А сам город дотла сгорел. Но последней страницы трактата не было, и непонятно — то ли она была, но ее потеряли, пока хранили и передавали друг другу рукопись: то ли она пропала при штурме татарами Польца, то ли ее вообще и не было…
И как только изобрели машину времени, математики в Академии наук ее сразу решили использовать, чтобы все же подглядеть, что там такого происходило, и выяснить заодно судьбу одного затерявшегося листочка… Ну и спереть его, если получится.
А заодно и чтобы познакомиться с гениальным математиком того времени. Может быть, даже выдернуть этого гения в наше время. Если уж он тогда, в тамошней-то дикости, способен был процветать, так уж вот сейчас, если ему Академия организует, так сказать, «создаст» самые наилучшие условия… В наших бы условиях этот гений еще Бог знает что бы смог.
Так что математики навалились на президиум, тот возгорелся идеей, распорядился — и вот с прошлого года в Польце всякие раскопки прекращены, и там действует уже только экспедиция математиков, которая ставит машину времени.
Но после разочарования были и хорошие вещи. Например, то, что в камеральной лаборатории сидели знакомые: ленинградские ребята, Леня и Паша, оба умеренно пьяны. А с ними, раскрасневшийся от водки, пил очень довольный жизнью Михалыч и еще незнакомый мужик — черный, умный, очень непростой, представленный писателем Бушкиным, который «интересуется археологией». Опыт показывал, что такие «интересующиеся» могли «интересоваться» решительно чем угодно — от самих раскопок, химического состава жидкости для консервации костей и до физиологии студенток.
Впрочем, Бушкин было имя куда как известное. Прославился он книгами про Сибирь и разные приключения и считался основателем нового направления в литературе — «пиранизма». Первая книга, прославившая его имя, называлась «Пиранья около пробирки».
В этой книге черному, коварному, невыразимо гнусному доценту категорически отказывала очаровательная длинноногая дева, служившая подстилкой для всего закрытого городка. Образ жизни и поведение девы и водопады различных напитков, выпиваемых ею вместе со всем мужским населением поселка, пользовались полным пониманием и одобрением автора. Следовали смачные сцены, в ходе которых девицу использовали решительно во все отверстия, во всех позах, в постели, на полу, на стенках и даже зачем-то на потолке. Но вот спать именно с доцентом дева отказывалась напрочь. С кем угодно — но только не с ним.
Разъяренный доцент путем научных извращений организовывал Мрак и Шторм, в ходе которых должны были погибнуть и поселок, и городок, и его жители, и, может быть, вообще вся Сибирь. Тут бы всем и конец, но вмешивался сутенер главной героини, могучий капитан-афганец. Для начала разъяснив ученым, какой ерундой они все тут занимаются и предложив им коллективно пойти в свинопасы, сталевары, прорабы, а лучше всего — в вышибалы в публичных домах, капитан начинал ловить сбежавшего в тайгу доцента.
В тайге бегали свирепые волкопсы, гигантские змеи, обезумевшие местные жители палили по всем, кто появлялся в пределах досягаемости. Непостижимые эвенки убивали всех европейцев, чтобы принести их сердца и мозги в жертву своей золотой богине.
Капитан всем им давал морковки, собирал для них ебун-траву, показывал кузькину мать, загибал им салазки и выбивал бубну. Поймав доцента, капитан зачем-то взрывал его принесенной из Афганистана гранатой. Хотя, по описаниям самого же Бушкина, дело было с самого начала ясное и незачем было тратить стоивший денег боезапас. Вполне достаточно было отвести пойманного доцента в первый же публичный дом и попросить девок не очень его обижать.
Книгу прочитали с восторженным повизгиванием, изумляясь и пугаясь, и в один прекрасный день Бушкин проснулся ужасно знаменитым.
К чести Александра Сергеевича надо сказать, что он не почил на лаврах, а, едва успев пропить половину гонорара, сел писать новую книгу, «Пиранья из унитаза», еще страшнее и кровожаднее первой. А там пошли «Пиранья в банке», «Пиранья из космоса», и эти произведения вообще невозможно было читать, не подготовив баночек с завлекательными этикетками — «корвалол» и «валокардин». Вскоре установилась традиция: знатоки и ценители не открывали книг Бушкина, не сунув под язык таблетки валидола.
