очень информативны…
С вечера приезжим была отведена палатка, они собирались в нее, таскали спальники из машины… И продолжали разговаривать. А ведь и стенки палатки, в сущности, немногое задерживают. Ну кому бы в этом заваленном спящими, похмельном лагере пришло в голову, что одна из застывших в причудливых позах фигур может как раз самым внимательным образом наблюдать и изо всех сил слушать? Тем более, вот одно из преимуществ карапета — серьезно к нему не относятся. Скажи Володе, Васе, Бушкину, Михалычу, что здесь есть шпион и он тоже охотится за кольцом, — они искали бы его где угодно, могли бы заподозрить даже Гульфикова и Кузькина, но следить за Казиком начали бы только в самую последнюю очередь.
Конечно, не так много узнал. Казик… Но, с другой стороны, и немало. Узнал, что кто-то исчез, и, скорее всего, там, куда не смог проникнуть Казик из-за дурацкой ошибки, — из-за того, что, оказывается, и черт имеет границы своих владений. Что были совершены какие-то действия — уж, наверное, не глупее его художеств с железным шестиугольником.
Знал, что у одного из приезжих — то самое кольцо, что он искал. Или они принесли его только что? Казик ведь не знал, что колец, по сути дела, два и не понимал, когда говорили об одном, а когда о другом. Он только удивлялся, что то один, то другой, говоря о кольце, смотрит себе на руку. Что колец два и одно из них появилось ночью, Казику предстояло узнать только утром, поглядев на руки Володи и Васи.
Но и сейчас он знал, что кольцо здесь, и знал еще одну важную вещь… Когда Володя спросил, где документы, Михалыч ответил: «Да где обычно, в бардачке». А Володя на это кивнул. Опять нельзя было заснуть, а ведь серая полоска появилась уже над горами, становилась все шире и шире. Делалось почти светло. Казик сделал перебежку и прилег совсем возле машины: пьяный, свалившийся там, где его застиг тяжелый наркотический сон. Никакого движения, еще несколько часов все будут спать. Тихо-тихо всунул руку Казик в бардачок. Какой-то целлофановый пакет. Ага! Паспорта! Документы! Водительские карточки! Всего несколько минут потребовалось Казику, чтобы узнать, где живут все четверо. Грязный обрывок бумажки с записью адресов пошел в карман штанов. Прислушался. Документы положил на место.
Казик сам не знал, почему едва таскает ноги, от бессонной ночи, водки, нервного перенапряжения? Но добраться до палатки было трудно. В ушах тоненько звенело, плыли какие-то мутные полоски перед глазами.
Спустя минуту Казик спал — счастливо спал сном человека, который славно поработал.
А назавтра Казик сделал звонок из поселка. Дело, в общем-то, обычное — ну, надо человеку позвонить. Едва дождался Казик своего — «Ленинград заказывали? В кабинку номер…». Как наркоша, готовящий шприц, торопливо, судорожно вцепился Казик в трубку. Он сделал дело. Он — заработал.
— Это вы, шеф? Я восьмой…
— Казимир? Как ты там? Вещь у тебя?
— Шеф, меня чуть не убили! Я вызвал черта, а он — европеец! Тут такие были! В сто раз страшнее нашего! Нас чуть не прикончили! Я тут в экспедиции, на том же озере, недалеко…
— Ты хочешь сказать, что вещь не у тебя и ты не знаешь, где ее искать? Я правильно понял?
— Шеф, я нашел, у кого вещь! Вещь взяли четверо, они принесли в жертву пятого! Вещь у археолога Курбатова! У меня есть его адрес!
— У Курбатова?
Голос шефа дрогнул… Или это опять показалось?
— У Курбатова! У меня есть адрес! И его, и других, из той же компании…
— Ты можешь дать мне адреса?
Да, голос шефа изменился. Теперь он говорил подчеркнуто спокойно, властно.
И Казик опять сделал глупость. Он еще мог спастись, еще мог выйти живым из этой истории, но вместо того, чтобы продиктовать адреса, пообещать приехать к октябрю и больше не докучать шефу. Казик поступил совсем по-дурацки.
— Нет-нет, шеф! — истошно вопил глупый Казик. — Мы с вами должны расплатиться! У меня адреса, я отдам! Пришлите за мной человека! Я на озере Туим, в экспедиции! Я приезжаю в Ленинград, и мы сразу меняемся — я вам адреса, вы мне деньги!