Но ведь читали! Отваливались от первых же страниц с бухающим сердцем, полчаса восстанавливали дыхание, а потом две недели ложились не потушив света и нервно вскрикивали во сне.
Но ведь читали! В Петербург он приехал, чтобы купить здесь машину, а археологи с восторгом наливали ему и называли фамильярно Сергеичем. Бушкин пришел в черной кожаной куртке и таких же штанах, словно играл в рокеров, несмотря на жару; добрые и хитрые глаза прикрывали черные очки. Ему явно было интересно, и если Бушкин начинал говорить, обнаруживал изрядные знания по истории… да и не только по истории. Мужик был незаурядный и способный.
Беда была в том, что время от времени Бушкин вспоминал, что наука — это ерунда, историей интересуются одни придурки, и что дубовые капитаны с одним рубцом на голове (и тем от фуражки) — это и есть соль земли. Тогда Сергеич замолкал, начинал гадостно ухмыляться и изо всех сил старался придать добродушной, умной физиономии выражение тупое и свирепое. Получалось плохо — хотя он и очень старался.
Даже наивному Володе было ясно, что дяденька играет… причем не рокера, это ясно, а своего же героя. Учитывая тематику романов, предположить можно было даже почву, на которой подвинулся дяденька.
А вот Михалыч… Опыт подсказывал Володе, что если кто-то и сможет помочь — то это именно он. В академических кругах Михалыча характеризовали неплохо и знали, что человек этот… ну нельзя сказать, чтобы такой уж милый человек. Одни при одном упоминании Михалыча начинали улыбаться, другие только что не творили крестное знамение. Авторитетов и условностей Михалыч не признавал, на эмоции окружающих плевал ядовитой слюной. Феноменальная бестактность и совершенно исключительная нахрапистость Михалыча компенсировались только такой же феноменальной талантливостью во множестве жизненных сфер и колоссальной, неостановимой энергией. Был это человек нестандартных решений, необъятных, совершенно неожиданных связей и необыкновенных, тоже неожиданных познаний и талантов. И был он в сорок лет доктором наук, членом кучи академий и оргкомитетов, редактором множества сборников и постоянным участником защит, конференций, симпозиумов и семинаров, включая самые невероятные.
Многие — кто из вульгарнейшей зависти, кто из соображений идейных, пытались капать на Михалыча и распространяли о нем разного рода отвратительные слухи — например, о его любовных похождениях. Вообще-то, брак Михалыча несколько лет как развалился, а разводиться он не хотел из-за детей, и потому заслуживал Михалыч скорей не осуждения, а сочувствия… но нет в людях справедливости друг к другу!
Говорили и о пьянках Михалыча на Петроградской, в квартире его покойного дядьки, член-корреспондента Академии наук, в компании с его запойным братцем и его приятелями, такими же, как Михалыч и его братец, потомками ученых далеко не низкого полета. И это была правда.
Но даже и те, кто не любил Михалыча, кто его хулил, кто на него врал и клеветал, бросались к Михалычу всякий раз, когда возникала ситуация сложная, непонятная и нестандартная. Молва приписывала Михалычу участие во многих делах, из которых значительно проще было не вернуться, чем вернуться, как и решения самых невероятных задач и организацию потрясающих решений.
Естественно, Володя представил Василия как родственника «с юга, из Ростова» и усадил его за стол. Разумеется, Володе с Василием налили и выпили не чокаясь — «за деда, чтобы земля ему пухом!».
Толкиен непременно сказал бы, что уже начало действовать кольцо, превращая Володю в хитрющего змия. Сам Володя склонен был объяснять все куда более приземленно… Ясное дело, необходимо было сначала заманить Михалыча на дачу, и Володя степенно вздыхал, просил Михалыча прочитать письмо деда… дед ведь и с дядькой Михалыча был дружен… а семьями — и с петербургскими предками Михалыча… И не поможет ли Михалыч Володе… тут после смерти деда надо помочь кое с чем разобраться.
А Василий, едва увидев этих двух, буквально не мог отвести глаз от физиономий Михалыча с Бушкиным, и голос бабушки Инессы звучал в его голове. Потому что бабушка, очень похоже, описала как раз этих двоих. Естественно, поехали на дачу. Так же естественно собрались ночевать, и сам собой, без специальных усилий, настал момент показать Михалычу письмо… Володя дал Михалычу бумагу, а сам занялся другим — пусть поразмыслит.
Михалыч дочитал письмо очень внимательно. И Володя с радостью увидел в его глазах огоньки самого живого, непосредственного интереса. Казалось бы — вот только что Михалыч устал, обрюзг, совсем уже пристроился спать… И тут Михалыч попросил Володю сесть. Окутываясь вонючим дымом «Примы», Михалыч сидел на столе и внимательно разглядывал Володю. Потом он начал задавать вопросы. Много четких, жестких вопросов задавал он Володе, и Володя не сразу сообразил, что вопросы повторяются, намеренно пересекаются… и сначала смертельно обиделся. Но удержался, потому что понял, что иначе вести себя было бы попросту глупо. Сергеич ползал по стеллажам, листал старые книги и напевал вполголоса — как ни странно, очень хорошие стихи. Это он, наверное, забыл, что быть интеллигентом — очень стыдно. Где-то во втором часу ночи Михалыч позвал Сергеича, попросил его «освоить» документ. Только в четвертом часу Володя ответил на все вопросы Бушкина, и только в начале пятого замолчали Михалыч и Бушкин, обсудив свое участие в поисках кольца.
Вообще-то, Бушкин приехал в Ленинград покупать машину через своих знакомых писателей. И они с Михалычем собирались гнать эту машину через всю Россию, до Красноярска: это они так отдыхали. И сейчас они прикидывали, как бы и машину купить, и все-таки заняться поисками кольца. Причем Бушкин здесь особых проблем не видел, а Михалыч как раз видел проблемы, уже в виде разрешения на машину, протяжек по времени… Говорили они при Володе, хотя вроде бы к нему не относясь. Даже не сказали, что согласны, не спросили, берет ли их Володя в это дело… Только перед сном, забираясь уже под одеяло, Михалыч успокоил Володю: не беспокойся, мол, все сделаем, и в Польцо я знаю как попасть.
ГЛАВА 3
Путь в Польцо
Утром Володя все не мог встать, а встав, никак не мог попасть ногами в собственные тапочки.
Михалыч сидел за столом деда Шуры, и уже из этого явствовало, что пора вставать, — рано Михалыч не поднимался. В окна и впрямь лился веселый летний свет, яркий и теплый. Защемило сердце — где бы сейчас ни был дед, пусть даже ему очень хорошо, — но этого у него не будет. Уже никогда. Отсветили его снопы света…
Михалыч что-то быстро писал в блокнот. Он поздоровался с Володей, но заметно было, что автоматически. Глаза его были вдохновенны, безумны и устремлены уже в нездешнее. Володе становилось понятно — для него экспедиция уже началась. Та экспедиция, которую он намерен возглавить, а следовательно, провести и завершить, выполнив план на 200% и покрыв ее участников славой.
Володя вяло мешал макароны на сковородке, когда вломились Михалыч с Бушкиным, втащили Васю и устроили военный совет. Впрочем, мэтры все знали заранее. Итак, Сергеич, Володя и Вася идут покупать машины. Да-да, именно машины! Одну — Сергеичу, другую — Володе, как и завещал ему дед, разве не так? Их задача — сегодня купить и привести в должное состояние. Задача Михалыча — получить разрешение на въезд в Польцо и на людей, и на машины.
Этот день был одним из самых трудных, даже безумно трудных для Володи. Он много раз бывал в Ленинграде, и в самых различных местах. Но Сергеич водил его туда, и к таким людям, о существовании которых Володя не имел ни малейшего представления. Они беседовали с какими-то знакомыми и поклонниками Бушкина, и эти друзья и поклонники вели их к другим, тоже друзьям и поклонникам, уже не в квартиру, а в какие-то кабинеты, с черного хода комиссионных магазинов. И эти друзья и поклонники тоже распивали вино с тремя купцами и передавали их еще в один комиссионный, где их уже ждали, и теперь надо было снова пить портвейн и коньяк, а после этого на солнцепеке, под палящими лучами, лазить по площадке для автомобилей, ложиться спиной на мягкий гудрон, забираться в раскаленную утробу сначала одной, потом другой… потом уже неизвестно какой машины.