С полминуты телефон молчал.
— Хорошо. Я высылаю человека. Где Михаил?
— Он уехал! Он увидел… ну, тех, кто появился… Он испугался и уехал!
— Так. Сегодня выезжает человек. Жди его через пять дней, потому что он поедет очень быстро. Так ты говоришь, вещь у Курбатова? А как вещь попала к Курбатову?
— Курбатовых двое! Из Ленинграда и из Ростова-на-Дону! И с ними еще двое красноярских!
— Хорошо, жди человека. Он сам тебя найдет. До связи!
— До связи, шеф!
Что касается наших героев, то для них эта история не кончилась… но продолжалась уже совсем в других местах. Потому что Володя объяснил, что должен опять ехать в Петербург, по делам наследства деда, и они с Васей поездом уехали в Москву, а оттуда сразу в Ленинград. Бушкин посоветовал поезд, чтобы Василию не надо было лишний раз показывать паспорт. Наверное, он и надежен, а все же не ровен час… И вечером того же дня братья ехали в плацкарте — других билетов летом не было, хорошо хоть были эти. Машину он пока отдал Михалычу — пусть осенью отправит на платформе.
Михалыч с Бушкиным тоже уехали — только в Красноярск. Какие выводы сделал Михалыч из этого всего, история умалчивает. А вот Сергеич написал еще одну книжку, «Пиранья на машине времени».
А для других, также зацепленных кольцом, события также не кончились.
Утром того самого дня, в первых лучах которого Казик беседовал с Минеем, произошли два важнейших события, имеющих прямое отношение к героям нашей глубоко правдивой повести.
Первое событие состояло в том, что в Пулковском аэропорту по трапу взошел неприметный, скромный человек в кепочке и кожаной куртке. Человек этот, улыбчивый и тихий, трудился на одном предприятии в должности метролога — есть такая важная, но очень неприметная должность, требующая в основном проверять соответствие изделий существующим государственным стандартам. Молодой человек летел в Красноярск, в командировку по делам своего завода, и на другой, на красноярский завод. В Красноярске у него жил родственник — в частном доме, на окраине, и нет ничего естественнее, чем остановиться у него. У родственника была машина, и они в первую же субботу решили поехать на рыбалку.
Какое отношение это имеет к нашим героям? А то, что рыбачили родственники на озере Туим, и что именно с их появлением из лагеря исчез Казик Кастратьевский. Правда, и до Красноярска Казик не доехал, и конец его был неприятен. Потому что умирал он в костре, который родственники постепенно передвигали все выше и выше — от пяток к коленям и бедрам. Они задавали Казику только один вопрос. Только очень простой вопрос: «Где адреса?» Они не вступали в беседы, не отвечали на вопросы, не вели переговоры. Они спрашивали: «Где адреса?» — и только.
Казик понимал, что происходит, и держался до самого последнего. Он знал, что у него нет другого выхода.
Но когда огонь передвинули выше обугленных колен, Казик сказал, где адреса. И они проверили, убедились, что это адреса, обсудили ситуацию, после чего размозжили Казику голову топором и уехали в Красноярск.
Потому что кроме того, что улыбчивый молодой человек был метрологом, он еще выполнял некоторые задания другого, и тоже улыбчивого человека, только пожилого, и не метролога, а директора магазина. А этот человек, в свою очередь, имел папу, который состоял когда-то в ложе Астрального Света. И когда Миней Израилевич просил о чем-то этого пожилого улыбчивого человека, тот не был в силах отказать.
А молодой человек, вернувшийся из командировки в Красноярск, совершенно ничего не знал. Ни кто такой Казик, ни кто такой Миней, ни что за адреса и кому они нужны и для чего. Этот молодой человек и жил еще на белом свете, потому что всегда хорошо выполнял все задания и никогда ни о чем не спрашивал. И в этот раз молодой человек отдал привезенные адреса, ушел… и спустя несколько дней он уже не помнил ничего ни о Кастратьевском, ни об озере Туим, ни о грязной бумажке с адресами… Были новые задания и новые проблемы.
Второе важное событие состояло в том, что Виктор Бутаманов, каган племени хягас, с высоты холма озирал соплеменную степь. По степи, охватывая долину от края до края, сплошь ехали гяньгуни. В движении по степи их группы разъезжались и съезжались, и было очевидно, что вот скоро, вот почти сейчас эта лава двинется, придет в согласное движение, помчится всем весом и людей, и коней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74