Василию пришлось еще хуже. Во-первых, он не мог столько пить, и ему делалось нехорошо. Во-вторых, он не все понимал. То есть слова были почти все понятные, непонятными были сокращения, оборванные фразы, ругань… вроде «глушак» или «у ее картер херовый»; а главное, были непонятны отношения людей, их мотивы, их поведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
И как только изобрели машину времени, математики в Академии наук ее сразу решили использовать, чтобы все же подглядеть, что там такого происходило, и выяснить заодно судьбу одного затерявшегося листочка… Ну и спереть его, если получится.
А заодно и чтобы познакомиться с гениальным математиком того времени. Может быть, даже выдернуть этого гения в наше время. Если уж он тогда, в тамошней-то дикости, способен был процветать, так уж вот сейчас, если ему Академия организует, так сказать, «создаст» самые наилучшие условия… В наших бы условиях этот гений еще Бог знает что бы смог.
Так что математики навалились на президиум, тот возгорелся идеей, распорядился — и вот с прошлого года в Польце всякие раскопки прекращены, и там действует уже только экспедиция математиков, которая ставит машину времени.
Но после разочарования были и хорошие вещи. Например, то, что в камеральной лаборатории сидели знакомые: ленинградские ребята, Леня и Паша, оба умеренно пьяны. А с ними, раскрасневшийся от водки, пил очень довольный жизнью Михалыч и еще незнакомый мужик — черный, умный, очень непростой, представленный писателем Бушкиным, который «интересуется археологией». Опыт показывал, что такие «интересующиеся» могли «интересоваться» решительно чем угодно — от самих раскопок, химического состава жидкости для консервации костей и до физиологии студенток.
Впрочем, Бушкин было имя куда как известное. Прославился он книгами про Сибирь и разные приключения и считался основателем нового направления в литературе — «пиранизма». Первая книга, прославившая его имя, называлась «Пиранья около пробирки».
В этой книге черному, коварному, невыразимо гнусному доценту категорически отказывала очаровательная длинноногая дева, служившая подстилкой для всего закрытого городка. Образ жизни и поведение девы и водопады различных напитков, выпиваемых ею вместе со всем мужским населением поселка, пользовались полным пониманием и одобрением автора. Следовали смачные сцены, в ходе которых девицу использовали решительно во все отверстия, во всех позах, в постели, на полу, на стенках и даже зачем-то на потолке. Но вот спать именно с доцентом дева отказывалась напрочь. С кем угодно — но только не с ним.
Разъяренный доцент путем научных извращений организовывал Мрак и Шторм, в ходе которых должны были погибнуть и поселок, и городок, и его жители, и, может быть, вообще вся Сибирь. Тут бы всем и конец, но вмешивался сутенер главной героини, могучий капитан-афганец. Для начала разъяснив ученым, какой ерундой они все тут занимаются и предложив им коллективно пойти в свинопасы, сталевары, прорабы, а лучше всего — в вышибалы в публичных домах, капитан начинал ловить сбежавшего в тайгу доцента.
В тайге бегали свирепые волкопсы, гигантские змеи, обезумевшие местные жители палили по всем, кто появлялся в пределах досягаемости. Непостижимые эвенки убивали всех европейцев, чтобы принести их сердца и мозги в жертву своей золотой богине.
Капитан всем им давал морковки, собирал для них ебун-траву, показывал кузькину мать, загибал им салазки и выбивал бубну. Поймав доцента, капитан зачем-то взрывал его принесенной из Афганистана гранатой. Хотя, по описаниям самого же Бушкина, дело было с самого начала ясное и незачем было тратить стоивший денег боезапас. Вполне достаточно было отвести пойманного доцента в первый же публичный дом и попросить девок не очень его обижать.
Книгу прочитали с восторженным повизгиванием, изумляясь и пугаясь, и в один прекрасный день Бушкин проснулся ужасно знаменитым.
К чести Александра Сергеевича надо сказать, что он не почил на лаврах, а, едва успев пропить половину гонорара, сел писать новую книгу, «Пиранья из унитаза», еще страшнее и кровожаднее первой. А там пошли «Пиранья в банке», «Пиранья из космоса», и эти произведения вообще невозможно было читать, не подготовив баночек с завлекательными этикетками — «корвалол» и «валокардин». Вскоре установилась традиция: знатоки и ценители не открывали книг Бушкина, не сунув под язык таблетки валидола.
Но ведь читали! Отваливались от первых же страниц с бухающим сердцем, полчаса восстанавливали дыхание, а потом две недели ложились не потушив света и нервно вскрикивали во сне.
Но ведь читали! В Петербург он приехал, чтобы купить здесь машину, а археологи с восторгом наливали ему и называли фамильярно Сергеичем. Бушкин пришел в черной кожаной куртке и таких же штанах, словно играл в рокеров, несмотря на жару; добрые и хитрые глаза прикрывали черные очки. Ему явно было интересно, и если Бушкин начинал говорить, обнаруживал изрядные знания по истории… да и не только по истории. Мужик был незаурядный и способный.
Беда была в том, что время от времени Бушкин вспоминал, что наука — это ерунда, историей интересуются одни придурки, и что дубовые капитаны с одним рубцом на голове (и тем от фуражки) — это и есть соль земли. Тогда Сергеич замолкал, начинал гадостно ухмыляться и изо всех сил старался придать добродушной, умной физиономии выражение тупое и свирепое. Получалось плохо — хотя он и очень старался.
Даже наивному Володе было ясно, что дяденька играет… причем не рокера, это ясно, а своего же героя. Учитывая тематику романов, предположить можно было даже почву, на которой подвинулся дяденька.
А вот Михалыч… Опыт подсказывал Володе, что если кто-то и сможет помочь — то это именно он. В академических кругах Михалыча характеризовали неплохо и знали, что человек этот… ну нельзя сказать, чтобы такой уж милый человек. Одни при одном упоминании Михалыча начинали улыбаться, другие только что не творили крестное знамение. Авторитетов и условностей Михалыч не признавал, на эмоции окружающих плевал ядовитой слюной. Феноменальная бестактность и совершенно исключительная нахрапистость Михалыча компенсировались только такой же феноменальной талантливостью во множестве жизненных сфер и колоссальной, неостановимой энергией. Был это человек нестандартных решений, необъятных, совершенно неожиданных связей и необыкновенных, тоже неожиданных познаний и талантов. И был он в сорок лет доктором наук, членом кучи академий и оргкомитетов, редактором множества сборников и постоянным участником защит, конференций, симпозиумов и семинаров, включая самые невероятные.
Многие — кто из вульгарнейшей зависти, кто из соображений идейных, пытались капать на Михалыча и распространяли о нем разного рода отвратительные слухи — например, о его любовных похождениях. Вообще-то, брак Михалыча несколько лет как развалился, а разводиться он не хотел из-за детей, и потому заслуживал Михалыч скорей не осуждения, а сочувствия… но нет в людях справедливости друг к другу!
Говорили и о пьянках Михалыча на Петроградской, в квартире его покойного дядьки, член-корреспондента Академии наук, в компании с его запойным братцем и его приятелями, такими же, как Михалыч и его братец, потомками ученых далеко не низкого полета. И это была правда.
Но даже и те, кто не любил Михалыча, кто его хулил, кто на него врал и клеветал, бросались к Михалычу всякий раз, когда возникала ситуация сложная, непонятная и нестандартная. Молва приписывала Михалычу участие во многих делах, из которых значительно проще было не вернуться, чем вернуться, как и решения самых невероятных задач и организацию потрясающих решений.
Естественно, Володя представил Василия как родственника «с юга, из Ростова» и усадил его за стол. Разумеется, Володе с Василием налили и выпили не чокаясь — «за деда, чтобы земля ему пухом!».
Толкиен непременно сказал бы, что уже начало действовать кольцо, превращая Володю в хитрющего змия. Сам Володя склонен был объяснять все куда более приземленно… Ясное дело, необходимо было сначала заманить Михалыча на дачу, и Володя степенно вздыхал, просил Михалыча прочитать письмо деда… дед ведь и с дядькой Михалыча был дружен… а семьями — и с петербургскими предками Михалыча… И не поможет ли Михалыч Володе… тут после смерти деда надо помочь кое с чем разобраться.
А Василий, едва увидев этих двух, буквально не мог отвести глаз от физиономий Михалыча с Бушкиным, и голос бабушки Инессы звучал в его голове. Потому что бабушка, очень похоже, описала как раз этих двоих. Естественно, поехали на дачу. Так же естественно собрались ночевать, и сам собой, без специальных усилий, настал момент показать Михалычу письмо… Володя дал Михалычу бумагу, а сам занялся другим — пусть поразмыслит.
Михалыч дочитал письмо очень внимательно. И Володя с радостью увидел в его глазах огоньки самого живого, непосредственного интереса. Казалось бы — вот только что Михалыч устал, обрюзг, совсем уже пристроился спать… И тут Михалыч попросил Володю сесть. Окутываясь вонючим дымом «Примы», Михалыч сидел на столе и внимательно разглядывал Володю. Потом он начал задавать вопросы. Много четких, жестких вопросов задавал он Володе, и Володя не сразу сообразил, что вопросы повторяются, намеренно пересекаются… и сначала смертельно обиделся. Но удержался, потому что понял, что иначе вести себя было бы попросту глупо. Сергеич ползал по стеллажам, листал старые книги и напевал вполголоса — как ни странно, очень хорошие стихи. Это он, наверное, забыл, что быть интеллигентом — очень стыдно. Где-то во втором часу ночи Михалыч позвал Сергеича, попросил его «освоить» документ. Только в четвертом часу Володя ответил на все вопросы Бушкина, и только в начале пятого замолчали Михалыч и Бушкин, обсудив свое участие в поисках кольца.
Вообще-то, Бушкин приехал в Ленинград покупать машину через своих знакомых писателей. И они с Михалычем собирались гнать эту машину через всю Россию, до Красноярска: это они так отдыхали. И сейчас они прикидывали, как бы и машину купить, и все-таки заняться поисками кольца. Причем Бушкин здесь особых проблем не видел, а Михалыч как раз видел проблемы, уже в виде разрешения на машину, протяжек по времени… Говорили они при Володе, хотя вроде бы к нему не относясь. Даже не сказали, что согласны, не спросили, берет ли их Володя в это дело… Только перед сном, забираясь уже под одеяло, Михалыч успокоил Володю: не беспокойся, мол, все сделаем, и в Польцо я знаю как попасть.
ГЛАВА 3
Путь в Польцо
Утром Володя все не мог встать, а встав, никак не мог попасть ногами в собственные тапочки.
Михалыч сидел за столом деда Шуры, и уже из этого явствовало, что пора вставать, — рано Михалыч не поднимался. В окна и впрямь лился веселый летний свет, яркий и теплый. Защемило сердце — где бы сейчас ни был дед, пусть даже ему очень хорошо, — но этого у него не будет. Уже никогда. Отсветили его снопы света…
Михалыч что-то быстро писал в блокнот. Он поздоровался с Володей, но заметно было, что автоматически. Глаза его были вдохновенны, безумны и устремлены уже в нездешнее. Володе становилось понятно — для него экспедиция уже началась. Та экспедиция, которую он намерен возглавить, а следовательно, провести и завершить, выполнив план на 200% и покрыв ее участников славой.
Володя вяло мешал макароны на сковородке, когда вломились Михалыч с Бушкиным, втащили Васю и устроили военный совет. Впрочем, мэтры все знали заранее. Итак, Сергеич, Володя и Вася идут покупать машины. Да-да, именно машины! Одну — Сергеичу, другую — Володе, как и завещал ему дед, разве не так? Их задача — сегодня купить и привести в должное состояние. Задача Михалыча — получить разрешение на въезд в Польцо и на людей, и на машины.
Этот день был одним из самых трудных, даже безумно трудных для Володи. Он много раз бывал в Ленинграде, и в самых различных местах. Но Сергеич водил его туда, и к таким людям, о существовании которых Володя не имел ни малейшего представления. Они беседовали с какими-то знакомыми и поклонниками Бушкина, и эти друзья и поклонники вели их к другим, тоже друзьям и поклонникам, уже не в квартиру, а в какие-то кабинеты, с черного хода комиссионных магазинов. И эти друзья и поклонники тоже распивали вино с тремя купцами и передавали их еще в один комиссионный, где их уже ждали, и теперь надо было снова пить портвейн и коньяк, а после этого на солнцепеке, под палящими лучами, лазить по площадке для автомобилей, ложиться спиной на мягкий гудрон, забираться в раскаленную утробу сначала одной, потом другой… потом уже неизвестно какой машины.
Василию пришлось еще хуже. Во-первых, он не мог столько пить, и ему делалось нехорошо. Во-вторых, он не все понимал. То есть слова были почти все понятные, непонятными были сокращения, оборванные фразы, ругань… вроде «глушак» или «у ее картер херовый»; а главное, были непонятны отношения людей, их мотивы, их поведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74